Старик Хоттабыч (худ. Г. Вальк) - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 52

Я, увы, не осведомлён, как велика должна быть знатность человека, дабы он мог удостоиться этого прекрасного путешествия. Но сколь бы высоки ни были эти требования, мои друзья всё равно полностью и даже с лихвой им удовлетворят. Ибо в моих силах сделать их князьями или шейхами, царями или королями, знатнейшими из знатных, богатейшими из богатых, могущественными из могущественнейших.

Семь и семь раз к стопам твоим припадая, шлю я тебе свой привет, о мудрый заведующий сектором, и прошу сообщить, когда явиться мне со своими юными друзьями на борт упомянутого корабля, да минуют его бури и бедствия в его далёком и опасном пути!

К сему подписался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могучий джинн».

В самом низу был дан для ответа адрес Вольки Костылькова.

— Бред! — заключил Матвей Касьяныч, сворачивая свиток. — Бред сумасшедшего. В архив — и делу конец.

— Всё-таки лучше ответить. А то этот свихнувшийся старичок будет к нам ходить по пять раз в день — справляться, как обстоят дела насчёт его ходатайства. Работать нельзя будет, уверяю вас, — возразил Иван Иваныч и через несколько минут лично продиктовал машинистке ответ,

LIV. КТО САМЫЙ ЗНАТНЫЙ?

Конечно, Хоттабыч поступил неосмотрительно, дав для ответа Волькин адрес. Это ведь была чистая случайность, что Волька встретил почтальона на лестнице. А что, если бы этой счастливой встречи не произошло? Письмо Центрального экскурсионного бюро попало бы тогда в руки Волькиных родителей, и начались бы расспросы, и заварилась бы такая каша, что даже подумать о ней неприятно.

Костыльков-младший не так уж часто получал письма на своё имя. Не то три, не то четыре раза за всю свою жизнь. Поэтому он, узнав от почтальона, что на его имя есть письмо, очень удивился. А увидев на конверте штамп Центрального экскурсионного бюро, и вовсе оторопел. Тщательно осмотрел его со всех сторон, даже неизвестно зачем понюхал его, но почувствовал только сладковатый запах гуммиарабика. Затем он дрожащими руками вскрыл конверт и несколько раз, ничего не понимая, перечитал короткий, но вежливый ответ Ивана Иваныча:

«Многоуважаемый гражданин Г. Абдуррахман!

К великому нашему сожалению, Вы несколько запоздали со своим ходатайством. Все места на «Ладоге» уже запроданы. Привет вашим принцам и шейхам.

Зав. сектором особо дальних путешествий. Ив. Домоседов».

«Неужели старик хлопотал, чтобы нас взяли на „Ладогу“? — догадался наконец Волька и растрогался. — Какой чудесный старик! Вот только непонятно, каким это принцам и шейхам товарищ Домоседов передаёт привет. Впрочем: сейчас узнаем».

— Хоттабыч, а Хоттабыч! — крикнул он, очутившись на берегу реки. — Можно тебя на минутку?

Старик, дремавший в тени под раскидистым дубом, услышав Волькин голос, встрепенулся, вскочил на ноги и мелкой стариковской рысцой подбежал к Вольке.

— Я здесь, о вратарь моей души, — сказал он, чуть задыхаясь. — Я жду твоих приказаний.

— Признавайся: писал в Центральное экскурсионное бюро?

— Писал. Я хотел сделать это для тебя сюрпризом, — смутился Хоттабыч. — А что, разве уже пришёл ответ?

— Конечно, пришёл. Вот он, — ответил Волька и показал старику письмо.

Хоттабыч выхватил из Волькиных рук бумажку, медленно, по складам, прочитал дипломатичный ответ Ивана Иваныча, мгновенно побагровел, задрожал мелкой дрожью, глаза его налились кровью, и он в бешенстве с треском рванул вышитый ворот своей сорочки.

— Прошу прощенья, — прохрипел он, — прошу прощенья! Я вынужден покинуть тебя на несколько минут, чтобы достойно наказать этого презренного Домоседова. О, я знаю, что я с ним сделаю! Я его уничтожу! Или нет, я его не уничтожу, ибо он не заслуживает столь милосердной казни. Я его лучше превращу в грязную тряпку, и об него будут в осенние, ненастные дни вытирать свою грязную обувь перед тем как войти в помещение. Или нет! Нет, и это слишком мало, чтобы отплатить ему за его дерзкий отказ…

С этими словами старик взметнулся в воздух. Но Волька властным голосом крикнул:

— Назад! Немедленно назад!

