Гостеприимная Арктика - Стефанссон Вильялмур - Страница 27

При 20–30° мороза собаки больше боятся опустить лапы в воду, чем встать на движущуюся льдину. При наличии 4–5 человек с двумя санями, как это часто бывало у нас, берут все упряжки сразу, и собаки и сани без особых трудностей переводятся через торос; льдины движутся довольно медленно, и крепко стоящий на ногах человек чувствует себя уверенно. Если же нас только трое, лучше иметь не больше одной запряжки, чтобы не возвращаться назад. Но тогда возникает другое неудобство: один человек должен держать хорей, чтобы не дать саням опрокинуться, а остающиеся двое не сильнее шести собак; они не могли бы сдвинуть запряжки, если бы не то, что собаки редко тянут вместе: в то время как две-три рвутся вперед, другие тянут назад. В такие критические моменты имеет большое значение способ упряжки собак; именно в этих случаях я предпочитаю упряжку гуськом, когда собака удерживается на своем месте двумя постромками. При упряжке, употребительной в Номе, собаки слишком свободны и могут сделать полный поворот, мордою к саням. Еще хуже применяемая в Гренландии упряжка веером, потому что она дает собакам полную свободу действий, и они тянут, куда хотят.

Большую опасность представляет ломка льда ночью. Поэтому, попав на особенно крепкую льдину, позволявшую надеяться, что ночью она не даст трещин, мы располагались на ней лагерем часа на два-три раньше обычного, или, если такой льдины не встречали, шли 3–4 часа лишних. По этой же причине не пускаются в путь по льду раньше середины февраля, независимо от погоды, так как в долгие зимние ночи больше шансов наткнуться в темноте на трещину. Эта опасность уменьшается, если база на берегу расположена в районе медленно движущегося льда, как, например, о. Принца Патрика. Но тот, кто отправляется из района быстро движущегося льда, как, например, северный берег Аляски, от которого шла наша экспедиция, или северо-восточный берег Сибири, где столетием раньше проходил Врангель, подвергается большому риску, если пускается в путь раньше февральского полнолуния.

При солнечном или лунном свете путешествовать по льду сравнительно легко, но при облачной погоде возникает опасность, специфическая для арктических широт. Морской лед редко бывает совершенно гладким, но когда солнце или луна прячутся за облаками, он кажется ровным из-за отсутствия тени. В обычных широтах яма, из которой только что вынут камень, резко отличается по цвету от рядом лежащего камня, независимо от освещения, если только оно достаточно, чтобы вообще что-либо видеть; но на замерзшем море льдина и яма, находящаяся рядом, имеют почти один и тот же цвет, белый или голубоватый, и только падающая тень делает их рельефными. При ясном небе солнце и луна дают резкие тени; находясь за облаками, они теней не отбрасывают, хотя дают достаточно света, чтобы заметить человека или камень на расстоянии мили или гору за 20 миль. На неровном морском льду в такой день, при самом остром зрении, легко наткнуться на небольшой обломок льда или на целую глыбу, величиною с дом. Можно попасть в трещину, которая не шире человеческой ноги, или в яму, достаточно большую, чтобы стать могилой путешественника. В такие дни рассеянного света напряжение зрения при попытках различить почти неразличимые препятствия гораздо чаще вызывает снежную слепоту, чем в самый яркий безоблачный день. Но еще хуже облачного дня — облачная ночь.

Можно все же рискнуть предпринять полярное путешествие в конце января или в начале февраля, так как опасна, главным образом, узкая полоса около берега; если в течение недели простоят крепкие морозы при отсутствии ветра, быть может, удастся проскочить на 40–50 миль от берега раньше, чем разразится первый шторм, а дальше путешествие становится сравнительно безопасным, вне зависимости от дневного света.

В нашем случае было бы неразумно покинуть прочный береговой припай и пойти по мелко битому льду. В течение 10 дней стояли такие умеренные морозы, что каша из мелко битого льда оставалась только примороженной. Кроме того, время от времени падал снег, и его белый покров не только препятствовал замерзанию, но и скрывал опасные места. Было, конечно, томительно оставаться в лагере у кромки берегового льда в 6 милях от земли, когда весна на носу и шансы на успех уменьшаются с каждым днем, но ничего другого не оставалось делать. В воде у кромки льда было много тюленей, и мы, отчасти для развлечения, а отчасти, чтобы пополнить мясные запасы для корма собак на берегу, убили несколько штук, с тем чтобы взять их на берег.

Но вот наступил день, когда один из наших керосиновых бидонов дал течь. У нас их было два, по 22 л в каждом, так что с потерей содержимого одного из них мы никак не могли примириться. Вначале я предполагал, что первые 40–50 миль Уилкинс пройдет со своим киноаппаратом и сможет сделать кое-какие интересные снимки плавучего льда, а возможно, и белых медведей. