Царица Проклятых - Райс Энн - Страница 40

Все произошедшее потрясло его до боли в душе.

– Да, я поистине великолепный объект для изучения, – прошептал он, и глаза неожиданно заблестели от непрошеных слез. Плащи, белые галстуки, «вампирские» фильмы – что ему до них? Да кто же он, черт побери?! Игрушка богов, скитающаяся в вечности? Увидев в витрине видеомагазина огромный плакат, с которого на него с издевкой смотрело зловещее лицо Вампира Лестата, он мгновенной вспышкой энергии вдребезги разнес стекло.

Ну что ж, прекрасно. Пусть будет так. В ту ночь он беззвучно поднялся в темноте над землей и отправился в Дельфы. Влажная трава нежно приняла его в свои объятия, и он пошел туда, где когда-то сидел оракул, в развалины обиталища бога.

Но он не собирался покидать Афины. Он должен найти двоих оставшихся вампиров и сказать им, что он очень сожалеет о случившемся и никогда, никогда больше не будет использовать против них свою силу. Они должны поговорить с ним! Они должны остаться с ним!.. Должны!

Пробудившись на следующую ночь, он стал прислушиваться. Через час они поднялись из своих могил. Убежищем им служил дом в Плаке, где находилась одна из шумных и дымных таверн, выходящих на улицу. Он понял, что днем они спали в подвале, а с наступлением темноты выходили посмотреть, как поют и танцуют в таверне смертные. «Ламия», старое греческое название вампира. Так называлось и это заведение, где потоком текла рецина, электрогитары исполняли простенькие греческие мелодии, а молодые люди танцевали друг с другом, соблазнительно, словно женщины, покачивая бедрами. Стены украшали плакаты с эпизодами из «вампирских» фильмов – Бела Лугоши в роли Дракулы, белолицая Глория Холден в роли его дочери – и портреты голубоглазого блондина Вампира Лестата.

Значит, у них тоже есть чувство юмора, с нежностью подумал он, заглядывая внутрь. Но лица сидевшей за столиком пары вампиров не выражали ничего, кроме скорби и страха. И вид у них был совершенно беспомощный.

Когда в проеме открытой двери на фоне уличного света возник его силуэт, они даже не шелохнулись. Что они подумали, увидев его длинный плащ? Что он чудовище, сошедшее с плаката, дабы уничтожить их, в то время как они практически неуязвимы для всего остального в этом мире?

«Я пришел с миром. Я только хочу с вами поговорить. Ничто не вызовет во мне гнева. Я пришел с… любовью».

Вампиры словно оцепенели от ужаса. Вдруг один из них вскочил из-за стола, и одновременно раздался душераздирающий вопль обоих. Огонь буквально ослепил его, как ослепил и смертных, в панике протискивавшихся мимо него к выходу. Вампиров охватило пламя, и они погибали в неистовом и жутком танце, широко раскидывая в стороны ноги и руки. Загорелся и дом – дымились балки, взрывались стеклянные бутылки, в низкое небо взлетали оранжевые искры.

Неужели это сделал он? Неужели он – хочет он того или нет – несет смерть всем остальным?

По белому лицу на накрахмаленную рубашку стекали кровавые слезы. Он прикрыл лицо плащом в знак уважения к тому, что происходило на его глазах: к погибающим в доме вампирам.

Нет, он не мог совершить такое, не мог. Смертные толкали его со всех сторон, отпихивая с дороги, но он словно даже не замечал этого. Вой сирен резанул слух. Он моргал, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в сиянии ослепительных огней.

И тогда, в минуту жестокого прозрения, он понял, что его вины здесь нет. Потому что увидел ту, которая сотворила весь этот кошмар! Закутавшись в серый шерстяной плащ, она стояла в глубине темной аллеи и молча наблюдала за ним.

И когда их глаза встретились, она тихо прошептала его имя:

– Хайман, мой Хайман!

Его разум вдруг опустел, словно кто-то одним движением начисто стер из него все мысли. Как будто снизошедший сверху белый свет разом уничтожил все детали. В первый момент он не чувствовал ничего, кроме спокойствия и безмятежности. Он не слышал яростного рева пламени, не ощущал отчаянных толчков смертных…

Охваченный непреодолимым ужасом, он просто смотрел на нее, такую же прекрасную, изящную и утонченную, какой она была всегда. Он вспомнил все, чему когда-либо был свидетелем, что представлял собой сам и что знал.

Перед ним распахнулось время – века и тысячелетия словно помчались назад, к самым истокам. Первое Поколение… Он знал все. Он дрожал и плакал. И вдруг услышал собственный голос, враждебный и обвиняющий:

– Ты!

Внезапная испепеляющая вспышка раскрыла перед ним и позволила в полной мере ощутить ее могущество. Жар ударил в грудь, и он, спотыкаясь, попятился.

«О боги, ты и меня убьешь!»

Но она не могла услышать его мысли! Он ударился о выбеленную стену. Голову наполнила сильнейшая боль.

Но он не утратил способности видеть, слышать и думать! Сердце по-прежнему билось ровно. Его не охватило пламя!

Он сосредоточился и, собрав все силы, бросился в жестокую атаку на невидимую энергию.

– Опять замышляешь козни, моя повелительница? – вскричал он на древнем языке. И столько человечности звучало в его голосе!

Но все закончилось. Аллея была пуста. Она исчезла.

Точнее говоря, она взлетела, поднялась вертикально вверх, точно так же, как часто делал это и он; ее стремительное движение было недоступно глазам. И тем не менее он ощущал, как она постепенно удаляется. Взглянув вверх, он без усилий нашел ее взглядом – крошечная черточка, удаляющаяся на запад среди обрывков белесого облака.

Резкие звуки заставили его вздрогнуть – вой сирен, громкие голоса, оглушительный треск обваливающихся балок сгоревшего дома. Узкая улочка была буквально запружена людьми, из близлежащих таверн по-прежнему доносилась музыка. Он бросил прощальный взгляд на последнюю обитель мертвых вампиров и, плача, пошел прочь. Сколько же минуло тысячелетий – даже не сосчитать, но старая война все продолжается.

Вот уже много часов он бродил по темным и глухим улочкам.

В Афинах царили тишина и спокойствие. За деревянными стенами домов спали люди. В густом, как дождь, тумане поблескивали тротуары. История его жизни, словно гигантская свернувшаяся раковина улитки, навалилась на него всей своей тяжестью и придавила к земле.

В конце концов он поднялся на вершину холма и вошел в прохладный, роскошно обставленный ресторан огромного современного отеля из стекла и стали. Все вокруг здесь было таким же черно-белым, как и он сам: танцевальная площадка, похожая на шахматную доску, черные столы, черные кожаные банкетки.

Никем не замеченный в мерцающем полумраке затемненного зала, он без сил упал на скамью и дал волю слезам. Закрыв руками лицо, он плакал долго и безутешно.

Но его не охватило спасительное безумие, как не пришло и забвение. Он скитался во времени, вновь посещая те места, которые были ему когда-то близки и где он жил, не зная забот. Он оплакивал всех, кого знал и любил.

Но наихудшую боль причиняло ему удушающе тяжкое воспоминание о том, как и когда все это началось. А истинное начало всему было положено задолго до того давнего полудня, когда он прилег в тишине своего дома на берегу Нила, размышляя о неизбежной необходимости ночью идти во дворец.

Все началось годом раньше, когда царь сказал ему: «Если бы не моя возлюбленная царица, я бы и сам насладился этими двумя женщинами. И доказал бы, что никакие они не ведьмы и что бояться их не следует. Ты сделаешь это вместо меня».

Он словно наяву увидел перед собой столпившуюся в тревожном ожидании знать – черноглазых мужчин и женщин в тонких льняных юбках и искусно сделанных черных париках; одни сгрудились за резными перилами, другие гордо расположились возле самого трона. А перед ним стоят рыжеволосые близнецы, его прекрасные пленницы, которых он за время их заключения успел полюбить. «Я не могу совершить такое!» И все-таки он совершил. Этого ждали от него знатные люди, этого ожидали царь и царица, и тогда он надел ожерелье царя с золотым медальоном, чтобы действовать от его имени. Под пристальными взглядами близнецов он спустился по ступеням с помоста и по очереди осквернил обеих.