Бывший Булка и его дочь - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 19

– Что же ты, в школе задержаться не можешь? – он улыбнулся.

– Ну перестань, пожалуйста, Сева! Я же нервничаю, правда… Вот прямо сейчас уедем, тогда будешь знать!

– Лид!..

Всё переменилось в полсекунды. Он смотрел на неё совершенно потерянно. Было ясно: как она прикажет, так и будет! Это просто до замирания сердца – насколько он её слушался иногда. Совершенно притихал… Лида пугалась этой своей власти над ним. И секунды полного Севкиного повиновения она никогда не использовала в своих корыстных целях. Старалась как-нибудь поосторожнее "спустить на тормозах" (батянькино выражение). Вот и сейчас тоже. Она сказала:

– Есть хочется!

– Дорогой товарищ! Позвольте вас поблагодарить за это ценное предложение! – и Севка протянул ей руку, ещё красную от снега и такую уже знакомую.

Но Лида убрала свои руки за спину.

– Нет, Сева, пожалуйста: давай просто поедим, и всё!

– Ну… хорошо, – сказал он послушно. Постоял ещё секунду, глядя на неё, а потом пошёл в дом. – Чай пить будем, Лид?

– Будем.

А ведь он был на целый год её старше, учился в седьмом классе…

Севка вынес чайник и стал набивать его снегом. Лида с некоторым сомнением смотрела на эти его приготовления: всё-таки снег лежал тут целую зиму. А потом решила: в Москве-то она сколько раз и сосульки ела и снег, а там всё грязней в тысячу раз. Подумав так, Лида успокоилась.

– Ну-ка погоди! – крикнула она, побежала на поляну, где стояли бабы Сева и Лида и отскребла от каждой по кусочку.

Сева протянул ей чайник.

– Лидка! Ну это просто гениально! – сказал он серьёзно.

Между прочим, это ведь он должен был придумать, сам Сева, – взять по кусочку от снежных баб. Но придумала почему-то Лида.

"Просто я такая переимчивая родилась, – решила она. – Вот уж точно: с кем поведёшься, от того и наберёшься. То была всё как Надя, а теперь стала всё как Сева. И школу вот прогуляла…" Но об этом сейчас совсем не хотелось думать.

Севкина дача, по первому впечатлению, показалась Лиде огромной. Но, правду сказать, она её не осматривала. Только утром вошла да вышла: неловко как-то залезать в чужое и глазеть. А Сева, конечно, не догадался ей показать. Ему и в голову не пришло, что это интересно. Ну, тут уж ничего не поделаешь – мальчишка.

На самом деле здесь было три комнаты, и ещё шаткая лестница вела на чердак. И везде невероятное количество стульев, столов, лавок, которые стояли, лежали, сидели друг на друге.

– А где же тут чай пить? – спросила Лида растерянно.

– В чуме. – Сева отдёрнул линялую льняную штору: ещё одна дверь! – Только валенки сними, пожалуйста.

На улице била капель и жарило солнце. Однако в доме, намёрзшемся за зиму, было мрачно и холодно, как в ноябре. Да ещё все окна закрыты ставнями. На полу, на ледяном линолеуме лежали ошлёпки снега, которые они с Севкой принесли на валенках с улицы. Там снег был влажный, сыпучий. А здесь опять ссохся, заледенел.

Вот почему Лиде так не хотелось снимать валенки. По спине на цепких паучьих лапках пробежал холодок.

– Лидка? – удивился Сева. – Боится!.. Ты не бойся, Лид. Что ж я, тебя морозить буду?

Он с готовностью снял свои валенки, положил их голенищами Лиде под ноги, чтоб она, разувшись, сразу могла наступить на них. А сам в одних носках стоял на ледяном полу.

Тут уж Лида, хочешь не хочешь, сбросила валенки. Ступни её, словно оладьи, сейчас же начали жариться на морозном линолеуме. Но Сева уже открыл свою потайную дверь:

– Иди!

Она сразу наткнулась руками и лицом на что-то тяжёлое, грубое, кожаное. Сзади Сева помог ей, подтолкнул немного вправо. И наконец они вошли…

Сперва Лида ничего не увидела, только желтоватый язычок свечи. Потом глаза привыкли, пригляделись. Это было очень маленькое помещение, без пола, стен, потолка, потому что всё было обвешано и устлано самыми разными шкурами.

