Что забыла Алиса - Мориарти Лиана - Страница 35

Фрэнни глухо кашлянула и в знак сочувствия положила свою руку на ладонь Алисы. Алиса отвлекла себя тем, что принялась рассматривать длинный сосновый стол. Он снился ей в больнице – за столом сидел Ник, а она убиралась в кухне. Он сказал что-то бессмысленное. Только вот что?

– Ну, мне пора. – В комнату вошла Элизабет с сумкой на плече.

– Куда ты? – с отчаянием спросила Алиса. Чтобы пережить присутствие Роджера и матери, ей нужна была чья-нибудь поддержка. – Вернешься?

– На деловой обед. – Элизабет странно посмотрела на нее. – Если хочешь, вернусь.

– С кем же ты обедаешь? – полюбопытствовала Алиса, стараясь хоть ненадолго удержать ее. – Что это за деловой обед?

– Так, с друзьями, – уклончиво ответила Элизабет. – А ты не клади телефон далеко, потому что я этой Кейт Харпер послала три сообщения насчет сегодняшнего вечера, но она так и не перезвонила. Ты что-то очень бледная, – добавила она, взглянув на Алису. – Думаю, после обеда тебе лучше полежать.

– Я тоже так считаю! – откликнулась мать, выходя из кухни с огромной салатницей. – Не волнуйся, после обеда я лично уложу ее в постель. До возвращения этих маленьких террористов она должна окончательно прийти в себя.

Алиса взглянула на огромную салатницу и ни с того ни с сего вспомнила вдруг имя Джина.

Все время Джина. Джина, Джина, Джина… Вот оно. Вот что она вспоминала или видела во сне: это имя произносил Ник, сидя за столом.

– Кто такая Джина? – спросила Алиса.

В комнате воцарилось натянутое молчание.

Фрэнни прокашлялась. Роджер уставился в пол, накручивая на палец свою золотую цепь. Барб застыла в дверном проеме, прижимая к себе салатницу. Элизабет прикусила губу.

– Так кто же? – повторила Алиса.

В последнее время я много размышляю: что я чувствовала бы, если бы из моей памяти вылетело десять лет? Что бы меня удивляло, радовало, расстраивало, как бы вообще сложилась моя жизнь?

Десять лет назад мы с Беном еще даже не были знакомы. Значит, он был бы совершенно посторонним для меня человеком. Большой, страшный, чужой человек, который ни с того ни с сего оказался в моей кровати. Как бы я объяснила той, прежней себе, что умудрилась влюбиться в немногословного человека-гору, который зарабатывает на жизнь изготовлением неоновых вывесок и до страсти увлечен только одним – машинами? До встречи с Беном я совершенно не интересовалась ничем из этой области. Могла различить машины лишь по цвету и размеру. «Большая белая» или «маленькая синяя». Теперь я наизусть знаю всех производителей и все модели. Я смотрю Гран-при. Иногда даже пролистываю автожурналы.

Любите ли вы машины, доктор Ходжес? Мне вы представляетесь скорее посетителем художественных галерей или любителем оперы. Я заметила у вас на столе фотографию жены и двух детишек. Каждый раз, когда вы выписываете мне счет, я исподтишка рассматриваю этот снимок. Могу поспорить, что у вашей жены никаких проблем с беременностью не было! Вы когда-нибудь благодарите свою судьбу, что она не подбросила вам бесплодную супругу – такую, как я? Смотрите ли вы довольно на этот снимок каждый раз, когда я выхожу из вашего кабинета, и говорите ли про себя: «К счастью, у меня жена хорошей породы»? Если делаете так – ничего страшного. Я убеждена: это вполне естественно, это биология, мужчина и должен желать женщину, которая может родить ему детей. Однажды я говорила об этом с Беном. Сказала, что в душе он, наверное, меня презирает, но я совершенно понимаю его чувства. Он просто вышел из себя. Таким сердитым я его еще не видела. «Чтобы я от тебя больше такого не слышал!» – сказал он мне. Но, я уверена, вышел он из себя потому, что знал: это правда.

До знакомства с Беном я западала исключительно на успешных типов. Ни за что не пошла бы на свидание с мужчиной, у которого всего-то богатства и было что ящик с инструментами. Этакий потертый, видавший виды ящик с отвертками и тому подобным барахлом. Стыдно вспоминать, как я взбесилась, когда Бен именно из такой коробки и выудил огромный замасленный гаечный ключ. У моего отца был ящик для инструментов. Так, может быть, не сознавая этого, я всю жизнь искала именно такого, с ящиком для инструментов? Я уверена, у вас-то нет ящика для инструментов, доктор Ходжес! Конечно нет. Я этого даже не предполагала.

