Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 15

– Значит так, энто недалече отсель будет. Идите прямо, ваше сыкородь, за тот дом свернете, а пройдя за общее отхожее место сажен тридцать, и узрите собрание. Да и услышите даже. Там у господ офицеров завсегда рояля играет со скрипкой.- И солдат, довольный тем, что услужил офицеру, спросил немного смущенно: – А папироской не угостите, ваше сыкородь?

– Да как же? На посту?

– Э-э! Какой тут пост? Дом порожний стерегу. Их высокопревосходительство для гостей разных держуть. А сейчас – какие гости? Одного гостя ждать надо – германца.

Лихунов молча дал папиросу и пошел в сторону, указанную солдатом. «Да, развинтились, пораспустились они здесь! – думал сердито дорогой. – У офицера папироску спросил, а еще часовой! Как такие крепость оборонять будут?»

Свернув за дом, он действительно услышал звуки немного расстроенного рояля и резкое повизгивание скрипки. Вход в офицерское собрание – двухэтажный кирпичный дом – был освещен электрической лампочкой. На вешалке дежурил пожилой ефрейтор, который браво поднялся при приближении Лихунова.

– Фуражечку сдать не желаете? – вежливо спросил он. – У нас заведено.

«Ну, раз заведено…- подумал Лихунов.- Хотя странно – держать фуражек ради здорового солдата…»

– Буфет у вас есть?

– А как же-с! – совсем как трактирный официант, ответил ефрейтор. – Здеся, направо. Сегодня как раз семужку свеженькую привезли и пиво. А ежели от артистов наших удовольствие получить хотите, так налево пройдите, в зал, там сегодня представление для господ офицеров.

Лихунов с недоброжеланием взглянул на ефрейтора, напоминавшего ему скорее хорошего лакея, чем солдата, с холуйским «как же-с» вместо «так точно» и сладкой миной при воспоминании о свежей семге и пиве.

– А когда немец крепость брать станет, ты, братец, здесь, при вешалке, все так же будешь?

Лицо пожилого ефрейтора от незаслуженного укора напряглось, загуляли желваки по скулам.

– А где прикажут, там и буду. Вам, господам офицерам, лучше знать, какое дело исправлять важнее. Мы прекословить не умеем. Где поставили, там и стоим.

Лихунов, хмурый, не отвечая, пошел прочь. Он знал, что больно задел старого солдата, возможно, инвалида. Направо он, однако, не свернул, а вошел в полутемный зал, где играл расстроенный рояль и скрипка. В небольшом зале сидели вразнобой человек пятнадцать офицеров. Лихунов присел в последнем ряду и стал смотреть на освещенную сцену, где мужчина в полосатом трико и с гладко побритой головой выполнял упражнения с гирями. Лихунов видел, как напряглись жилы у него на шее и на лбу, видел ряд бесполезных, бессмысленных движений хорошо откормленного, гладкого крепостного Геркулеса, и в памяти возникали эпизоды карпатских боев, когда он с оставшимися в живых номерами батареи спасал орудия от наседавших австрийцев. Все лошади были убиты, и они, вцепившись в спицы колес, толкали пушки под непрерывным жужжанием пуль и осколков, проклиная и эту войну, и правительство, и австрийцев. У трех человек потом обнаружилась грыжа. Вот поэтому и смотрел сейчас Лихунов на красивого атлета с гадливым чувством отвращения к его телу и не понимал, зачем показывают ему все это, и как жестоко и неприлично хвастать своей силой здесь, в тепле и безопасности, в то время как на фронте, всего в нескольких десятках верст отсюда, надрываются и становятся калеками люди.

