Домашняя работа - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 34

Что-то ее цепляло в порыжевших строчках. Что-то было не так. Почему бабка не любила ни одного из своих внуков? Почему она так негодовала?

Любовница? Ну и что, не так уж страшно. Все ж королевская фаворитка, а не в борделе работает. И это… «Альдонай дважды благословил нас…»

Джесси просила прощения, говорила о своем счастье: «Я снова буду счастлива…»

Наконец Лиля разложила все письма по датам и принялась внимательно их перечитывать, подчеркивая наиболее подозрительные места. А потом и выписывая для себя вопросы.

Почему Джайс ни разу не привозил детей в Иртон?

Почему мать, более-менее нормально относившаяся к сыну, не интересовалась внуками?

Почему ни разу не написал о беременности своей супруги? Почему он вообще о ней почти не писал? Алисия Уикская – и все. И кратко – «Альдонай благословил меня сыном, дочерью»… то есть сначала-то дочерью. Не похоже это на счастливого отца. А что она знает о местных папашах?

Да ничего.

Лиля задумчиво кусала губы. Что-то ей не нравилось. Терзало ощущение неправильности.

Черт! Информации не хватает капитально! А информация о дорогом супруге ей нужна вся. Какую только собрать удастся.

Надо написать Хельке еще и об этом.

Пусть разузнает подробнее, что там случилось в благородном семействе Иртон. Ну побыла Джесси любовницей принца. Даже если бы она от него родила, детей признали бы бастардами. И ничего страшного. Не он первый, не он…

Пришедшая в голову идея была невероятна. Настолько, что Лиля боялась в нее поверить. А если….

Если ее супруг и есть сын короля и Джесси? Может такое быть? Скажем, с женой детей бог не дал или чтобы избежать еще большего позора.

Лиля срочно вызвала Эмму. И после расспросов выяснила, что внебрачный ребенок, даже от короля, тут считается позором. Да, признать его – признают. Но даже королевский бастард будет считаться в лучшем случае каким-нибудь бароном. А его матери достанется. И сильно.

Все-таки тут не Версаль, где бабы еще и хвастались количеством королевского приплода.

Женщина, родившая вне брака, даже если она вдова уже лет десять как, считалась отверженной. То бишь блуди, но предохраняйся.

Мог ли брат выручить сестренку?

Могла ли мать на это сильно прогневаться?

Запросто.

Но слишком уж много допущений надо сделать в пользу этой версии. Жизнь – это не литературные романы, где такие рояли находились под каждым кустом.

Лиля вздохнула. И в очередной раз принялась листать странички старых писем. Письма, бухгалтерские книги, данные для которых ей исправно поставляла Эмма, обучение той же Эммы основам нормального ведения приходно-расходных колонок, беседы с пастором и ежедневные молитвы… вот уж бесполезное занятие.

С другой стороны, пастор многое и рассказывал ей. О местных законах, нравах, обычаях. Он просто рассказывал истории из своей жизни. Но каждая содержала крупицы бесценной информации.

Лиля узнала, что на своей земле она – суд и последнее слово, но только в отсутствие мужа. Узнала, что женщина, если она замужем, может распоряжаться так называемой «девичьей долей» – иногда некоторые отцы вкладывали деньги в купеческие дома, чтобы их дочка получала доход на булавки, или дарили девушке участок земли. Но муж мог обрубить эту халяву в любой момент, если все не оформлялось должным образом.

Одним словом, для Лили все замыкалось на отца. Она должна была сделать его своим союзником.

Потому что Лиля понимала, что ее супруг – неизвестная величина. Договариваться с ним придется. Никуда не денешься. Но чтобы не попасть, надо хоть что-то о нем знать. А как?

Воспоминания были однобокими. Да и мало их было. Как обрывки памяти на старом завирусованном носителе. Если целая страничка и встречается, то судить по ней обо всем документе не стоит.

А расспрашивать окружающих? Как?

Ладно еще, она может поинтересоваться, как там дела у супруга. Кстати, это она из Ширви вытрясла всю информацию по делам мужа помимо сведений, где конкретно воровал товарищ. Как? С помощью вирман и раскаленного железа. Очень убедительно.

