Оракулы перекрестков - Шауров Эдуард - Страница 48

Осенние слоистые сумерки давно сменились самой настоящей ночью. Небо висело над головой, пробитое тысячей булавочных ударов. В аутсайде и в «воротничке», где всегда много фонарей и световой рекламы, почти никогда не видно звёзд, и Бенджамиль, рискуя запнуться, задирал голову к небу, любуясь недосягаемыми светилами. А может, и правда, думал он, никакие это не шары раскалённого газа, а просто маленькие дырочки в гигантской чёрной чаше, которой закрывается сверху наша плоская планета? Быть может, те, кто придумал эту чашу, наковыряли в ней дырок, чтобы было удобнее следить за нами, ничтожными? Чтобы никто не увидел их лиц, они опускают чашу, плотно прижимают её края к краям мира, потом прижимаются носом к её гладкой холодной поверхности и часами глядят вниз.

Вокруг было тихо, только каблуки ботинок звонко стучали по асфальту, да вдалеке всё отчётливее звучала напористая громкая музыка.

По мере приближения к дворцу яфата музыка становилась всё громче. На дороге начали попадаться фонари, обвешанные целыми гроздьями люминофорных пластин и похожие на диковинные деревья. Ни о какой темноте и тишине речи уже не шло. Когда Максуд и Бенджамиль подошли к высокой, рыжей от ржавчины ограде, какофония звуков била по ушам, а куски светящихся пластинок были повсюду: на ажурных завитках покосившихся ворот, на ветках кустов, на обочинах дорожек, на изъеденных временем колоннах.

Упоминая о резиденции своего яфата, Максуд говорил слово «пляца», что буквально обозначало очень хороший и большой дом, но то, что предстало перед глазами Бенджамиля, действительно полагалось называть дворцом. Старое здание стояло посреди большого, запущенного и грязного парка; когда-то давно оно блистало настоящей роскошью, да и сейчас всё ещё выглядело впечатляюще. Центральная часть с колоннадой венчалась треугольным фронтоном и была освещена лучше, чем всё прочее. Бенджамиль рассмотрел там даже какие-то лепные узоры, бегущие по карнизу. Два крыла, расходившиеся в стороны, терялись в непроглядной темноте парка. Верхушка фронтона тоже тонула во мраке. Центральная часть дворца была трехэтажной, но, судя по всему, это были очень высокие этажи. Бенджамиль даже представить себе не мог, кому и зачем могли понадобиться такие просторные помещения, особенно в старину. Высокая каменная лестница вела к террасе и колоннаде. На лестнице, прямо на широких ступенях, сидело и лежало с полсотни мужчин и женщин, и вообще возле дворца было весьма людно. Со всех сторон гремела и стучала музыка, издаваемая не одним, а сразу несколькими саундбластерами. Сбоку от мощённых каменной плиткой дорожек то тут, то там стояли на земле большие металлические бочки с продырявленными боками. В бочках, будто зверь в яме, ворочалось и трещало живое оранжевое пламя. В беспокойстве нерастраченной ярости оно гудело, сыпало вверх искрами, горячими жадными языками пыталось лизать лица склонившихся над ним людей и нижние ветки сухих деревьев. Вокруг бочек курили, танцевали, пили прямо из бутылок, целовались, щупались, держали над огнём какие-то палочки или просто сидели кружками на корточках, время от времени разражаясь взрывами пьяного смеха. С правой стороны парка слышались заглушаемые громкой музыкой стоны и вскрики — там кто-то любился исступлённо и неистово. Слева всё было достаточно целомудренно. Там, в глубине парка, виднелась освещённая прожектором площадка, на которой Бенджамиль, к немалому своему удивлению, разглядел пару прыгунов — красный и бежевый, а поодаль, на границе тьмы и света, ещё один, неопределённого цвета. Кто-то звонко кричал под музыку, пытаясь подражать исполнителю стиля «стробо». Сыпался женский смех.

Максуд и Бенджамиль сложной траекторией двигались сквозь пёстрый шумный хаос. Максуда то и дело окликали какие-то люди, он махал рукою, смеялся, что-то отвечал на ходу. Миновав последние огненные бочки, они наконец добрались до лестницы и стали быстро подниматься наверх. Макса здесь тоже узнавали, здоровались, спрашивали, как дела, раздвигались, освобождая дорогу.

Добравшись до самой верхней ступеньки, Бен остановился и поглядел вниз. Максуд потянул его в глубь террасы, к одной из широких двустворчатых дверей с фрамугой.

— Что они празднуют? — спросил Бен, оборачиваясь.

— Войну с Кабуки. — Максуд засмеялся. — Считай, что это преддверие военного совета. А вообще, здесь частенько бывают подобные толкучки. Толочься любят все, особенно если яфат угощает. Пошли, нас ждут.

