Гостеприимная Арктика - Стефанссон Вильялмур - Страница 28

Это была уже вторая неудача, а экспедиция ведь только начиналась! Мы лишились Уилкинса и Кэстеля, что было еще более жестоким ударом, чем рана Бернарда. Оба они были очень дельными людьми, а Кэстель собирался идти третьим со мною и Стуркерсоном в дальний путь по льду. Но дельные люди у нас еще оставались; хуже обстояло дело с потерей нескольких лучших собак и одних из пары наших хороших саней, а также некоторых приборов и кое-какого снаряжения, хранившихся в привязанной к саням сумке. Отсутствие этих инструментов сказывалось в течение ряда месяцев, а потеря саней заставила нас изменить все наши планы.

ГЛАВА XIII. ПЕРВЫЕ ПЯТЬДЕСЯТ МИЛЬ

Перед тем как Уилкинс ушел на берег, его сани были, разумеется, разгружены, и содержимое их сброшено на лед. Мы не могли взять с собою весь груз, так как у нас стало одними санями меньше. Поэтому надо было прежде всего пересмотреть наше имущество и оставить все то, что могло без ущерба быть оставлено. Мы выбросили часть продуктов и лишней одежды и воткнули флаг на высокой ледяной вершине в предположении, что эта льдина может быть отнесена к берегу и ее обнаружат эскимосы — охотники на тюленей, а может быть, и Уилкинс и Кэстель. Мы знали, что они попытаются разыскать нас, но считали эти попытки обреченными на неудачу: во-первых, мы были отрезаны от земли непроходимой полосою чистой воды, а во-вторых, они не могли знать, как далеко нас отнесло к востоку или в открытое море.

На следующий день после бури можно было пуститься в путь. Напора на лед больше не было, потому что ветер угнал его от берега и отнес нашу льдину к кромке пака, к которой она и примерзла. Как на грех было по-прежнему тепло, не ниже -18° C. Все же, благодаря отсутствию напора, ледяная каша в две ночи настолько уплотнилась, что во многих местах стала проходима; впрочем, в первый день мы смогли пройти всего три мили. Там, где трещины между ледяными полями были не шире 3–5 м, мы рубили своими кирками лед, что отнимало несколько часов, и бросали куски в воду, пока их не было достаточно, чтобы сани могли пройти. Но этих трещин становилось все меньше по мере удаления от берега.

4 апреля мы подошли к полынье. Можно было переплыть ее на брезентовых каяках, но мы этого не сделали: за несколько таких переходов мелко битый лед прорвал бы брезент. Кроме того, пак двигался, и мы надеялись, что полынья закроется, и мы легко пройдем. Таким образом, в этот день мы не пошли дальше.

Чтобы ободрить наших людей и показать, как легко можно просуществовать на море, я убил несколько тюленей; то же сделали Стуркерсон и другие. Часть животных погрузилась в воду, но шесть штук нам удалось достать. Убив достаточное количество тюленей, я почистил винтовку, как делаю всегда, когда не слишком холодно, положил ее в чехол и привязал к саням. Потом наши люди зажгли ворвань и зажарили свежее тюленье мясо. Пока мы пировали, внезапно заволновались собаки, которые были привязаны к саням, чтобы в любой момент быть готовыми к переправе. Сани с привязанным ружьем находились в 2 м от воды, остальные сани немногим дальше, а костер, на котором мы жарили мясо, отстоял от нее метров на 20. Тревогу среди собак вызвал белый медведь, которого некоторые из нас видели впервые. К моменту его появления полынья сузилась до 5 м; он находился на самом краю, нерешительно ступая, точно раздумывая, стоит ли погрузиться в воду, как купальщик, не решающийся войти в холодную воду. Я не знаю, почему он медлил; вряд ли он боялся холодной воды, хотя впечатление было именно такое. Но, размышляя о его поступках и побуждениях, я тут же подумал, что необходимо немедленно что-то предпринять, так как возбужденные собаки могли броситься в воду, чтобы добраться до него, увлекая за собою сани. Если бы медведь перешел на нашу сторону, собаки, несмотря на упряжь, несомненно, бросились бы на него. Он, вероятно, пустился бы в бегство, но нельзя было за это ручаться. Ясно было, что он не чувствовал вражды к собакам и не боялся ни их лая, ни криков шести человек, которые бегали взад и вперед, подавая друг другу добрые советы.

