21 день - Фекете Иштван - Страница 13

— Дай сюда, Жучка! — приказал Янчи. — Шкурку мы берем себе. Не возражаете, тетя Тера?

— Ну, что ж, бери, — неохотно протянула соседка, про себя прикидывая стоимость шкурки. — Что ни говори, а ведь я в убытке: моих кур порешил душегубец… Ну да ладно уж, и на том вам спасибо…

Янчи поспешно ретировался, покуда родственница не успела передумать; по совести говоря, тетушка Тера была из той породы скупердяев, у которых зимой снега не выпросишь.

От Янчи, естественно, не отставала славная победительница Жучка, более того, к триумфальному шествию примкнул и Шарик, нежные чувства которого значительно окрепли под воздействием не только весны, но и боевого пыла кривоногой дамы сердца.

А обе женщины остались с глазу на глаз, и Тера, действуя по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», попросила у тетушки Юли маку взаймы, а то у нее, мол, весь зачервивел и сеять нечем.

— Какая жалость, милая, ведь я в аккурат вчера засеяла, — притворно огорченным тоном посетовала тетушка Юли, отлично зная: что к Тере попало, пиши пропало. — Да у меня лишнего и не было бы, в самый раз на одну грядку.

Тера знала, что мак тетушка Юли не сеяла, да и тетушка Юли знала, что соседке об этом известно, но на то и гордость дана человеку, чтобы второй раз с такой просьбой не соваться.

И верно: маку Тера выпрашивать больше не стала и из приличия даже проводила старушку до калитки, подавив в себе мысли, никоим образом не подобающие весеннему благолепию.

Шарик поджидал свою хозяйку дома, ведь оставлять хозяйство без присмотра считается среди собак преступной халатностью. Но, правда, и Янчи весьма «любезно» призвал его удалиться, сказав:

— Чеши домой, Шарик, пока пинка под зад не схлопотал…

Тетушка Юли с несвойственной ей нежностью погладила лохматую голову пса.

— Молодец, Шарик, поймал хорька, не побоялся!

После столь лестной похвалы и Шарик отважился на необычную с его стороны дерзость: он решил проводить хозяйку в комнату, — а вдруг да его удостоят ветчинной косточки или другой какой награды.

Сказано — сделано, вот только тетушка Юли в полном недоумении уставилась на собаку, за ее спиной незаметно проскользнувшую в дом.

— Это ты что еще за моду взял? — недовольно спросила она.

Шарику этот хозяйкин тон решительно не понравился. Хвост его замер в выжидательном положении, а когда старуха потянулась за метлой, Шарик одним махом очутился на крыльце.

— Может, за какого-то вонючего хорька еще поцеловать тебя прикажешь?

О нет, на поцелуи Шарик и не рассчитывал; ему бы косточку, хоть самую завалящую! И, конечно же, пес ее получил, только не сразу.

— На, держи, лоботряс блошистый! И если ночью мне твои блохи спать не дадут, берегись: я об твою спину всю метлу обломаю!

В голосе хозяйки вроде бы звучала угроза, но кость ее уравновесила. А в детали пес и не вникал.

Тетушка Юли вовсе и не сердилась, просто иной раз ей нужно было выговориться, а по большей части она была сдержанна и печальна.

Но сейчас она изменила своему обычному настроению.

Приключение с хорьком несколько взбодрило ее; она насыпала курам корма, сложила в передник мешочки с зерном и в сбившемся на затылок платке поспешила к старому пчельнику, где ее в полной боевой готовности поджидал инвентарь.

В хижине ее подстерегала неожиданность.

На балке, откуда она еще в прошлом году смела осиное гнездо, сейчас все кишело черно-желтыми пришельцами; вели они себя тихо, однако явно были заняты каким-то серьезным делом.

Вчера производила осмотр их санитарная группа, которая доложила, что вонючая мазь высохла и теперь ничем не пахнет; и вот сегодня на работу явился инженерно-строительный отряд. Появление тетушки Юли прервало их занятие, и возглавляющий группу мощный шершень задал вопрос:

— Это она была?

— Она самая, мой генерал! — жужжит один из бойцов. — Ужалить ее?