Старик послушно вернулся, обиженно насупив дремучие седые брови.

— Фу ты, в самом деле! — набросился на него Волька, не на шутку перепугавшийся за заведующего сектором особо дальних путешествий. — С ума ты сошёл, что ли? Разве он виноват, что мест больше нет? Ведь корабль не резиновый!.. И, кстати, о каких это шейхах и принцах идёт речь в ответе товарища Домоседова?

— О тебе, о Волька ибн Алёша, о тебе и о нашем друге Жене ибн Коле, да продлит аллах ваши годы! Я написал этому худшему из заведующих секторами, что за знатностью вашей дело не станет, ибо, сколь бы знатны не были прочие пассажиры «Ладоги», я могу сделать вас, друзья мои, ещё знатней. Я написал этому скудному умом Домоседову — да забудет о нём аллах! — что он может вас уже за глаза считать шейхами или царями, или принцами.

Несмотря на напряжённость обстановки, Волька не мог удержаться от смеха. Он расхохотался так громко, что с ближайшего дерева с шумом снялись и, возмущённо оглядываясь, улетели несколько очень почтенных галок.

— Позволь, позволь, — значит, выходит, что я принц? — помирал со смеху Волька.

— Я не понимаю, сознаюсь, причин твоего смеха, — уязвленно отвечал Хоттабыч. — Но если говорить по существу, то я звание принца намечал для Жени. Ты заслуживаешь, на мой взгляд, султанского звания.

— Ой, уморил! Ей-богу, уморил! Значит, Женька был бы принцем, а я султаном? Нет, подумать только, какая политическая безграмотность? — ужаснулся Волька, перестав наконец смеяться. — Нечего сказать, знатные люди — принц да король! Это же самые что ни на есть никудышные люди!

— Увы, ты, кажется, сошёл с ума! — забеспокоился Хоттабыч, с тревогой поглядывая на своего юного собеседника. — Насколько я тебя понял, даже султаны для тебя недостаточно знатны. Кто же тогда, по-твоему, знатный человек? Назови мне хоть одно имя.

— Да взять хотя бы Чутких или Лунина, или Кожедуба, или Пашу Ангелину…

— Кто же этот твой Чутких? Султан?

— Подымай, брат, выше! Чутких — один из лучших в стране мастеров суконной промышленности!

— А Лунин?

— Лунин — лучший паровозный машинист!

— А Кожедуб?

— Один из самых-самых лучших лётчиков!

— А чья жена Паша Ангелина, что ты её считаешь знатнее шейхов и королей?

— Она сама по себе знатная, а не по мужу. Она знаменитая трактористка!

— Ну, знаешь ли, о драгоценный Волька, я слишком стар, чтобы позволять тебе так надо мной смеяться. Ты хочешь убедить меня, что простой суконщик или погонщик паровозов знатнее царя!

— Во-первых, Чутких не простой суконщик, а известный новатор всей текстильной промышленности, а Лунин — знаменитый машинист. А во-вторых, даже самый обыкновенный трудящийся у нас пользуется большим почётом, чем самый заядлый царь. Не веришь? На, прочитай в газете.

Волька протянул Хоттабычу газету, и тот удостоверился собственными глазами, что над десятком фотографий слесарей, агрономов, лётчиков, колхозников, ткачей, учителей и плотников большими буквами было напечатано: «Знатные люди нашей Родины».

— Никогда не поверил бы твоим словам, — произнёс тогда со вздохом Хоттабыч, — никогда не поверил бы, если бы не нашёл подтверждения им на страницах столь уважаемой мною газеты. Умоляю тебя, о Волька, объясни мне: почему здесь, в твоей прекрасной стране, всё не так, как в других государствах?

— Вот это, пожалуйста, хоть сейчас! — с готовностью ответил ему Волька и, удобно усевшись на берегу реки, долго и с гордостью объяснял Хоттабычу сущность советского строя.

Излагать содержание этой надолго затянувшейся беседы, пожалуй, не стоит, ибо нет сомнения, что любой из читателей нашей повести рассказал бы Хоттабычу на месте Вольки то же, что и он.

— Всё сказанное тобою столь же мудро, сколь и благородно. И всякому, кто честен и имеет справедливое сердце, после твоих слов есть над чем подумать, — чистосердечно промолвил Хоттабыч, когда закончился первый в его жизни урок политграмоты.