Прямо на остеклённой двери был нарисован разлапистый крест, а фрамугу пересекала надпись, сделанная франглийскими буквами: «С нами Бог!» Внутри просторного вестибюля, перед лестницей с побитыми балясинами, стояли несколько мужчин в дефендерах и с короткоствольными автоматами на ремнях. При виде Максуда они расступились в стороны. Макс хлопнул кого-то по плечу, кому-то подмигнул и побежал наверх. Бен старался не отставать. На ходу он думал, что мужчины в вестибюле — это, наверное, охрана, и ещё думал о том, что у него под мышкой висит внушительный ствол, до которого охране, видимо, нет никакого дела. «Странные люди, странная логика, — думал Бен, прыгая со ступеньки на ступеньку. — Или их яфат настолько смел, или настолько глуп, или настолько популярен? Ничего я не понимаю в этом чёртовом Сити».

Второй этаж оказался освещён гораздо хуже, чем первый.

— Яфат не любит яркого света, — объяснил Максуд, увлекая Бенджамиля через полутёмную залу к приоткрытой двери, из-за которой слышались оживлённый гомон и неразборчивые выкрики.

Бенджамилю сделалось страшно. Ему вдруг показалось, что там внутри жуткое пиршество полумифических каннибалов. Представились слюнявые пасти с клыками, размалёванные чудовищные маски, чёрная человеческая голова на блюде, но дверь раскрылась, и Бен увидел перед собой высокий и длинный зал, мало чем отличавшийся от предыдущего. Света было действительно маловато. Верхнее освещение не горело, и вся громада необъятного помещения освещалась какими-то жалкими настольными ночниками, впрочем, собравшуюся публику это совершенно не смущало. Между столами, расставленными в две линии и сдвинутыми по три-четыре штуки вместе, толкалось человек двести. По яркости пёстрых костюмов, по экспансивности выкриков и хохота эта компания почти не отличалась от той, которая веселилась в парке. Разве что прямо на полу никто никого не имел.

Максуд, волоча за собой Бена, напористо двигался вперёд. Лавируя между пьющими и орущими вождями семьи Чероки, отвечая на приветствия, обещая выпить чуть позже, он пристально зыркал по сторонам, словно выискивая кого-то среди шумной толпы. Примерно на середине зала он встал, вытянув шею, огляделся по сторонам и, похоже, не найдя того, кого как тщательно высматривал, потянул Бенджамиля к ближайшей четверке столов.

— Вот, — сказал он, приближая свою голову к голове фатара. — Стой здесь, ешь, пей, общайся. Я скоро, — и растворился в толпе.

Оставшемуся в одиночестве Бенджамилю стало не по себе. Но, постепенно сообразив, что на него никто не обращает внимания, он совершенно успокоился, даже принялся осматриваться по сторонам. Гулянка во дворце яфата всё же отличалась от гулянки под окнами вокруг огненных бочек. Если внизу веселилась преимущественно молодёжь, то здесь средний возраст присутствующих колебался от тридцати до пятидесяти и даже старше, просто яркие, крикливые костюмы с первого взгляда скрадывали возраст, прятали морщины, скрывали лысины, да и развязное поведение пожилых мальчишек вносило свою лепту в хитрый обман зрения. Только приглядевшись повнимательнее, Бен понял, что подавляющему большинству из подвыпивших юношей уже давно минуло девятнадцать.

Стульев в зале не было вовсе, и вся шатия-братия пила и закусывала стоя. На столах, застеленных темными неопрятными скатертями, теснились ряды бутылок, блестели гладкими боками ёмкости с пивом, точно такие же, как в заведении Гансана Маншаля. Между бутылками и пивом, услужливо разинув жестяные рты, бесстыже демонстрировали свои консервные внутренности банки всевозможных форм и размеров. Между банками на плоских разовых тарелках горками лежали остывшие ломтики жареного мяса. Судя по запаху, настоящего жареного мяса. Рот Бенджамиля моментально наполнился слюной. Отыскав на столе пустую кружку, он нацедил в неё первого попавшегося пива, подхватил тарелочку с мясом и замер на месте. Со стола, с того места, что закрывало донышко тарелки, на него смотрел большой и задумчивый глаз. Бенджамиль машинально отхлебнул пива. Взяв с тарелки губами чуть пригоревший волокнистый мясной ломтик, Бен отставил тарелочку в сторону и принялся сдвигать банки и бутылки. Он расчистил квадрат размером с экран рабочего терминала. Прямо на скатерти было мастерски нарисовано пухлощёкое, золотокудрое лицо ребёнка, подпиравшего рукой маленький решительный подбородок. Покрытое трещинками изображение поражало удивительной реалистичностью. Это мало походило на картинки, украшавшие фасады домов и стены храма. Бенджамиль коснулся детского лица ладонью. Поверхность скатерти была шершавой и заскорузлой.