Чучело (с илл.) - Железников Владимир Карпович - Страница 27

Однажды ночью он пришел домой. Маша ему открывает, а он стоит перед нею в нижнем белье, босой. А дело было зимой. Оказалось, что он пришел в беспамятье. И вот Мария Николаевна взвалила его на плечи и понесла обратно. Пять километров по глубокому снегу тащила – тифозный барак был за городом. Там и осталась – выходила племянника.

Потом за другими стала ухаживать, за самыми тяжелыми ходила, многие ей своей жизнью были обязаны.

Я ее хорошо помню. Она жила в твоей комнатке… Когда она умерла, ее хоронил весь город.

Николай Николаевич бегал по комнате, потирал руки, задыхался, не обращая на это внимания, хватался за сердце, не понимая, что оно у него болит.

– Боже мой! – продолжал бушевать он. – Как же ты удивительно на нее похожа и как ты удивительно вовремя приехала… А я удивительно вовремя оказался в деревне Вертушино у бабушки Колкиной!.. Теперь наше дело действительно подходит к концу. Теперь мы собрали с тобой почти все его картины и можем хвастаться, устраивать пиры и приглашать на демонстрацию наших сокровищ любознательных музейных работников. Они станут охать и ахать и говорить: «Вы открыли нового малоизвестного художника». А мы будем с тобой сидеть длинными зимними вечерами дома и строить планы.

– Какие планы? – спросила Ленка.

– Самые разнообразные. – Николай Николаевич улыбался, не замечая Ленкиного печального настроения, которое совсем не совпадало с его весельем. – Нам о многом надо посоветоваться.

И вот в это время в окне вновь появилась голова рычащего медведя.

– Медведь! – завопила Ленка и вскочила на стул.

В этот вечер Николай Николаевич был удивительно ловок и удачлив. Он стоял у окна, успел схватиться за медвежью морду, и она осталась у него в руке… Но в следующий момент – это он помнил очень хорошо – его посетило некоторое смущение, потому что на месте медвежьей морды перед ними появилось перекошенное от страха, какое-то жалкое и ничтожное Димкино лицо.

Помнится, он тогда подумал, что такое творится с Димкой, и перевел взгляд на Ленку, чтобы узнать у нее, что все это значит. И вот тут он удивился еще больше. Ленка стояла перед ним ни жива ни мертва…

– Вот тебе и весь медведь, – произнес Николай Николаевич. – Одной рукой я отвернул ему голову. – Он небрежно бросил медвежью морду на диван.

Николай Николаевич произнес свою фразу беспечно, хотя в этот момент ему впервые почудилось, что произошло что-то не то, ну, может быть, шутка с медвежьей мордой была слишком жестокой. Он тогда постарался отвлечь и развеселить Ленку, потому что почувствовал, что здесь какое-то серьезное дело, но потом так увлекся «Машкой», что все забыл.

Ленка же не обращала на него никакого внимания, она уже вернулась к жизни, она кричала в окно, звала Димку:

– Димка! Димка-а-а!..

Ей никто не отвечал.

Ленка в отчаянии повернулась к Николаю Николаевичу, ища у него помощи:

– Дедушка!.. Они держат его силой! Они заставили его пугать меня! – Ленка металась около окна. – Я знаю! Я вижу, вижу: они связали ему руки! Дедушка, крикни на них страшным голосом!

Николай Николаевич выглянул в окно и увидел небольшую группу ребят, стоящих в слабом электрическом освещении неподалеку от их дома. Среди них, странно сжавшись, ссутулившись, стоял и Димка. Он то появлялся, то исчезал, прячась за чьи-то спины.

– Димка-а-а! – снова позвала Ленка.

– Чего же он не отвечает? – спросил Николай Николаевич. – Может, его там нет? – Он так сказал, чтобы успокоить ее, хотя сам отлично видел Димку.

– Я вижу!.. Вижу его! Ты их не знаешь! Они могли ему тряпку в рот запихнуть! Дедушка, ну крикни!.. Спаси его!

Николай Николаевич набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

– А ну живо отпустите Димку!

В ответ раздался хохот.

Группа удалилась со свистом и громкими взрывами смеха.

– Чучело! – прокричал кто-то, сложив руки рупором.

– Заплаточник! – подхватил другой. – Два сапога пара! – И снова затихло.