Силачу яростно аплодировали, потом на сцену вышел конферансье и объявил, что следующим номером будет политический балет на злобу дня. Снова забренчал рояль и нудно завыла скрипка, на сцену выскочил некто в германской каске с шишом и стал, вихляя нижней частью тела, выделывать сложные па и порой просто кривляться, словно изображая какую-то кипучую деятельность непонятно какого содержания. По закругленным вверх стрелкам усов Лихунов догадался, что пародируют императора Германии Вильгельма. Вскоре на сцену ковыляющей старческой походкой выбежал другой артист, с бакенбардами и подусниками, как у Франца Иосифа, и они преглупо стали прыгать по сцене вдвоем и даже в обнимку. Но рояль вдруг сделал фортиссимо, и оба артиста стали маршировать, усиливая все время резвость своих движений. Лихунов уже был уверен, что на сцене сейчас появится царь, но из-за кулис выпорхнула женщина в тунике, со щитом и с картонным шлемом на голове. «А это, должно быть, Италия», – подумал Лихунов и услышал, как зарукоплескали сидящие впереди офицеры. А императоры все убыстряли танец и попеременно хватали женщину в тунике за талию, а та кокетливо им улыбалась. Лихунову страшно захотелось уйти, и он уже было совсем поднялся, но на сцене произошла перемена. Италия, надарив воздушных поцелуев императорам и публике, скрылась за кулисами, а на сцену под томную восточную мелодию выплыла молодая дама в феске и в широких шароварах, принятая офицерами еще более громкими рукоплесканиями, чем Италия. Больше Лихунов выдержать не мог, поднялся и вышел из зала. В дверях на него налетел какой-то офицер, который был совершенно пьян.

– Пардон, пардон, – пробормотал он и поспешил занять место в зале.

Лихунов, посторонившись, прошел в помещение напротив зала, которое, судя по стойкому винному запаху, являлось буфетом. Десятка два столиков, покрытых грязноватыми скатертями, и стойка буфетчика составляли всю мебель заведения. Здесь уже сидели человек десять офицеров и громко, возбужденно разговаривали. В одном из сидящих Лихунов узнал Кривицкого, который фамильярно похлопывал по плечу своего собеседника, седоватого офицера полевой артиллерии. На столе теснилась дюжина пустых пивных бутылок. «Быстро он освоился!» – недовольно подумал Лихунов, но сделал вид, что не заметил поручика, и подошел к прилавку.

– У вас ужин есть? – спросил он у заспанного буфетчика.

Тот недоуменно поглядел на Лихунова:

– Бог с вами, господин капитан. В такое время только холодные закуски. Впрочем, все свежее, вкусное. Возьмите языков или говядину с хреном. Семга отличная есть. Зато напитков много – мадера, херес, водка трех сортов, пиво, если желаете.

– Давайте мяса и хлеба. И рюмку водки налейте.

– Слушаю-с.

Водку Лихунов выпил у стойки, а с остальным пошел к столику, чувствуя, как от горла к животу потекла горячая волна, а в голове стало легко и беззаботно. Привычка к несвоевременному приему пищи, появившаяся там, на карпатских позициях, заставляла порой забывать о еде, поэтому Лихунов лишь сейчас понял, что сильно проголодался. Он стал жевать лежалое, холодное мясо, слыша, как офицеры за соседним столиком говорят, судя по интонациям, о чем-то непристойном, громко смеются и поминутно чокаются стаканами. Один приглушенно-похабный голос говорил:

– Вот и рассказывайте мне потом об этих недотрогах. Нет, меня, конечно, предупреждали, что она барышня приличная. Но я-то знаю, что от институтки до простименягосподи один шаг. Ну вот, поехали с ней как-то на лодочке… Знаете стишок: «Еду я на лодочке, под лодочкой вода…»

Лихунов, не желая слышать офицерскую историю, поднялся и пошел за второй порцией мяса, выпил еще водки и не отказался от предложения буфетчика попробовать семги. Потом вернулся за свой столик.

– …ну так вот, а внизу-то у нее и нет ничего! Швах один! Как у простой крестьянки! Верите или нет?!

Собеседники обладателя вкрадчивого голоса рассмеялись от души:

– Ну, быть не может такого!

– Вот это случай, о, мон дью!

Офицеры снова шумно звенели стаканами, словно поздравляя рассказчика с тем, что история имела полный успех. Потом они заговорили о крепостных делах, о чьих-то ссорах, мордобоях. Офицеры в сильном возбуждении били друг друга по плечам, божились, рассказывая. Речь вскоре зашла о поединках, и Лихунов насторожился.

– Ну вот, поутихло, слава Богу, немного с поединками этими дурацкими, а то ведь было время, что хочешь не хочешь, а давай иди стреляйся. Указ-то Александра Алексаныча всем памятен?

– Как же! – соглашался второй офицер. – Уж и поднялась кутерьма после этого указа. Чуть повздорил, с товарищем своим даже, – суд общества офицеров тут как тут, найдет для чести рыцарской какое-нибудь пятнышко, пистолетик вручит да с так называемым противником на двадцать шагов расставит. А какой он тебе противник? Товарищ, с которым ты одну лямку тянешь да одну водку трескаешь!