Печальный кипарис - Кристи Агата - Страница 38

– Нет. Мысль пригласить Мэри и Хопкинс пришла мне в голову только тогда, когда я увидела, что сандвичей получилось очень много.

– Если бы кто-нибудь проник в буфетную в ваше отсутствие и подсыпал морфин в один из них, означало бы это, что отравить намеревались вас, а не кого-то еще?

– Видимо, так.

– Что происходило после того, как вы все вместе вошли в дом?

– Мы пошли в малую гостиную. Я принесла сандвичи и предложила своим гостьям.

– Вы что-нибудь пили с сандвичами?

– Я пила воду. На столе было пиво, но сестра Хопкинс и Мэри предпочли чай. Сестра Хопкинс пошла в буфетную, чтобы его заварить. Она принесла чайник на подносе, а Мэри разлила в чашки.

– Вы сами пили чай?

– Нет.

– Но Мэри Джерард и сестра Хопкинс его пили?

– Да.

– Что случилось потом?

– Сестра Хопкинс вышла, чтобы выключить газовую плиту.

– И оставила вас наедине с Мэри Джерард?

– Да.

– Что было дальше?

– Несколько минут спустя я взяла поднос и блюдо из-под сандвичей и отнесла их в буфетную. Сестра Хопкинс была там. Мы вместе с ней вымыли посуду.

– Сестра Хопкинс в это время была без нарукавников?

– Да. Она мыла чашки, а я вытирала.

– Вы спросили ее насчет царапины на запястье? И что именно спросили?

– Я спросила, не занозила ли она чем-нибудь руку.

– Что она ответила?

– Она сказала: «Это шип с розового куста около сторожки. Надо бы пойти вытащить».

– Как она себя вела в этот момент?

– Мне показалось, что ей было жарко. Она вся обливалась потом, и лицо у нее было какого-то странного цвета – неестественно белое.

– Что произошло потом?

– Мы поднялись наверх, и она помогла мне разобраться с тетиными вещами.

– Когда вы снова спустились вниз?

– Примерно через час.

– Где находилась Мэри Джерард?

– Она все еще сидела в гостиной. Она тяжело дышала и была без сознания. Сестра Хопкинс велела мне срочно позвонить доктору. Он приехал как раз перед тем, как она умерла.

Сэр Эдвин театрально расправил плечи:

– Мисс Карлайл, вы убили Мэри Джерард?

«Теперь твоя реплика. Выше голову, смотреть прямо перед собой».

– Нет!

Сэр Самьюэл Эттенбери. Сердце тяжело забилось. Вот, теперь она во власти врага! Теперь ей нечего рассчитывать на доброту и легкие вопросы, на которые она заранее знала ответы.

Однако он начал вполне мягко:

– Вы говорили нам, что были помолвлены с мистером Родериком Уэлманом?

– Да.

– Вы его любили?

– Очень любила.

– Я утверждаю, что вы страстно любили Родерика Уэлмана и безумно ревновали его, потому что он полюбил Мэри Джерард!

– Нет!

«Достаточно ли возмущенно прозвучало это „нет“?»

Сэр Самьюэл сказал с угрозой:

– Признайтесь, что вы умышленно хотели избавиться от этой девушки – надеясь, что Родерик Уэлман вернется к вам!

– Ничего подобного.

«Презрительно… несколько утомленно. Так будет убедительно».

Допрос продолжался. Это было как сон… страшный сон… ночной кошмар…

Вопрос за вопросом… ужасные, коварные вопросы… На одни она была готова ответить, другие застигали ее врасплох…

Помни свою роль! Нельзя позволить себе расслабиться, и нельзя честно признаться: «Да, я ее ненавидела… Да, я желала ей смерти… Да, все время, пока я нарезала сандвичи, я представляла себе, как она умирает…»

Главное, спокойствие и хладнокровие. Отвечать по возможности кратко и без эмоций…

Бороться…

Отвоевывать каждый дюйм пути к спасению…

Наконец-то все закончилось… Этот ужасный человек с иудейским носом опускается в кресло. И вот уже добрый, вкрадчивый голос сэра Эдвина Балмера задает ей еще несколько вопросов. Легких, приятных вопросов, рассчитанных на то, чтобы рассеять любое неблагоприятное впечатление, которое она могла произвести во время перекрестного допроса…

Она вернулась на скамью подсудимых и стала вглядываться в лица присяжных заседателей…

Родди. Теперь он стоит на свидетельском месте, немного щурясь, и лицо его бледно от ненависти ко всем и вся. Почему-то он выглядит каким-то нереальным.

