Звериный подарок - Шолох Юлия - Страница 59

Есть еще пункт шесть, как говорит Астелия, самый важный, но за две недели она ни разу не соизволила объяснить, что он в себя включает.

— Может, проще без лишней таинственности обойтись? — спрашивала я, и ее невозмутимый взгляд охлаждал мое любопытство быстрее любых словесных отказов.

— Скажу, когда остальное запомнишь так, чтоб само от зубов отлетало. Чтоб само с языка срывалось и не было нужды вспоминать. Иногда счет на секунды идет, если демон сильный попадется, а их не выбираешь, на призыв приходит тот, что ближе к порталу. Так что пока мы будем заниматься только зубрежкой ритуала, чтобы ни секунды задержки, потому как от этого будет зависеть твоя жизнь.

Воскресный день ничем не отличался от предыдущих. Я стояла босиком на каменном полу кухни, спиной к печи и в тысячный раз повторяла заклятие усмирения таким голосом, чтоб без единой осечки и без единой слабой интонации, когда дверь в дом распахнулась, и внутрь вошел Дынко.

Через секунду в моей ладони уютно устроился нож, а слова заклятия застряли где-то внутри.

— Плохо! Очень плохо! Ничего не должно отвлекать! Никогда! — разъярилась Астелия, почти рыча, ее глаза горели от ярости так ярко, что даже боковым зрением прекрасно можно было разглядеть.

Дынко стоял на пороге и исподлобья сумрачно смотрел на меня, как будто решал, что дальше делать. Не знаю, как убить, а покалечить меня он явно не прочь.

— Добрый мой друг Дынко, скажи-ка, что ты тут делаешь, да побыстрее, — произнесла я тем самым отработанным для призыва беса голосом. Без единой ненужной нотки. Властным.

Что, Дынко, не ожидал увидеть… такую? Ловил зайчонка, а поймал кого? Зверушку побольше да позубастей? Да еще и без инстинкта самосохранения.

— Дарька… — голос больной.

Как же ты, Дынко, сам на себя не похож сегодня? Если приглядеться, то слишком много усталости в лице, слишком много темноты и изможденной обреченности. Как вообще мы узнали-то друг друга? Ах да, внешность. Лица так быстро не меняются, не ломаются, как то, что внутри. Вроде и человек другой, а смотришь в лицо и гадаешь — может, все же прежний?

Нет, Дынко, не прежняя, не трать даром время.

Мой нож резко втыкается в дверной косяк рядом с его головой, когда он делает шаг в мою сторону. И в руке уже новый.

— Я никуда не собираюсь, — ограничиваю наш с ним круг отношений. Не суйся, добрый мой друг. Сама решаю, что делать. — Уходи.

Интересно, удастся ли уговорить? Нет, об этом думать нельзя. Я знаю, что не удастся. Боги, только не вынуждайте меня!

— Ты однажды спасла мне жизнь, — спокойно говорит Дынко. Нет, не он. Сейчас это голос альфы. — Хочешь ее забрать?

— Нет.

— Хорошо. Слушай тогда, я дам тебе сейчас обещание, а ты должна знать, что слово альфы нерушимо. Знаешь?

— Да.

— До рассвета я тебя не трону, обещаю. Потом, если захочешь уехать, не трону тоже, обещаю. До рассвета у тебя полно времени. Я сказал.

Он шагает вперед и отворачивается поприветствовать ведьму, которая с легкой улыбкой ему кивает. И никакого больше неудовольствия в ее спокойных глазах, а как кричала!

Глупо стоять с ножом в руке, слову альфы я верю, оно основано на зверином нутре, не дающем такое слово нарушить. Нарушение будет значить смерть существа.

Вытаскивая первый нож из косяка, краем глаза вижу, как ведьма что-то быстро прошептала Дынко на ухо, а после уселась чинно на стул с видом почтенной матери досточтимого семейства и даже ручки на коленях сложила. Неужели… она? Неужели донесла, что я тут? Награду за меня хотела получить? Или от долга отделаться? Наивная, не знаю как, но забрать долг мне никто не помешает. Никто не остановит, даже все существующие в звериной стране альфы. Разве что убьют, но я не против. Так даже интереснее.

Дынко скидывает плащ на руки ведьмы и что-то ищет в плоской кожаной сумке, висящей на груди. В таких обычно возят документы, охранные грамоты да важные указы. Привез мне указ о возвращении? Смешно…

Что же мне с ним делать? Говорить не о чем, не могу говорить, он умер вместе со всей моей прошлой жизнью. Слово дал, меня не тронет, но неважно, его присутствие мучает меня сильнее холода и мрака, что внутри пристроились. Надо уходить побыстрее, нет смысла до утра тянуть. Вставив нож на место за пояс, я иду собирать вещи. Другого чернокнижника найти непросто, а тем более уговорить обучать, ну и ладно. Что мне мешает попробовать, используя уже полученные знания? А не выйдет, так тоже неплохо, все решится само собой. Моя совесть будет чиста, душа спокойна, ну, по крайней мере, без постыдного клейма самоубийцы.

Дынко и внимания на меня не обращает. Садится на корточки между кухней и прихожей и что-то высыпает на плитки пола медленно и аккуратно.

Вещей у меня немного, быстро собираю и складываю в заплечный мешок. Эх, жаль, искупаться вчера не успела, теперь и не знаю, когда получится. Трогать Дынко меня не станет, а вот гнать, будто зверя, никто ему не помешает. Неважно, опыта путать следы у меня достаточно, стоит только подумать, что будет иначе, и все отлично получается. Чует Дынко меня мили за две, ну пусть за три, всего-то около часа ходьбы, даже по заснеженному лесу.

Отпрыгивают от повеявшего за спиной тепла. Зачем он подошел? Чего надо?

— Смотри, Дарена. Внимательно смотри!

Смотри? Куда? Дынко вдруг резко щелкает пальцами и показывает на место, где только что сидел.

Над полом вьется слабый дымок, и вдруг мгновенно, красочно и полно перед нами возникает зрелище. Это Дынко, голый, лежит себе на спине, а на нем вовсю скачет девица, на которой из одежды только яркая красная лента на шее. Девица издает пронзительные стоны, а Дынко хватает ее за грудь и скалится.

Рассудок отказывается понимать, как его голос может раздаваться из другого места.

— Целое состояние потратил, чтобы купить. Такую марь только дивы умеют создавать, и уходит на нее столько энергии, что представить страшно. Еле нашел одну на черном рынке, да и то не очень качественную. Видишь, тела не потеют и пальцев на ногах нет?

Я вдруг сижу на полу, постепенно отодвигаясь в угол, за кровать, уползая подальше, прячась в темноту.

— Смотри, Дарька, — в голосе просыпаются угрожающие нотки. — Обещал, что не трону, но не смей отворачиваться! Такая марь стоит как… как десяток твоих амулетов. А то, что ты видела, вообще, наверное, шедевр. Мы-то идиоты, отвлеклись на северо-западную границу с лесными, где люна-са убили, думали, они тренируются, а дивы… так ловко тебя из игры вывели. Амулет подарили… так вовремя.

— У иллюзий не бывает объема…

— Смотри, сказал! Разве тут нет объема?

— Илюзии не издают звуков, это невозможно… — беззвучно твержу.

Девица тут же издает довольное протяжное шипение.

— Слушай! Потому и купил, все состояние отдал, еле заставил дивов в Сантинии что-то подобное состряпать. Знал, на слово не поверишь. Но уж глазам своим… Ушам… Тебя же вокруг пальца обвели, как дитя неразумное!

— Нет! — Я уже в углу, свернувшись в клубочек, сжимаю голову, из последних сил удерживая бешеную дрожь. — Ты и не такое выдумаешь, ты же его альфа!

— Дура! Чему тебя учили-то в замке? Не может он своей люна-са изменить, никак! — Дынко горящими глазами наблюдает за самим собой, словно хочет навсегда запомнить. Марь истончается, сквозь нее уже видна стена, стол, размытые очертания кухонной утвари.

Дынко переводит на меня тоскливый взгляд:

— Со мной он был, в нескольких милях от замка устроили лагерь для военного отряда. Подальше, чтобы тебя не пугать. До сих пор… себе просить не могу, когда посреди разговора он застыл и сказал: «С Дарькой беда». Я только рукой махнул, мол, приснилось, наверно, что-нибудь, пройдет. Посмеялся, мол, вожак, а ведет себя, как щенок испуганный. Удалось успокоить, когда вскоре все стихло. Кто ж знал, что это амулет? Когда утром вернулись, уже поздно было. А главное — никто не знает, почему, что случилось? Мы с Жданом два раза замок обыскали, пока остатки мари на кухне нашли, Ждан и сказал тогда, видела что-то. Ну, а что еще могла видеть?