Судьбе вопреки - Райс Луанн - Страница 14

Теперь Лили подумала о Марисе. Они обе освободились от одного и того же опасного человека. Лили было интересно, будет ли Мариса поддерживать связь с Патриком. Между ними явно проскочила искра. Лили раньше думала, что она слишком напугана, чтобы полюбить вновь, но Лайам помог ей понять, что это не так. Того же она желала Марисе.

На дороге рядом с домом раздался громкий выхлоп автомобильного двигателя. Лили вздрогнула. Воздух наполнял аромат роз. В тот вечер она сказала Марисе, что жизнь изменилась к лучшему… А если это не так? Лили подумала о том, где сейчас Эдвард, следит ли он за ней и когда он планирует вновь вмешаться в ее жизнь. Как будто почувствовав ее беспокойство, Бей взяла Лили за руку:

— Все будет в порядке.

— Эдвард — терпеливый человек, — вновь прошептала Лили.

— А мы еще терпеливее, — резюмировала Тара

Лили слышала, как тикают часы на кухне, и надеялась, что ее подруги будут рядом, когда он наконец появится.

Глава 6

Футляр со скрипкой лежал в самом дальнем углу кладовой, позади горы чемоданов и зимних ботинок. Отыскивая его, Мариса столкнула коробку с варежками на верхней полке и ударилась головой, пытаясь увернуться от нее. Но наконец футляр оказался в ее руках, и она стала вытирать пыль с его шагреневой кожи красно-белой варежкой.

Ее руки слегка дрожали. Щелкнув замком, она раскрыла футляр и посмотрела на инструмент. Этой скрипкой она владела уже давно, и доказательством тому были отметины на ее корпусе. Прекрасная, покрытая лаком древесина вишневого дерева в нескольких местах поцарапана, а по середине грифа виднелась небольшая зарубка. Достав скрипку, Мариса погладила ее ладонью.

О, как приятно было держать ее в руках! Она стала перебирать струны, настраивая инструмент.

Мариса заскучала по своей скрипке со вчерашнего дня, когда та женщина в магазине показала ей свою гитару. Все лето она боролась с желанием взять в руки инструмент, особенно когда Джессика спрашивала ее, не ушла ли музыка…

Когда Мариса стала жить с Тедом, она бросила играть. Не сразу. Сначала он делал вид, что ему нравится ее слушать, и просил сыграть определенные песни, когда она брала в руки инструмент, чтобы попрактиковаться. Но через некоторое время стало происходить обратное: она начинала играть, а он говорил ей, что ему нужно сосредоточиться, или что у него болит голова, или что он не может думать под музыку. Однажды он сказал: «под этот шум», и это стало последней каплей — она совсем перестала играть.

Ее любовь к скрипичной музыке родилась задолго до этого, задолго до встречи с Тедом. Она начала играть в четвертом классе школы. Ей нравилась упругость струн под пальцами, нравилось вытягивать из них музыку при помощи смычка.

Сейчас, быстренько проиграв гаммы, она перешла сразу к песне «Через холмы», которая стала их с Сэм визитной карточкой. Когда Мариса ее заиграла, слезы брызнули у нее из глаз. За эти последние несколько лет они нанесли друг другу много оскорблений и обид. Чем дольше два человека, любивших друг друга, находятся в ссоре, тем сложнее им вернуться назад и помириться.

Но теперь музыка вернулась. Так просто, как будто она никогда и не уходила. Она стала играть песни своего детства, те самые, которые они с Сэм разучивали вместе, когда учились в школе — она в четвертом, а Сэм в третьем классе: «У Мэри был барашек», «Лондонский мост», «Плыви, плыви, моя лодочка». Так она почти могла поверить в то, что Сэм сейчас рядом и подбадривает ее.

Когда Мариса заиграла фрагмент из Третьего концерта для скрипки с оркестром Моцарта, то вспомнила, какое благоговение всегда испытывала по отношению к своей младшей сестре, потому что та могла буквально на лету подхватывать новые произведения, как будто написала их сама. Даже еще до того, как они начали играть на скрипке, Сэм доказала, что у нее большой музыкальный талант. Она начала петь раньше, чем говорить. Девочки спали в одной комнате, и Сэм каждую ночь сама себе пела колыбельные: «Ля, ля, ля…» — напевала она, никогда не путая ни тональность, ни мелодию.