Ленка схватила куртку и бросилась к двери. Николай Николаевич попытался ее остановить. Но разве можно было это сделать – с ее страстным характером, с ее предельной преданностью в дружбе, с ее самоотдачей другим людям?…

– Пусти! Пусти! – Ленка рвалась из рук Николая Николаевича, извиваясь всем телом, захлебываясь от волнения словами и скороговоркой выкрикивая: – Он там может задохнуться… с тряпкой во рту!.. А ты… меня… не пускаешь! – И конечно, в конце концов она вырвалась и убежала.

Николай Николаевич высунулся в окно.

– Лена! – позвал он и прислушался.

Он ее не увидел, только из темноты доносился ее возбужденный голос:

– Ну, Миронова! Ну, Валька!

– Лена-а-а! – снова позвал Николай Николаевич, без всякой надежды на ее ответ.

Так оно и вышло: никто ему не ответил.

Николай Николаевич хотел тут же идти за нею – это он помнил точно, – но взгляд его натолкнулся на Машку. Он замер, застыл – его поразил тогда цвет неба на картине: красновато-синий, мрачный, тяжелый, предгрозовой, он был виден в проеме дверей, и легкая, невесомая, ослепительно светлая фигурка Машки на этом тревожном фоне почти взлетела над землей.

Он стоял неподвижно, как в забытьи.

Где-то звякнуло разбитое стекло, это смутно отложилось в его памяти, но не более того.

Где-то кто-то кричал:

– Вон она! Вон!.. Держите!..

Все это он тоже слышал, но никак не подумал, что именно Ленка разбила чье-то стекло и именно ее преследовали людские голоса.

Николай Николаевич сел к столу, достал свою заветную тетрадь. Ему нестерпимо хотелось закрепить на бумаге свое счастье и свою радость. Он жил в тот момент только своей жизнью, как это ни ужасно показалось ему теперь, но все было так! Ленка с ее делами и заботами совершенно выскочила у него из головы.

Он услышал разговор под своим окном.

– Ее нет в комнате, а он что-то царапает на бумаге, – сказал первый голос. – Бросим камень… Вот будет переполох! Ответим ударом на удар!

– А если это не она? – спросил второй голос.

– Да видела я – точно, она. Ревнует тебя – окна бьет, – вмешалась какая-то девчонка.

Но Николай Николаевич и на это не обратил никакого внимания. Он тогда даже не пошевелился – прекрасное настроение отделило его на время от реальной жизни.

Он листал свою тетрадь, в которой были записаны все его картины: где и когда куплены, когда написаны, точно или предположительно. Здесь у него были длинные записи размышлений и догадок на этот счет: кто изображен на той или иной картине, как этот человек попал к художнику и почему он решил писать его портрет. В результате возникали интереснейшие истории о разных людях.

Николай Николаевич уже успел записать: «Получена в подарок в начале ноября 1978 года…», но вошла Ленка – платье и куртка в грязи, – закрыла глаза, как-то странно прислонилась к косяку дверей и сползла по нему на пол.

Николай Николаевич бросился к ней, помог встать, дотащил до дивана, уложил, досадливо перекинув медвежью морду на стул. Старый мечтатель, он спускался на землю. Вот тогда Николай Николаевич испугался – перед ним лежала Ленка, бледная, ни кровинки в лице.

– Что с тобой? – Николай Николаевич опустился на колени у дивана. – Лена!..

Николай Николаевич думал, что она ему не ответит, а она громко, жалобно, взахлеб произнесла:

– Дедушка, он меня обманул!..

– Обманул? – переспросил Николай Николаевич.

– Да!.. Да!.. Обманул. Я в окно заглянула, а у него Миронова и все-все. Они там все-все вместе!.. Ты подумай, дедушка!.. Телик смотрели и чай пили, – сказала она с таким ужасом, как будто сообщала о чем-то сверхъестественно страшном. – Я думала, у него руки связаны и тряпка во рту, а они… чай пили…

– Ну и что же? – Николай Николаевич улыбнулся, хотя у него впервые за последние годы заболело сердце. – Давай и мы попьем чаю.

– Ну какой чай, дедушка!.. Я должна тебе сказать, что я такое сделала… У меня, знаешь, в голове все помутилось. Взяла я камень и бросила в них. Окно разбилось… – И Ленка заплакала.