Мак-Коннелль, если судить по его собственному рассказу, оказался самым хладнокровным из нас: он потом говорил, что он немедленно побежал за своим аппаратом, прося нас обождать, пока он сделает снимок. Для того чтобы достать мое ружье, я должен был обойти сани со стороны полыньи, и, отвязывая ящик, я очутился спиной к медведю, в 5 метрах от него. Ружье Стуркерсона лежало рядом с моим; пока он его доставал, я заметил, что нахожусь на прямой линии между ним и медведем. Стуркерсон первый взял ружье, потому что оно не было привязано к саням. Видя, что он собирается стрелять, я попросил его постараться попасть в медведя, а не в меня. Конечно, такая ошибка была мало вероятна, но я считал, что лишняя предосторожность не повредит. Выстрел раздался так близко от моего уха, что я на некоторое время почти оглох. Пуля попала в медведя и, вероятно, настолько же удивила, насколько и ранила его. Он стоял, нагнувшись над водой, собираясь нырнуть; внезапный выстрел опрокинул его на спину, и он упал в полынью, как камень, обрызгав меня с головы до ног. Осмотревшись, я увидел его в прозрачной воде; он погружался лапами кверху, но потом перевернулся, поднялся на поверхность и стал взбираться с противоположной стороны. В то время как он карабкался, Стуркерсон выстрелил вторично, а минутой позже, когда медведь бросился бежать, — в третий раз. Но ружье было малокалиберное, и медведь быстро убегал от нас, истекая кровью. Чтобы приободрить людей и доказать им, что ни один медведь не может подойти к нам так близко и уйти, я решил попробовать «Манлихер». Я выстрелил, медведь упал, и я считал дело конченным. Но, когда я отвернулся, чтобы положить ружье на место, он медленно поднялся и исчез за льдиной.

Полынья постепенно суживалась, так что Кроуфорд с ружьем и Мак-Коннелль с аппаратом смогли последовать за медведем и нашли его приблизительно в 200 м, пытающегося перейти вторую полынью. Они выстрелили несколько раз, но когда я подошел, он еще полз по льду, и пришлось выстрелить снова. Так бывает всегда, когда люди суетятся, — начинается суматоха и бесцельная пальба. Один выстрел в сердце имеет больше смысла, чем дюжина выстрелов, направленных куда попало, как в данном случае. Выстрелы попадали в лапы, в спину и в мягкие части. О бурных переживаниях охоты на медведя интересно читать, но как охота она мало чего стоит. Один меткий выстрел из «Манлихера» — вот все, что требуется.

На берегу белый медведь — довольно робкое животное, боится людей, собак и волков. Но поведение этого визитера было типичным для медведя, находящегося вдали от берега. Здесь у него нет врагов, которых он должен был бы бояться. Кроме представителей его собственной породы, ему попадаются на льду только три живые существа: тюлень, за чей счет он живет, песец, которого он невольно снабжает пищей, но который никогда не подходит настолько близко, чтобы быть пойманным самому, и чайка, которая громко кричит и носится над медведем, когда он ест. Широкая публика не знает (зоологам это, конечно, хорошо известно), что песец в такой же мере морской зверь, как и белый медведь, потому что почти 90% песцов проводят зиму на льду. Но они не могут добывать себе на море пищу и зачастую следуют за медведем, куда бы он ни пошел. Когда медведь убьет тюленя, он обычно съедает от четверти до половины туши, иногда даже не дотрагивается до мяса, а ест только жир и прилегающую к нему кожу; насытившись, он не думает о будущем и уходит спать на соседнюю льдину, предоставляя остатки песцу. Медведь редко возвращается, но и тогда песец успевает убежать, а чайка улететь. Долгим опытом медведь пришел к убеждению, что эти создания нисколько не опасны, но слишком увертливы, чтобы быть пойманными.

Конечно, медведь способен определить разницу между живым тюленем и мертвой тушей, когда он чует их в воздухе. В нашем багаже всегда имеется тюленье мясо, и запах его всегда стоит над нашим лагерем. Проходя с подветренной стороны, медведь чувствует различные запахи лагеря, но единственный, который его интересует, — это запах тюленьего мяса. Он идет прямо в лагерь, не зная страха, неторопливо шагая, так как уверен, что мертвый тюлень, запах которого он чует, от него не уйдет. При этом медведь не питает никаких враждебных намерений и не собирается ни на кого нападать, так как из долгого опыта с песцами и чайками вынес уверенность, что всякое встретившееся с ним живое существо уступит ему дорогу. А если, приблизившись на 100 или 200 м к лагерю, он замечает спящую собаку, он, очевидно, думает, особенно если она слегка шевельнется: «Ничего, ведь это, в конце концов, только живой тюлень». Тогда медведь мгновенно распластывается на льду, уткнувшись мордой в снег, и подползает к собакам, замирая при малейшем их движении и снова начиная ползти, как только они утихнут. Если на льду имеются какие-либо неровности, как это обычно бывает около наших лагерей (мы большей частью выбираем именно такие места), он прячется за льдиной и приближается, пользуясь ее прикрытием.