Смерть в Голливуде (Происхождение зла) - Куин (Квин) Эллери - Страница 26

В начале десятого вниз спустился Альфред Уоллес. Он обменялся обычным приветствием с отцом Делии — ведь дверь библиотеки всегда оставалась открытой — и пошел завтракать, даже не заглянув к Приаму.

Миссис Гвитириз подавала ему завтрак, а Уоллес просматривал свежие газеты. Другая горничная и шофер в этот день были выходные, в доме стояла необычная тишина и покой. Только слышно было, как вторая кухарка готовит завтрак Роджеру Приаму.

Около десяти Альфред аккуратно сложил стопкой газеты, с шумом отодвинул стул и вышел с газетами в холл. Приам любил, чтобы воскресная пресса всегда была под рукой, а если этого не случалось, немедленно впадал в ярость.

Уоллес заметил свет, пробивающийся из-под двери, и ускорил шаги.

Он вошел, не постучав.

Как позже рассказывал мистер Кольер, он узнал о случившемся, услышав крик Альфреда: «Мистер Кольер! Мистер Кольер! Сюда!» Старик отбросил свой альбом с марками и кинулся в комнату Роджера. На пороге он столкнулся с Уоллесом, который рванулся к телефону, крикнув ему с безумным видом: «Присмотрите за мистером Приамом! Не случилось бы чего!» И в панике забормотал что-то в трубку насчет полиции и лейтенанта Китса. Кольер поспешил к креслу своего зятя, которое все еще оставалось в разложенном виде. Приам, в пижаме, приподнялся на локтях и застыл с выражением дикого ужаса в глазах, беззвучно открывая и закрывая рот. Насколько Кольер мог понять, с Роджером не приключилось ничего плохого, если не считать поразившего его ужаса. Тогда старик уложил своего парализованного зятя на спину, стараясь его успокоить. Но Приам лежал неподвижный и напряженный, словно в столбняке, ни на что не реагируя. Глаза его были плотно зажмурены, будто он больше всего на свете боялся снова увидеть окружающее. Старику так и не удалось добиться от него никакого ответа.

В этот момент из церкви вернулась Делия.

Испуганный вскрик заставил Уоллеса оторваться от телефона, а Кольера — от Роджера. Делия стояла в дверях комнаты Приама с таким видом, как будто не в силах была поверить собственным глазам.

Она была настолько бледна и испугана (даже более своего мужа), что в любую минуту могла потерять сознание.

— Это… Эти… — лепетала она.

Ее затрясло в истерическом смехе.

Уоллес грубо сказал:

— Уберите ее!

— Он мертв! Он мертв! — билась в истерике Делия.

Кольер поспешил к ней.

— Нет, нет, дочка… Просто до смерти перепуган. Пойди-ка лучше наверх. Мы сами позаботимся о Роджере.

— Он не умер? Но почему… И как могли эти…

— Делия, что ты, успокойся, — гладил ее по плечу старик.

— Ничего не трогай здесь! Ничего!

— Не буду, не буду, дочка…

— Чтобы никто ничего здесь не трогал, слышите? Все должно остаться как есть. В точности! — Делия кинулась к телефону и позвонила Эллери.

Когда Эллери появился около дома Приама, перед входом уже стояла патрульная полицейская машина. В ней сидел молодой офицер, что-то докладывавший по радио начальству. Он походил на рыбу в аквариуме, с беззвучно шевелящимся ртом. Его напарник, видимо, был уже в доме.

— Эй, ты! — высунул он голову из машины. — Куда идешь? — Его лицо покраснело от негодования.

— Я друг семьи. Миссис Приам только что звонила мне. — У Эллери был не менее свирепый и решительный вид, чем у полицейского в машине. Говоря с Эллери по телефону, Делия билась в истерике, и единственное слово, которое она повторяла — «лягушки», — ровным счетом ничего ему не сказало. Поэтому он спросил офицера:

— Да что стряслось, наконец?!

— Знаете, я не в силах больше все это повторять, — вдруг жалобно сморщился тот. — Не могу больше выносить их насмешек! Они там, в управлении, думают, что я пьян! Да за кого они меня принимают? Это в воскресенье-то, с утра! В этом чокнутом городе я уже насмотрелся всякого, но это уж слишком!

— Ладно, возьмите себя в руки. Известили уже лейтенанта Китса? — спросил Эллери.

— Да, дома застали. Он сейчас будет здесь.

Эллери поспешил внутрь, перепрыгивая через ступеньки. Когда он вбежал в холл, то сразу увидел Делию. На ней были надеты специально для выхода в город простые черные шляпа, перчатки и платье. Она стояла, бессильно прислонясь к стене. Альфред Уоллес, весь какой-то взъерошенный и растерянный, обеими руками сжимал ее ладонь и что-то горячо шептал ей на ухо. Внезапно эта живописная сценка прервалась: Делия заметила Эллери, что-то быстро сказала Уоллесу, вырвала руку и поспешила вперед. Уоллес обернулся, слегка испуганный. И поспешил следом за ней, шаркая ногами, как будто боялся оставаться один:

— Эллери!

— С мистером Приамом все в порядке?

— Он в шоке.

— Знаете, любой был бы на его месте в шоке, — вмешался вдруг Уоллес, дрожащей рукой доставая носовой платок и утирая пот со лба. — Скоро будет доктор. Мы никак не можем привести его в чувство.

— А при чем тут какие-то «лягушки», Делия? — Эллери прошел через холл в сопровождении миссис Приам, крепко вцепившейся ему в рукав. Уоллес остался стоять, все еще вытирая пот со лба.

— Лягушки? Разве я сказала — лягушки? Я сказала…

Эллери остановился в дверях.

Второй полицейский сидел на стуле в комнате Роджера Приама, широко расставив ноги, сдвинув фуражку на затылок и оглядываясь по сторонам с абсолютно беспомощным видом.

Роджер Приам лежал неподвижно, уставившись в потолок.

Все вокруг: тело Приама, одеяла, простыни, полки и ручки его кресла, пишущая машинка, пол, мебель, кушетка Уоллеса, подоконники, карнизы, каминная решетка и каминная доска — буквально все было усеяно лягушками.

Лягушками и жабами.

Сотнями лягушек и жаб.

Крошечными древесными квакшами.

Желтобрюхими лесными лягушками.

Жабами-водоносами.

И у каждой была свернута крохотная голова.

Их маленькие мертвые трупики покрывали всю комнату сплошным ковром.

Эллери почувствовал, что полностью выбит из седла. Лягушка — это всегда нечто нелепое, смехотворное, сразу же ассоциирующееся в нашем сознании с веселой детской чепухой. Но если хорошенько подумать, то можно вспомнить, как за черным нильским быком с орлом на спине и жуком-скарабеем на языке скрывается образ великого бога — Аписа, и тогда становится ясно, что за абсурдом часто таится страх… Великий Страх — вечный деспот, принимающий самые различные обличья. В середине двадцатого века он предпочел выступать под видом гигантского грибовидного облака, возникающего на горизонте… А чем лягушки хуже? Они были частью знаменитых Египетских казней Ветхого Завета, наряду с дикими зверями, тьмой, рабством и гибелью первенцев… Так что ничего нет особенного в том, что Приам до сих пор не может прийти в себя. Уж Приам-то знает, как истолковать происшедшее. Он-то знает, как ужасен должен быть гнев богов Судьбы: он сам изо всех сил всегда старался походить на такого божка местного значения…

Пока Китс с полицейским осматривали дом, Эллери расхаживал по комнате Приама, пытаясь понять хоть что-нибудь. Зрелище одновременно волновало и зачаровывало. Смысл случившегося окутывала непроницаемая тайна. Связь между происходящим и всем остальным оставалась полной загадкой. И эта непостижимость завораживала непосвященного — а ведь Эллери пока еще ничем не отличался от случайного зрителя на каких-нибудь древних мистериях. Вот Приам — совсем другое дело. Уж он-то был в самом центре происходящего и прекрасно отдавал себе во всем отчет. Завеса тайны для него была отдернута. Он должен был лучше других понимать смысл случившегося и связь его со всем остальным. Однако одного знания часто бывает недостаточно, чтобы справиться с ситуацией. И уж тем более недостаточно для того, чтобы сохранять душевный покой. Так что в данном случае понимание обернулось для Приама, по всей видимости, лишь холодным и неизбывным ужасом.

Китс обнаружил Эллери, стоящего под старинным испанским портретом в холле и сосредоточенно покусывающего ноготь большого пальца.

— Доктор уже ушел, лягушек сейчас уберут и мы с вами сможем спокойно обсудить случившееся, — сказал он.