Раб корректуры - Азимов Айзек - Страница 5

– Если бы только Изи заговорил, – проворчал Робертсон.

– Что толку! – пожал плечами защитник. – Это ничего бы не дало. Робот не может быть свидетелем.

– Мы хотя бы знали факты. Узнали бы наконец почему он совершил этот поступок.

– А это нам и без того известно.

Голос Сьюзен Кэлвин потерял ледяную сухость, а на ее щеках заалели багровые пятна.

– Ему приказали! Я уже объяснила это адвокату, могу и вам объяснить.

– Кто приказал? – искренне изумился Робертсон. (Никто ему ничего никогда не рассказывает, обиженно подумал он. Черт возьми, эти ученые ведут себя так, словно они и есть настоящие владельцы «Ю. С. Роботс»!)

– Истец, – ответила доктор Кэлвин.

– Зачем ему это понадобилось?

– Еще не знаю. Может, просто для того, чтобы предъявить нам иск и отсудить кругленькую сумму.

В ее глазах при этом появился холодный блеск.

– Что же мешает Изи сказать об этом?

– Неужели и это не ясно? Ему приказали молчать – вот и все.

– С какой стати это ясно? – раздраженно допытывался Робертсон.

– Во всяком случае, это ясно мне. Хотя Изи отказывается отвечать на прямые вопросы, но на косвенные вопросы он отвечает. Измеряя степень нерешительности, возрастающую по мере приближения к сути дела, а также площадь затронутого участка мозга и величину отрицательных потенциалов, можно с математической точностью доказать, что его поведение вызвано приказом молчать, причем сила приказа соответствует Первому Закону. Говоря попросту, роботу объяснили, что если он проговорится, то причинит вред человеку. Надо думать, этот человек и есть сам истец, этот мерзкий профессор Нинхаймер, которого робот все же воспринимает как человека.

– Хорошо, а почему бы вам не объяснить ему, что его молчание повредит «Ю. С. Роботс»? – спросил Робертсон.

– «Ю. С. Роботс» не является человеком, а на корпорации, в отличие от юридических законов, не распространяется Первый Закон Роботехники. Кроме того, попытка снять запрет может повредить мозг робота. Снять запрет с минимальным риском может только тот, кто приказал Изи молчать, поскольку все усилия робота сейчас сосредоточены на том, чтобы уберечь этого человека от опасности. Любой другой путь… – Сьюзен Кэлвин покачала головой, и лицо ее снова сделалось бесстрастным. – Я не допущу, чтобы пострадал робот, – закончила она.

– По-моему, вполне достаточно будет доказать, что робот не в состоянии совершить поступок, который ему приписывают, а это нам нетрудно! – У Лэннинга был такой вид, словно он поставил проблему с головы на ноги.

– Бот именно, вам! – раздраженно отозвался адвокат. – Как назло, все эксперты, способные засвидетельствовать, что творится в мозгах у робота, состоят на службе у «Ю. С. Роботс». Боюсь, судья может не поверить в непредубежденность ваших показаний.

– Но разве он может принять решение вопреки свидетельским показаниям экспертов?

– Разумеется, если вы его не убедите. Это его право как судьи. Неужели вы полагаете, что технический жаргон ваших инженеров прозвучит для судьи более убедительно, чем предположение, будто такой человек, как профессор Нинхаймер, способен – пусть даже ради очень крупной суммы – намеренно погубить свою научную репутацию. Судья тоже человек. Если ему приходится выбирать, кто из двоих – робот или человек – совершил невозможный для них поступок, то скорее всего он вынесет решение в пользу человека.

– Но человек способен на невозможный поступок, – возразил Лэннинг, – потому что мы не знаем всех тонкостей человеческой психологии и не в состоянии определить, что возможно для данного человека, а что – нет. Но мы точно знаем, что невозможно для робота.

– Что ж, посмотрим, удастся ли нам убедить в этом судью, – устало ответил защитник.

– Если все обстоит так, как вы говорите, – проворчал Робертсон, – я не понимаю, как вы вообще надеетесь выиграть процесс.