Но о супруге это не давало никакого представления. Да, занимается верфями. Вроде как у него есть свой полк. Король ему доверяет. Граф Иртон очень занят.

И в общем-то все.

Что он любит, что ненавидит, чего хочет, о чем мечтает, на что у него аллергия? Этого узнать не представлялось возможным. Не станешь же расспрашивать о таком у слуг. Она, простите, не Штирлиц. А посему рассказывала сказки Миранде. С провокационными вопросами. А как бы сделал папа? А папа тебе сказку рассказывал? А что бы папа сказал или подумал?

Отца Мири любила. И говорила о нем много и охотно. Хотя и не слишком информативно. Папа сильный, папа умный, папа часто ездит по стране, папа любит короля.

А из кого бы еще выкачать информацию, Лиля не представляла.

Подозрения – вещь страшная. А она их и так вызывает больше, чем надо. Наверняка. Чего уж там, графиня из нее… как из графина!

Эх, не везет. Тяжко жить на белом свете.

Хельке смотрел на градоправителя серьезно и внимательно. Говорить – или нет?

Сначала попробуем прощупать почву.

– Достопочтенный Торий, ваша доля прибыли за последние пять дней.

Барон улыбнулся. Погладил приятно звякнувший мешочек:

– Эх, маловато.

– Пока то, что мы продаем, неизвестно людям, – повторил Хельке за графиней. – Как только распробуют, будет лучше. Но сейчас мы работаем на перспективу.

– Полагаю, когда эти вещи войдут в моду, мы получим в десять или двадцать раз больше.

Барон расплылся в нежной улыбке.

М-да. Прибыль свою он любил нежно, ласково и искренне. И Хельке решил рискнуть.

– Господин барон, до меня дошли страшные слухи.

– Какие?

– Некто собирается поджечь мою мастерскую. А меня просто убить.

– И кто же? Можем арестовать и допросить.

На Хельке градоправителю было плевать три раза. Живой, сдохший… эввир и есть эввир. Но вот свои доходы от общего дела…

Хельке молчал.

– Кто?

– Говорят, что однажды у госпожи графини произошел конфликт с некими молодыми людьми, – робко намекнул ювелир.

Барон осознавал его слова несколько секунд. А потом покраснел и вскочил на ноги. Скажи Хельке хоть слово, Торий в порошок бы его стер. Но ювелир молчал. Просто молчал. И мужчина с ужасом понимал – не врет. Ни капельки не врет.

Торий Авермаль вгляделся в ювелира. Пристально. Гневно.

Хельке не отвел взгляда.

– Кто сказал?

– Простите, достопочтенный Торий.

Поклон был низким и глубоким. Но Торий понял – источник ювелир не сдаст. И едва не взвыл от гнева. А потом призадумался. Не был бы барон градоправителем, если бы давал себе гневаться по каждому поводу.

А ведь Хельке – умница. Хельке мог уехать, мог еще что-то сделать, мог… А вместо этого он предупреждает барона с риском попасть под его гнев. Если бы Дарий решил и правда поджечь мастерские, барону пришлось бы приговорить его к сожжению. Согласно указу его величества Гендриха Третьего поджигатели должны испытать на себе свой огонь. А потому, если человек поджег чужой дом, надо его взять и сжечь на пепелище.

Указ был издан после того, как от поджога сгорела половина королевского дворца. Ну и по мелочи – пара кварталов столицы. И оправдания тут не заслушивались.

– Я проясню этот вопрос.

– Я буду вам весьма признателен, господин барон.

Хельке кланялся. А барон думал, что ему повезло. Если бы Дарий действительно… Барон знал способности сына. Он даже спланировать нормально не смог. А уж исполнить… Смешно.

Сегодня у него с сыночком будет серьезный разговор.

Но Хельке и правда придется уехать. Но вот куда…

– Господин барон, графство Иртон недалеко.

Барон посмотрел в глаза эввиру. Темные. Умные и ясные.

Да, не аристократ. Но и далеко не дурак. Чем, увы, грешат многие благородные господа. А жизнь градоправителя в захолустье быстро лишнюю спесь выбивает. Не из всех. Но Торий себя дураком не считал.