Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Бывший Булка и его дочь - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 20


20
Изменить размер шрифта:

Он дышал редко и глубоко. И лицо его было как бы чуть удивлённым. Даже брови еле заметно нахмурены, словно он старается что-то сообразить, да никак не может. Наяву такого выражения быть у него не могло – с его самоуверенностью и насмешливостью.

Очень тихо она приподнялась, натянула свитер и увидела, что плитка выключена, и подумала, что ему, наверное, холодно на полу. Она включила плитку, поудобней улеглась на медвежьей шкуре и опять стала смотреть на Севу. Какие-то мысли, спокойные, простые, текли у неё в голове. Лида не запомнила их, как во сне.

Всё было хорошо, ей ничего больше не хотелось – только это.

Треснула свечка, чуть ярче вспыхнул лоскутик огня.

Лида уснула.

* * *

Ей ничего не снилось, а если снилось, то сразу уплывало. Проснулась она от чего-то, от чего-то… Она пошевелила губами и открыла глаза.

И увидела Севу. Он стоял в углу, у дальней стены, какой-то то ли испуганный, то ли встрёпанный. Лида ничего не могла понять. О чём-то он спрашивал её глазами.

– Сева, – сказала она, улыбаясь. И тут же поняла, почему он так стоит и что спрашивает. И поняла, как бы вспомнила то, от чего она проснулась.

Лида резко поднялась, села, вся сжавшись в комочек. Вдавила плечи в стену, в угол – самый противоположный от Севки.

Что делать теперь? Обидеться, заорать, заплакать? Но всё равно это уже случилось. Время не схватишь за хвост и не отмотаешь назад, чтобы вычеркнуть тот момент, когда он стал на колени перед спящею Лидой и своими губами прикоснулся к её губам. А своим носом, наверное, прикоснулся к её носу.

Лида сжалась ещё сильнее. Подбородок вдавила в колени. Две слезы выехали у неё на глаз, потом ещё две. Лида сморгнула их. Севка на какое-то время стал виден смутно… "Слёзы застлали ей глаза" – как говорилось в старых романах.

Главное, ей совсем не было стыдно. И от этого ей было… ужасно стыдно!

И приятно ей не было. И очень обидно: случилось такое важное, а будто ничего не произошло!

Она плакала, а Сева молчал. Только скажи мне что-нибудь, я тебе так дам!..

Прошло несколько минут. Теперь она просто сидела и плакала. Потому что сразу ведь не остановишься. Она полезла в карман за платком, да никак не могла его вынуть из обтягивающих своих брючек.

– Лида… Лидочка! Я тебе клянусь, я никогда больше!

– Ладно. – Она шмыгнула носом, потому что платок никак всё не вылезал.

Молча, стесняясь друг друга, они собрались. А впрочем, что там за сборы: сапоги надеть, да пальто, да шапку. Всё это Сева принёс ей в теплоту чума и настелил дорожку из двух старых телогреек, чтоб она могла пройти в сапогах.

– Лид, ты есть будешь?

Ей хотелось поесть. Но как было сказать об этом в такую неподходящую минуту? Она молча покачала головой.

– Ну и я тогда не буду! – сказал Севка. А ему, наверное, хотелось ещё больше: ведь он мальчишка. Лида пожалела его. Но что же поделаешь!

На улице солнце светило всё так же весело. Только с середины неба оно переползло на край. Было уже половина пятого. Тёмные длинные тени от двух баб расходились в разные стороны. И хотя это был всего лишь закон физики, Лиде стало грустно.

Севка с понурой деловитостью проверял, всё ли убрано, потушено, выключено. На снегу, на стеклянном приморозке, валялись их бутерброды. Верней, они даже и не валялись, а просто лежали на снегу, как на скатерти, – бери да ешь! Но сказанного слова не воротить. Тут уж пошло на принцип.

Никогда не замечали? Чем глупее и случайней принцип, тем труднее его отбросить. Почему так?..

Бутерброды остались лежать на поживу завтрашним птицам. Лида и Севка шли по худо протоптанной тропинке. Севка виноватый, а Лида – сама не знала какая.

Пока он запирал калитку, Лида сквозь железные прутья ворот смотрела на участок – весь в отпечатках их следов, весь такой знакомый, с притихшими на морозце кустами и рогатыми яблонями. Бабы отсюда видны были плохо – только две белые глыбы. А лица их глядели в другую сторону.

Лида испугалась, что приедет кто-нибудь и увидит этих баб с надписями… Однако она не могла сказать этого Севе, не могла с ним заговорить. Тоже глупый принцип. А может, не такой уж и глупый…

Этих баб вообще надо бы сломать – улики жуткие!

Да уж очень жаль было их!

Севка, угнувшись, шёл впереди. Лида вздохнула, но так, чтоб он не услышал. Она всё-всё припомнила – всё хорошее за эти два месяца их знакомства. А такого набиралось немало. Он, можно сказать, всем был хороший, Сева.

Да только подумайте вы сами, как же страшно было Лиде его прощать. А вдруг он подумает: "Всё в порядке, ничего не случилось. Значит, так и надо себя вести. Можно!"

И даже пусть она ему специально скажет: "Ты только, Севочка, не думай, что, если я тебя простила…" Он, конечно, ответит: "Ничего я не думаю!" А сам именно будет думать чего не надо!

Такое положение было безвыходное. И в то же время так хотелось Лиде помириться. Потому что совсем ещё неизвестно, что тебя дома ждёт. Может быть, родители уже всё узнали, и значит, будет экзекуция, притом здоровая! И придётся ещё чего-то врать – правду ведь не расскажешь!

Так пусть хоть последние минутки пройдут хорошо.

Уже раз сто она собиралась хлопнуть его варежкой по шапке: "Эй, Сусанин… Но только смотри. Прощается на первый раз…" И всё никак не решалась.

Вдруг ей такая умная мысль в голову пришла, что она всё же не удержалась и заговорила:

– Понимаешь ты: это как шкура царевны-лягушки! До поры до времени нельзя её палить! А ты…

– Три года и три дня? – не оборачиваясь, сказал Сева. – Верно? Столько ей надо было в лягушечьей шкуре ходить?

– Ну… да, – неуверенно сказала Лида. Она не понимала, к чему он клонит.

– Значит, до шестнадцати? – Сева помолчал несколько секунд. – Да пожалуйста! Я согласен ждать и дольше. Вообще сколько хочешь!

Ждать? Оказывается, вот как он думает! Шагает сейчас по белой мартовской улице этой дачной деревеньки, а сам думает, что и через три года – а значит, всегда! – между ним и Лидой всё будет, как сейчас.

Ни один мальчишка в мире не говорил ей ничего подобного. Да и она сама… На неделю, ну, может быть, на месяц, ну уж в крайнем случае на четверть, ну уж в самом крайнем – на весь учебный год. А чтобы дольше…

Да ведь и вся эта так называемая "школьная любовь" не умеет загадывать. Она как зимняя оттепель: мелькнула, сверкнула – и кончилась. И – извини, Семёнов (пусть Семёновы не обижаются, фамилия эта взята здесь совершенно случайно. Обычно в дело идёт некий Иванов-Петров-Сидоров), извини, Семёнов! Любовь свободна, трам-трам-пам-пам-парам, законов всех она сильней… И пошёл Семёнов пригорюнившись, нос повесивши. И будет горевать он ровно до девятнадцати часов тридцати минут, когда… начнётся по телевизору хоккей!

Шестиклассническая любовь, уж не сердитесь на меня, вообще, по-моему, те же "дочки-матери". Только вместо кукол все роли исполняют люди.

Так всегда думала и Лида Филиппова. Вернее, не думала, а чувствовала. Потому что словами это выразить трудно.

И вдруг ей сказали, что её будут ждать, пока она станет взрослая, целых три года. Что её вообще будут ждать, сколько потребуется. Всю жизнь!

Ей так странно сделалось. И в то же время так… хорошо. Лида ещё не знала, что для женщин – и для взрослых, и для пока еще не очень – самое дорогое, когда тебе говорят, что будут любить всю жизнь. И вот почему, я думаю, очень многие женщины так хотят выйти замуж. Потому что замуж – значит, на всю жизнь.

Хотя это бывает, к сожалению, далеко не всегда…

* * *

Лида смотрела на Севкину спину, на уши его, безбожно оттопыренные шапкой, и чувствовала: именно в эту минуту и буквально у неё на глазах что-то в ней меняется.