…Впрочем, ничего реального больше вообще не существует. Все втянуто в дьявольский круговорот. Черное становится белым, верх оказывается низом, а восток – западом… «И я уже не Элинор Карлайл, я – „обвиняемая“. И независимо от того, повесят меня или отпустят на свободу, ничто уже не будет таким, как прежде. Если бы было хоть что-то… хоть что-то надежное, за что можно было бы уцепиться…»

Может быть, это лицо Питера Лорда с его веснушками и с его потрясающей способностью быть таким же, как всегда…

…До какого пункта добрался сэр Эдвин, допрашивая Родди?

– Не скажете ли вы нам, каковы были чувства мисс Карлайл по отношению к вам?

Родди отвечал сдержанно и четко:

– Я назвал бы их глубокой привязанностью, но никак не страстной любовью.

– Вы считали свою помолвку удачной?

– О, вполне. У нас много общего.

– Мистер Уэлман, не скажете ли вы присяжным, почему все-таки была расторгнута ваша помолвка?

– Видите ли, после смерти миссис Уэлман нам пришлось столкнуться с некоторыми непредвиденными обстоятельствами. И мне не давала покоя мысль, что я женюсь на богатой женщине, будучи сам нищим. Фактически помолвка была расторгнута по обоюдному согласию. Мы оба в какой-то мере ею тяготились.

– А теперь не расскажете ли нам, каковы были ваши отношения с Мэри Джерард?

«О Родди, бедный Родди! Как же тебе сейчас тяжко! Как же все это для тебя унизительно!»

– Я считал ее очень красивой.

– Вы были в нее влюблены?

– Немножко.

– Когда вы виделись с ней в последний раз?

– Дайте подумать. Это было пятого или шестого июля.

В голосе сэра Эдвина зазвучал металл:

– Мне кажется, что ваша последняя встреча состоялась позже.

– Нет, я был за границей… в Венеции и в Далмации.

– Когда вы возвратились в Англию?

– Как только получил телеграмму… Дайте подумать… по-моему, первого августа.

– А по-моему, вы были в Англии двадцать седьмого июля.

– Нет.

– Послушайте, мистер Уэлман, помните, что вы дали присягу. Разве отметки в вашем паспорте не подтверждают, что вы возвратились в Англию двадцать пятого июля и уехали снова в ночь на двадцать седьмое?

В голосе сэра Эдвина появилась чуть заметная угроза. Элинор нахмурила брови и неожиданно перенеслась в действительность. Зачем адвокат запугивает своего собственного свидетеля?

Родерик заметно побледнел. Воцарилось долгое молчание.

– Ну да, это так, – наконец с усилием произнес он.

– Вы виделись с Мэри Джерард двадцать пятого июля в ее лондонской квартире?

– Да.

– Вы просили ее выйти за вас замуж?

– Э… э… да.

– Что она ответила?

– Она мне отказала.

– Вы не богаты, мистер Уэлман?

– Нет.

– И у вас довольно большие долги?

– Какое вам до этого дело?

– Было ли вам известно, что мисс Карлайл в случае своей смерти завещала все свои деньги вам?

– Впервые об этом слышу.

– Были ли вы в Мейденсфорде утром двадцать седьмого июля?

– Не был.

Сэр Эдвин сел. Слово взял прокурор.

– Вы утверждаете, что, по вашему мнению, обвиняемая не была в вас страстно влюблена?

– Именно так я и сказал.

– Вы благородный человек, мистер Уэлман?

– Не понимаю, что вы имеете в виду?

– Если леди страстно любит вас, а вы ее не любите, то считали бы вы своим долгом утаить от нее этот факт?

– Конечно нет.

– Где вы учились, мистер Уэлман?

– В Итоне[34].

Сэр Самьюэл со спокойной улыбкой проговорил:

– У меня все.

Альфред Джеймс Уоргрейв.

– Вы занимаетесь выращиванием роз и проживаете в Эмсворте, Беркшир?[35]