– Ух ты! – сказала Лида. И голос её завяз, запутался в этих шкурах. Здесь не было ни клочка, ни сантиметра голого пространства. Всё косматое!

И ещё было жутко тепло.

– Чего здесь греет-то, Сев, шкуры, что ль?

– Ну ты даёшь! – засмеялся Сева. – Хотя доля истины в твоём бреде есть.

Лида промолчала. От удивления сейчас было не до обид.

– Ты знаешь, что такое чум?.. Лид!

– Ну… на Севере… – неуверенно сказала Лида.

– "На Севере"! – необидно передразнил Сева. – Чум -это жилище северных народов. Оно в основном всё сделано из оленьих шкур… ты садись давай на ложе, чего стоишь.

Лида села и по звону разговорчивых пружин поняла, что под нею старый диван. Севка поставил чайник… ага, тут была электроплитка. Она стояла на невысокой скамеечке.

– Ну вот, – сказал Сева, усаживаясь рядом с Лидой. – Мой отец один раз был на Таймыре. Он нефтяник… ну и так далее…

Тут он посмотрел на Лиду и остановился. За то долгое время, пока они были знакомы, Лида почти ничего не рассказывала Севе про батяньку и про маму. Зачем это? И Севка тоже не рассказывал. Главное, чтоб человек был, а какие там у тебя родители – неважно. Но несколько раз Лида слышала, как Севка разговаривал по телефону со своей мамой. Именно с мамой. Теперь Лида впервые что-то услышала о его отце. Да, впервые. И поняла, что это все-таки странно. И Севка тоже понял это. Сказал:

– Ну, короче, дача не наша, его дача… Но мне разрешается! – Он посмотрел на Лиду: – Всё ясно? Можно продолжать?

Лида невольно кивнула. И покраснела. Счастье, что при свече ничего не видать!

– Ну и вот… – сказал принуждённо Севка. – Приехал он на Таймыр, пожил в чуме и совершенно офонарел…

– Сева! Ну говори ты по-человечески! – она рада была уйти от опасного места. Севка пожал плечами:

– Ну, "офонарел" или "удивился" – не всё ли равно? Короче, он приволок оттуда три оленьих шкуры. Потом ему с Таймыра ещё пару шкур прислали, потом откуда-то медвежью раздобыл.

– Медвежью?!

– А ты на ней сидишь как раз.

Мех был жёсткий и густой… Ничего себе!

– В чуме понимаешь как: на улице мороз, тундра, а в чуме ни печки, никаких электрокаминов. Одна свеча горит – и тепло. От свечки!.. Но здесь так не получилось. Наверно, пропускает где-то. Или мех некачественный. Тут и овчина, и цигейка от старой шубы, и… всякая дрянь, – он осуждающе хмыкнул.

– Ладно уж, Севка! Чем тебе овчина дрянь?

– Ну всё-таки не то, – сказал он примирительно. – Вообще-то с плиткой здесь жарища. Можно спать сколько хочешь. Хоть всю зиму. Кайф!

– А летом?

– А летом они всё снимают – простая комната. Мы с ним раньше часто сюда ездили. А теперь – то диссертация, то фигнация…

Наступила та неловкая минута, о которой жалел, конечно, и сам Севка. Скорей бы её забыть…

А в чуме было тепло и тихо. Пахло чем-то незнакомым, но спокойным. Шкурами, догадалась Лида. Закипел чайник. Сева принёс промороженный стул, на нём, как на столике, Лида разместила привезённые бутерброды, здешнюю банку варенья и две чашки. С опаской она посмотрела на свой чай. Но при свече, слава богу, ничего не разберёшь!

Кто не пивал чаю после целого дня на свежем весеннем воздухе и солнце, кто не пивал чаю в настоящем чуме, кто не пивал чаю с человеком, с которым без конца хочется разговаривать, на которого без конца хочется смотреть, тот никогда не поймёт, как хорошо сейчас было этим двоим.

Вдруг Лида почувствовала словно мягкий удар. Голова её закружилась, но так легко-легко. Она ещё успела снять жаркий свитер, совершенно забыв, что под низом самая простецкая ковбоечка. Пролепетала:

– Я сейчас…

И уснула мертвецким сном.

* * *

Проснулась Лида от слабой прохлады. Наверное, из-за того, что сняла свитер… Горела свеча. Стул, чашки и вся еда были убраны. На полу, на какой-то там шкуре мамонта, спал Севка.