Я раньше думала, что для меня необходимым условием в любом мужчине является его умение вести себя за столом. Вот как Ник у Алисы. Но Бен за столом совершенно невозможен. Всегда кажется, что любой стул для него слишком мал. У него прямо на лице написано, что он попал в капкан. Это как если бы я привела с собой ручного шимпанзе. Если за столом найдется собеседник, способный поговорить с ним о машинах, – не важно, мужчина или женщина, в этом вопросе он не шовинист – он еще может сносно себя чувствовать. Но если нет, то передо мной жалкое зрелище, и, когда мы наконец выходим, я всегда слышу вздох облегчения, как будто его выпустили из заточения.

Забавно… Много лет мама с Алисой сводили меня с ума тем, что смертельно боялись всяких светских событий. «Только не это!» – восклицали они всякий раз с таким ужасом, что я пугалась, не умер ли кто. Но оказывалось, что они получили приглашение на вечер или обед, где будет всего один знакомый, и начинались бесконечные совещания, как бы от этого отбрыкаться. Причем они разыгрывали настоящие драмы, жалея друг друга: «Бедняжка! Это же просто ужас! Нечего тебе там делать». Я просто не могла этого выносить, но ухитрилась-таки заполучить в мужья человека, который считает светскую жизнь неизбежным злом. Не то чтобы он застенчив, как они. Ему неведомо, что такое мандраж, и совершенно не беспокоит, что будут о нем говорить. И не думаю, что ему хоть когда-нибудь бывает не по себе. Тщеславие ему совершенно несвойственно. Правда, и искусством разговора он не владеет. Он вовсе лишен таланта светской болтовни. А вот мама с Алисой умели говорить, и им было действительно интересно знакомиться с новыми людьми. Строго говоря, они гораздо общительнее меня. Но застенчивость мешала им проявить это качество. Они мне напоминали тяжелоатлетов в инвалидных колясках.

Теперь мы с Беном не частые гости на званых обедах. Я их просто терпеть не могу. Способность к легкой болтовне я потеряла. Я слушаю, как другие рассказывают о своей интересной, полной жизни. Кто-то тренируется, чтобы пробежать марафон, кто-то учит японский язык, кто-то ходит с детьми в походы, кто-то, в конце концов, ремонтирует ванную. Когда-то и у меня была такая жизнь – интересная, активная, полная новостей. Но теперь моя жизнь свелась к трем понятиям: работа, телевизор, ЭКО. Я больше не рассказываю анекдотов. Меня спрашивают: «Как дела, Элизабет?» – и я еле удерживаюсь, чтобы не выложить все подробности о последних анализах.

Теперь я понимаю, почему очень больные люди и старики так одержимы разговорами о своих болячках. Бесплодие заполняет весь мой разум.

Как все изменилось. Теперь я скрежещу зубами, когда мне кто-нибудь звонит и весело спрашивает, свободна ли я в следующую среду. Алиса закатывает у себя коктейли, а мама три раза в неделю ходит танцевать сальсу.

Алиса все не может поверить, что у нее трое детей. Я не смогла бы поверить, что у меня нет ни одного. Никак не ожидала, что мне будет так трудно забеременеть. Конечно, этого никто не ожидает. В этом я не одинока. Дело в том, что ожидала-то я медицинских проблем совсем другого рода. Наш отец умер от сердечного приступа, поэтому малейший укол в области сердца страшно пугал меня. Двое из моих бабушек и дедушек по обеим линиями ушли на тот свет из-за рака, и я бдительно ждала, когда же раковые клетки дадут знать о себе. Долгое время я с ужасом ожидала, что меня сразит нейронная болезнь, и только потому, что мне случилось прочесть очень трогательную статью о человеке, который ею страдал. В первый раз он заметил, что с ним что-то не так, когда начал спотыкаться, играя в гольф. Как только у меня заколет где-нибудь в ноге, я думаю: «Ну вот, приплыли». Я рассказала Алисе об этой статье, и она тоже начала волноваться. Мы решили, что откажемся от высоких каблуков, будем делать массаж нашим усталым ножкам, говорили о том, как будем ездить на инвалидных креслах, а Ник закатил глаза и произнес: