Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 16

Лихунов повернулся в сторону говорящего – немолодой уже офицер, изрядно пьяный, говорил медленно, но твердо, будто давно подготовил то, о чем рассказывал сейчас. Пожилого поддержал его собутыльник:

– Понятно. Кому нужна эта дуэль? В наш-то век цивилизованный! Себя под выстрел подставлять, потому что здесь умение стрелять и роли-то вовсе не играет, когда из пугача гладкоствольного палишь пулей сферической. Попробуй, попади! Здесь только на случай надеяться надо, на то, чтобы свежий ветерок случайно не подул. Ну а если не тебя убьют, а ты его прихлопнешь, обидчика или обиженного, все равно? Что ж, на решение суда совести своей потом кивать?

Офицеры разгорячились не на шутку.

– Конечно! – в запале крикнул третий офицер. – Только суд чести и надо виноватить!

Но ему возразил пожилой:

– Нет, голубь, можно и по своей воле до смертоубийства не доводить. Стояли мы тогда где-то на юге, забыл уже где. И вот как-то раз за бильярдом, – а мы с собой всегда хороший бильярд возили, – заспорил я со своим товарищем, подпоручиком тоже, о правилах игры, а уж были мы тогда с ним подшофе изрядно. Слово за слово, разгорячились, и не знаю, что там на него нашло, но ударил он вдруг меня кием по голове.

– Кием, говоришь? – хлопнул себя по ляжке его товарищ, смеясь.

– Ну да, тонким концом. А я не растерялся и тоже его кием крестил, но уже концом тяжелым. И так мы пару раз друг друга обласкали. Растащили нас, понятно, домой отправили, а назавтра уж и суд чести офицерской заседал – пожалуйте, господа хорошие, к барьеру. Встречаемся мы с товарищем, обиды друг на друга, понятно, не держим, выпили, погоревали, а делать нечего – стреляться надо. Тут и предлагает он: давай, дескать, если уж не отвертеться, договоримся мимо стрелять. Обрадовались, ударили по рукам, хотели было даже с секундантами договориться, чтоб они нам для верности пущей пули в стволы не вкатывали, но посчитали, что это уж слишком будет. Ладно, добыли наши свидетели пистолеты – хорошие, целевые, рублей по сто за пару. Фирма «Франкотт», как сейчас помню. В шесть тридцать поутру договорились встретиться. Встаем к барьеру, секунданты нам правила объясняют – стрелять в течение шести хлопков в ладоши по их сигналу, а осечка за выстрел идет. Ладно, гляжу я на своего товарища, и самому забавно немного. Печорина вспоминаю и прочую такую дребедень, но приятель мой, вижу, не только не весел, но даже довольно зол лицом. Ну, встали. Один свидетель часы достал с секундомером: «Приготовиться!» – и в ладоши ударил. Я поднял пистолет, навожу на противника и, как поймал его голову сквозь целик и мушку, тут же ствол в сторону маленечко отвел и на спуск нажал. И двух хлопков не прозвучало. Зато уж он, – гляжу, а сам потом холодным покрылся, – целит усердно так, внимательно, точно, а на лице улыбка сатанинская. Хотел я было пригнуться даже, не успел. Грохнул выстрел, и меня назад немного крутнуло. На плечо посмотрел – а там одни нитки торчат. Пулей погон сорвало!

– Да что же он! – воскликнул молодой собеседник и грохнул кулаком по столу.

– Что за товарищ странный! – удивился третий.

– Вот и я думаю, что же с ним такое приключилось? Идем в расположение полка через лес, я к нему тихонько подхожу, а он бледный, на меня не смотрит и весь дрожит. «Зачем же ты, эфиоп, – говорю ему строго, – в меня на полном серьезе целился и чуть было не убил?» Молчит. «Разве ж мы с тобой не договаривались? Да разве ж все это не ты ли сам предложил?» Немного пришел в себя мой товарищ и говорит: «Ты, брат, меня ради Бога прости, но я действительно тебя убить надумал, в последнюю минуту, как нам с тобой к барьеру идти нужно было». Спрашиваю у него: «Почему же? Чем я пред тобой провинился? Или ты меня за бильярдный поединок простить не мог?» – «Нет, – говорит, – вспомнил я вдруг, как ты у меня полгода назад пять рублей занял и до сих пор не отдал, вот и забурлила у меня на тебя злоба. Прости ты, если можешь». И простил я его. Выпили мы с ним водки в знак примирения и разошлись. Только на бильярде я с ним больше уж не играл.

Лихунов, который давно доел свое мясо и теперь, повернувшись спиной к говорящим, насупясь, слушал рассказ, то скручивая, то разворачивая салфетку, резко поднялся и подошел к столику, где сидели офицеры. Негромким, но немного дрожащим голосом произнес:

– Господа, если вы имеете честь и, вижу, смелость носить погоны офицеров русской армии, то потрудитесь еще и неукоснимо соблюдать приличествующие этому положению обязанности. Но если вам тягостно выполнение правил воинской чести, о чем я слышал сейчас, то извольте хотя бы говорить об этом вполголоса.

Двое офицеров сконфуженно потупились, но пожилой капитан, тот, что рассказывал о поединке, вдруг ожесточился, вскочил на ноги, опрокинул бутылку с пивом, содержимое которой полилось на скатерть, и без того замаранную. Капитан, сбиваясь, говорил:

– Вы… говорите об удовольствии носить погоны… так, что ли? Да кто же в этом чертовом Новогеоргиевске имеет удовольствие их носить? Вы, может быть? Тогда – экскьюзе муа, мосье! А вот лично я совсем даже не имею такого удовольствия, а поэтому с охотой бросил бы их в рожу тому, кто станет читать мне нравоучения!

Лихунов чувствовал сильный запах спиртного, исходивший от капитана, видел тонкие змейки прожилок на его припухших веках и пожелтевших от частого пьянства белках глаз, которые с ненавистью смотрели на него. Товарищи пытались урезонить забияку, дергали его за рукава, пытались увести, но тот, насупив брови и скрестив на груди руки, вызывающе смотрел на Лихунова.

– Остыньте, – сказал Константин Николаевич, смело глядя на капитана, – вы сейчас не в себе и не можете отдавать отчет в своих поступках. Завтра же – я к вашим услугам. Капитан полевой артиллерии Лихунов, найдете меня на Второй бастионной улице в восьмом номере.

Но крепостной капитан, распаленный собственной дерзостью, фатовато рассмеялся и сказал, чеканя слова, как говорят пьяные, боящиеся за своей неверный язык:

– Завтра! А почему же не сегодня? Или вы револьвер дома забыли? А, капитан полевой артиллерии? Так давайте на шашках, чтобы не думали, будто все мы здесь позабыли код-д-декс, как вы выразились, чести!

Лихунов понял, что говорить с ним бесполезно, и попытался уйти, но пожилой капитан, уже, наверно, совсем невменяемый, сделал попытку задержать уходящего, схватив его за плечо, да так крепко, что Лихунову пришлось сделать резкое и сильное движение, чтобы вырваться из цепких рук пьяного офицера. Вдруг чей-то строгий голос, прозвучавший совсем рядом, заставил разжаться пальцы смутьяна:

– Как старший по званию требую немедленно прекратить безобразие, иначе будут приняты крайние меры!

Лихунов увидел, что рядом с ними стоит высокий инженерный подполковник, а с ним еще несколько офицеров, пришедших, очевидно, из зала по окончании концерта и привлеченных шумом скандала.

– Господин капитан, – продолжал инженер, – если вы не хотите, чтобы вас передали жандармскому патрулю, прошу немедленно оставить это помещение и идти в свою квартиру! Офицерское собрание – не место для дебошей. А вы, капитан, – уже в более мягком тоне обратился подполковник к Лихунову, – вполне могли бы верно оценить обстановку и не ввязываться в историю.

Товарищи скандального капитана, сохраняя вид победителей, поспешили увести своего шумного приятеля, а Лихунов остался подле высокого, не старого еще инженера, который сквозь стекла круглых очков чуть насмешливо смотрел на него.

– Вы что, серьезно стреляться надумали? – спросил инженер.

Лихунов, еще очень взволнованный, ответил резко:

– А почему бы и нет? Вы же не слышали, что они здесь рассказывали. Таких офицеров нужно гнать из армии или нарочно вызывать на дуэль, чтобы методично переводить их одного за другим!

Теперь подполковник откровенно рассмеялся здоровым, беззаботным смехом, словно это и не он вовсе разнимал ссорящихся строгим приказом:

– Ну, здесь, в крепости, вам это делать не разрешат. У нас здесь все офицеры наперечет, и дуэли его высокопревосходительство генерал-от-кавалерии Бобырь с началом войны запретил совсем. Так что не знаю, как вам и быть.