Мариса обычно ей подпевала. Она не могла дождаться, когда Сэм научится говорить, и, как только это произошло, девочки стали петь каноны, играть в музыкальные игры, писать песни для своих родителей и друг для друга. Сэм пела как ангел и играла так же. В четыре года она уже могла подбирать мелодии на пианино. Мариса научила ее всему, что знала сама, и прошло совсем немного времени, как уже Сэм стала учить ее.

Сестры садились на заднем крыльце и пели при свете луны. Иногда казалось, что они могут так продолжать всю ночь, чтобы просто быть вместе. Мариса вспомнила, как согласованно двигались их смычки, когда они играли эти песни, и она чувствовала тогда, что ей очень повезло, потому что ее сестра любит делать то же самое, что и она.

— Мы можем заниматься этим всю жизнь, — сказала Мариса, когда ей было девять лет и когда ее все еще звали Патти.

— Как это? — спросила Сэм.

— Никто больше не будет знать столько песен… мы будем их играть всегда, пока не постареем.

— А если мы расстанемся?

— Не расстанемся.

— Но иногда сестры расстаются, — настаивала Сэм.

— Тогда нам нужно заключить договор, — придумала Мариса. — Если мы действительно когда-нибудь будем жить порознь, то обязательно станем встречаться каждое лето и играть.

— Ты обещаешь? — спросила Сэм.

— Обещаю, — ответила она.

И они пожали друг другу руки в знак заключения договора прямо там, на крыльце, под бледными лучами восходящей луны.

Долгое время не было необходимости исполнять это обещание. Они были очень близки — не было ни одного дня, который бы они не проводили вместе. Первый год учебы Марисы в Школе медсестер был самым тяжелым, потому что Сэм все еще училась в школе. Но как только Сэм смогла, она тоже поступила в школу Джона Хопкинса, как и ее старшая сестра.

Обучение там было дорогим, поэтому в конце каждой недели они брали свои инструменты и отправлялись в ирландские бары играть музыку и зарабатывать деньги на свое образование. Их выступления проходили в «Молли-Магуайр», «Бларни-Стоун», «Гэйтуэй-Бэй», «Моранс Эйл-Хаус». Залы были полны молодых людей с блестящими глазами и открытыми сердцами, которые подпевали и притопывали в такт музыке, поднимая бокалы за сестер.

Их ансамбль назывался «Падшие ангелы», потому что они обе тогда думали, что быть грешницами реальнее и веселее, чем святыми. Но на самом деле Мариса считала Сэм настоящим ангелом. Она была умна, добра и всегда готова прийти на помощь любому. Все деньги она отдавала родителям, а их концерты по выходным ей нужны были только для того, чтобы излить свое сердце, очиститься от всей той боли, которая накопилась в ней, когда она старалась помочь всем и каждому. И очень часто во время их выступлений им казалось, что существуют только они вдвоем и что ими движет какой-то высший дух.

Однажды, когда обе сестры уже окончили Школу медсестер и работали в одной из клиник Балтимора, они отправились в отпуск в Париж, где как-то провели целый вечер в открытом кафе рядом с Сеной. Какой-то мужчина сел за соседний столик. Он был очень крепким и загорелым, на голове — короткая темная косичка, на глазах — большие солнечные очки. Его черная кожаная жилетка открывала голые руки с такими мускулами, что, казалось, они сделаны из железа. Его звали Боно.

Сестры влюбились в него в ту же минуту. Они угостили его вином. Он угостил их вином. Они начали болтать. Все это было так по-ирландски: слова, сердце, душа и много-много вина. Боно курил, Сэм тоже закурила, просто чтобы составить ему компанию. Его совершенно очаровало ее желанием стать медсестрой Всемирной организации здравоохранения.

Они поднимали тосты за бедных, богатых, Ирландию, Америку, Дублин, Балтимор, Элвиса, музыку, поэзию, секс, рок и падших ангелов повсюду.

— За Деву Марию! — провозгласил Боно, чокаясь с сестрами. — Пусть она принесет нам мир во всем мире и полные стадионы зрителей.