Лига правосудия - Макеев Алексей Викторович - Страница 22

– Илья Егорович, может быть, врача вызвать? Или «Скорую»? – спросил Фомин.

– Нет, я сейчас Женьку дождусь и домой поеду – Наталья мои болячки лучше любого врача знает, – отказался старик. – Да и отпустило уже. А поганца этого я сейчас уму-разуму поучу!

– Лучше бы он Варьку свою уму-разуму поучил, – сжал пальцы в увесистый кулак капитан.

– Не то ты, Леша, сказал! Не то! – покачал головой Егорыч. – Да разве же можно женщину бить? Она и так Богом наказана – ей же рожать приходится. Нам-то, мужикам, одно удовольствие, а им? Вот Мишку моего врачиха как-то уговорила при родах присутствовать – мол, сейчас так принято, Надюше от этого легче будет. Ну, и кого нашатырем откачивали? Ее? Не-е-ет! Его! Это Надюшка наша еще легко рожает, а другие бабы по суткам мучаются. А вот Мишка после этого неделю как пришибленный ходил, а потом поклялся, что больше не допустит, чтобы его жена так страдала. Хорошо, она сама его на третьего уговорила, а потом уже и остальные пошли. А ты говоришь – бить. Не можешь ты с женой жить, так уйди! Потому что бить ее, по большому счету, и не за что – сам же дурак, что не разглядел вовремя, на ком женился. – Он тяжко вздохнул, посмотрел на часы и возмутился: – Да скоро, что ли, Женьку привезут?

Косарев позвонил дежурному, и тут на весь кабинет раздался его взволнованный голос:

– Товарищ майор! У входа толпа собралась. Люди кричат о каких-то педофилах и вас требуют.

Косарев стал подниматься, но Егорыч остановил его:

– Сиди! Сам к народу выйду! – и направился к дверям, приговаривая на ходу: – Господи! Это же надо было такое натворить! Вот дурак-то! Ну, ничего, сейчас он у меня за все свои художества сполна получит!

Андрей Федорович, Фомин и Стас пошли за ним следом, и Крячко шепотом спросил у Косарева:

– Думаешь, он сумеет народ утихомирить?

– Раньше получалось, – ответил тот.

Старик вышел на высокое крыльцо, встал на краю верхней ступеньки и молчал, а ждавшие его на улице охранники тут же оказались рядом с ним, бдительно посматривая по сторонам. Толпа состояла в основном из женщин, причем лица некоторых из них были уже действительно расцарапаны, а волосы пребывали в отнюдь не художественном беспорядке, но попадались и старики. Из нее раздавались разные выкрики, порой и угрожающие, но при виде Сидоркина все стали потихоньку успокаиваться, а потом и совсем смолкли. Выглядел сейчас Егорыч как могучий, старый, мудрый дуб над мелкой, неразумной порослью. Дождавшись абсолютной тишины, он начал говорить:

– Люди добрые! Вы меня хорошо знаете. И о том, как я душой за детишек болею, тоже. На детский дом деньги даю? – Ответом ему был нестройный хор голосов. – На церковь жертвую, чтобы воскресная школа там работала? – В ответ все одобрительно загудели. – Вот и сейчас я, слухи эти поганые узнав, сюда пришел. Разговаривал и с Косаревым, и с полковником московским. Так вот! Истинный вам святой крест, – он размашисто перекрестился, – нет у нас в городе никаких педофилов!

– Люди зря говорить не будут! – выкрикнула из толпы какая-то женщина.

– Смотря какие люди, – возразил Сидоркин. – Бывают и такие, что услышат звон, да не знают, где он. Или мне вам про ядовитых змей с собаками-людоедами напомнить? Вон герой стоит! – показал он на Новикова. – Мало того что разговор начальства подслушал, так еще и Варьке все растрепал, а у той ума меньше, чем у курицы, вот и пошла языком чесать!

– Значит, разговор-то был, – не унималась все та же женщина.

– Был! – честно ответил старик. – Только говорили о делах давних и не у нас произошедших! Дайте-ка мне сюда Женьку! – Разглядев в толпе старика с клюкой, он обратился к нему: – Митрич! Дай-ка мне свой подожок на время!

Перепуганного Новикова толпа пинками и толчками прямо-таки вынесла к ногам Сидоркина:

– Дядя Илья! – заскулил тот.

Егорыч, нагнувшись, уцепил его за ухо и заставил подняться, а потом, опять же за ухо нагнув его вниз, начал охаживать палкой по спине, приговаривая:

– Это тебе, чтобы пост свой не бросал! Это, чтобы под дверью не подслушивал! Это тебе, чтобы языком направо-налево не трепал! А это за то, что меня вовремя не послушался и на дуре женился! – Выдохшись, он отпустил ухо парня и устало проговорил: – А теперь пошел прочь! И пусть все знают, что не родня ты мне больше! Из полиции тебя, считай, уже выгнали, а я тебя к себе на работу не возьму – мне дураки не нужны! – Парень рванул сквозь толпу, получая по дороге новые пинки и оплеухи. – Ну, все! Расходитесь по домам! А то у баб небось еще и обед не сварен, и полы не метены! И живите спокойно – никаких педофилов в городе нет!

Бурно обсуждая произошедшее, толпа начала расходиться. Наблюдавшие за происходившим из дверей Стас, Косарев и Фомин вышли на крыльцо.

– Ну, Егорыч, ты и сила! – восхитился Крячко.

– Дай вам Бог здоровья, Илья Егорович, – благодарно сказал Андрей Федорович. – Меня бы они и слушать не стали.

– Угробите вы меня раньше времени, – покачал головой старик. – Кому от этого лучше будет? Ладно, поеду я домой – своих-то мне надо успокоить.

– Подожок-то мой отдай, – подсунулся к нему Митрич. – Рано тебе еще с ним ходить, хоть ты и старше меня. Эк ты им размахивал! Как Илья Муромец дубинкой! Хорошо, что не сломал!

Сидоркин уехал, площадь перед управлением опустела, и Косарев подозвал к себе стоявшего в стороне пэпээсника:

– Где вас черти носили?

– Так подъехать – подъехали, а через толпу пробиться не смогли, – объяснил тот. – Ну, не дубинкой же мне было людей разгонять? Вот и стояли, ждали, чем дело кончится.

Тут Крячко, глянув на часы, спохватился:

– Мне же в химчистку надо, а то у меня Гуров из номера выйти не может. Он же меня с башмаками слопает!

Отказавшись от машины, Стас быстро пошел в химчистку, но, поскольку в первый раз он шел туда с Фоминым и за увлекательным разговором о грядущих бытовых удобствах и перспективах домашнего питания как-то не очень запомнил дорогу, теперь ему пришлось внимательно смотреть по сторонам. Он уже прошел мимо какого-то учреждения, когда до него дошел смысл висевшей возле дверей вывески. Крячко резко развернулся и вошел внутрь – это было районо. Предъявив удостоверение и попутно обаяв всех женщин, независимо от возраста – а уж это Стас умел, он уже через пятнадцать минут сидел и смотрел личное дело бывшего директора детдома Зотова Олега Павловича. Выписав оттуда все, что ему было надо, и мило распрощавшись с женщинами, Крячко уже с улицы позвонил Орлову и попросил:

– Петр! А подними-ка ты свои армейские связи и выясни, где служил капитан Зотов Олег Павлович, уж очень он меня интересует! И информацию передай лично мне, потому что Лева сейчас основной версией занят, так что нечего его отвлекать – вдруг моя пустышкой окажется? – и продиктовал тому все необходимое.

Дело в том, что Крячко вспомнил рассказ кастелянши о побеге из детдома восьми мальчишек, не выдержавших установленной там Зотовым военной дисциплины. Они сбежали в конце сентября, а, проболтавшись неизвестно где побольше месяца, вернулись в ноябре, больные и несчастные. Вот у Стаса и возникла мысль, а не были ли они в том доме? То, что директор детдома обязательно подавал заявление в милицию – несомненно, но раз они все вернулись, то разыскное дело закрыли. Значит, нужно немедленно поднять его из архива и попытаться найти их, подумал он, но по здравом размышлении решил, что делать это ни в коем случае нельзя, потому что одно дело – Зотов и совсем другое – дети. Размышляя на эту тему, Стас в автоматическом режиме дошел до химчистки, забрал оттуда вещи Гурова и понес их в гостиницу. Лев встретил его отнюдь не с распростертыми объятиями.

– Ну ты бы хоть меня предупреждал о том, что делать собираешься, – ворчал он, одеваясь.

– А ты думаешь, я не знаю, что ты только под утро заснул? – огрызнулся Крячко. – Вот и делай после этого людям добро! Сам же виноват окажешься! В следующий раз пальцем о палец не ударю, будешь ходить, как чушка, изгвазданный!