— Откуда тебе знать, ведь тебя в ту пору и на свете не было!

— Все равно! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ужалю ее!

Генерал делает знак двум своим адъютантам.

— Ведите этого оболтуса к царице! Боец существует не для того, чтобы жалить, а чтобы и других не допускать до этого!

— Трусы, трусы вы все! — вне себя кричит юный вояка, но адъютанты успевают его схватить.

— За такие слова он не достоин даже предстать перед Ее Величеством! Разделаться с ним!

Один из адъютантов до отказа вонзает в отчаянно отбивающегося бунтовщика свое жало, и тот безвольно сникает.

— Я умираю за родину! — с последним вздохом произносит он.

— Вот именно! — кивает генерал. — Ты умираешь ради того, чтобы родина уцелела. Такие безмозглые вояки вечно причиняют ей вред и губят ее. Отдайте его рабочим, пусть разберут на части и найдут ему какое-нибудь применение. Друзья мои! — обратился он затем к своей свите. — Внимательно присмотритесь к этому человеку, потому что, кажется, из-за него в прошлый раз и произошло несчастье. Ни при каких обстоятельствах, ни в коем случае этого человека трогать нельзя.

Тетушка Юли задумчиво смотрит на притихших ос. В хижине царят мир и спокойствие и стойкий запах воска и меда.

«Наверное, это не те осы, — думает тетушка Юли. — Вишь, какие они тихие, спокойные. Да и то правда, места здесь хватает, неужто одному осиному гнезду не поместиться?..» Старуха берет нужные инструменты и осторожно выходит из хижины.

Осиный генерал с довольным видом кивает:

— Можно приступать к строительству гнезда!

Шарик какое-то время был поглощен костью, хотя и чувствовал, что надо бы последовать за хозяйкой. Конечно, не потому, что старуха нуждалась в заступничестве: похитить ее вряд ли нашлись бы охотники, да и нападения хорька тоже не следует опасаться. Зато на пути к огороду расположен сарай, где непременно нужно рассказать о схватке: это — его долг перед Катой, перед всем сараем. Не то чтобы Шарику хотелось похвалиться, но ведь события и в самом деле обернулись лестным для него образом.

Конечно, с косточкой расставаться не обязательно — даже нельзя: во двор может забрести Жучка, дама весьма пронырливая и к частной собственности уважения не питающая… Так что и до потасовки недалеко: дружба дружбой, а кость костью, — и любовные перспективы Шарика, и без того весьма слабые, могли бы пошатнуться окончательно.

Сарай к этому времени едва успел стряхнуть с себя сонную истому, хотя ночные тени посветлели и приобрели сероватый оттенок, а перед этим на соседнем дворе слышались какие-то крики и взволнованные разговоры людей. Впрочем, весь этот шум продолжался недолго.

Ката перевернула яйца, соблюдая при этом такую осторожность, что почти и не нарушила хрупкой тишины. После этого наседка решила подчиниться зову пустого желудка, но в этот момент скрипнула балка над дверью — не предостерегая против опасности, а просто желая привлечь внимание.

На пороге появился Шарик.

В зубах наподобие губной гармошки он держал кость, а широкие круги, выписываемые хвостом, свидетельствовали об испытываемых им радостных чувствах.

— Что случилось? — тихонько кудахтнула Ката.

Шарик положил кость на пол, хотя в разговоре она ему не помеха, здесь главное — чтобы хвост работал выразительно.

— Мы с ним расправились! — оживленно виляет хвостом пес. — Я его схватил, а моя приятельница прикончила.

— Ты хоть объясни нам, с кем вы расправились! — Глаза Каты взволнованно горят.

— С хорьком, с кем же еще! Пожалуй, это был самый крупный хорек, какого я в жизни видел, и думаю, что он — последний в нашей округе…

Сарай, застыв в оцепенении, выслушал поразительную новость. Затем телега стукнула колесом раз-другой, словно, изнывая от любопытства, ждала продолжения истории; воробьиная чета от волнения едва не вывалилась из гнезда, а Ката распустила, расправила перья, точно уверовав, что опасность миновала.

— Говорили же вам, что есть здесь еще хорьки. — Это замечание принадлежало, конечно, граблям.