– Поживем – увидим, Всегда полезно отдавать себе отчет в предстоящих трудностях, но не будем падать духом. Я тоже продумал партию на несколько ходов вперед. – Он учтиво наклонил голову в сторону Сьюзен Кэлвин и добавил: – …с любезной помощью этой дамы.

– Это еще что? – удивленно посмотрел на них Лэннинг.

Но как раз в этот момент судебный пристав просунул голову в дверь и, отдуваясь, возвестил, что заседание начинается.

Они заняли свои места и принялись разглядывать человека, который заварил всю эту кашу.

У Саймона Нинхаймера была пышная рыжеватая шевелюра, нос с горбинкой, острый подбородок и манера предварять ключевое слово нерешительной паузой, создававшей впечатление мучительных поисков недостижимой точности выражений. Когда он произносил: «Солнце восходит… мм… на востоке», не оставалось сомнений, что он с должным вниманием рассмотрел и все остальные варианты.

– Вы возражали против аренды робота И-Зет Двадцать Семь? – спросил обвинитель.

– Да, сэр.

– Из каких соображений?

– У меня создалось впечатление, что мы не вполне понимаем… ммм… мотивы, движущие «Ю. С. Роботс». Меня смущала та настойчивость, с которой они пытались навязать нам своего робота.

– Вы полагали, что он не сможет справиться с порученной ему работой?

– Я убедился в этом на деле.

– Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

Свою монографию «Социальные конфликты, связанные с космическими полетами, и их разрешение» Саймон Нинхаймер писал восемь лет. Его страсть к точности выражений не ограничивалась устной речью: поиски строгих и отточенных формулировок в столь неточной науке, как социология, отнимали все его силы.

Даже появление корректурных листов не создало у Нинхаймера ощущения, что его труд близок к завершению. Скорее напротив. Глядя на длинные полосы гранок, он испытывал непреодолимое желание рассыпать набор и переписать всю книгу заново.

Через три дня после получения корректуры Джим Бейкер, преподаватель и не сегодня-завтра доцент кафедры, вошел к Нинхаймеру и застал его в рассеянном созерцании пачки гранок. Типография прислала их в трех экземплярах: над первым должен был работать сам Нинхаймер, над вторым – независимо от него Бейкер, а в третий после обсуждения должны были быть внесены окончательные поправки. Они выработали эту практику за три года совместной работы, и она себя вполне оправдывала.

В руках у Бейкера был его экземпляр корректуры.

– Я кончил проверять первую главу, – весело произнес он. – В ней есть такие типографские перлы!

– В первой главе их всегда полно, – безучастно отозвался Нинхаймер.

– Займемся сверкой прямо сейчас? Нинхаймер поднял голову и мрачно уставился на Бейкера.

– Я не притрагивался к корректуре, Джим. Я решил не утруждать себя.

– Не утруждать? – Бейкер вконец растерялся.

Нинхаймер поджал губы.

– Я решил… мм… воспользоваться машиной. Коль на то пошло, ее предложили нам в качестве… мм… корректора. Меня включили в график.

– Машину? Вы хотите сказать – Изи?

– Я слышал, что ее называют этим дурацким именем.

– А я-то думал, доктор Нинхаймер, что вы предпочли бы обойтись без ее помощи!

– По-видимому, я единственный, кто ею не пользуется, Почему бы и мне не получить… мм… свою долю благ.

– Выходит, зря я корпел над первой главой, – расстроенно произнес молодой человек.

– Не зря. Мы используем эту работу для проверки.

– Разумеется, если вы считаете это нужным, только…

– Что?

– Сомневаюсь, что после Изи работу нужно проверять. Говорят, он никогда не ошибается.

– Возможно, и так, – сухо ответил Нинхаймер.

Четыре дня спустя Бейкер вновь принес первую главу. На сей раз это был экземпляр Нинхаймера, только что доставленный из специальной пристройки, где работал Изи.

Бейкер торжествовал.

– Доктор Нинхаймер, он не только обнаружил все замеченные мною опечатки, но нашел еще с десяток, которые я пропустил! И на все у него ушло только двенадцать минут!

Нинхаймер просмотрел пачку листов с аккуратными четкими пометками и исправлениями на полях.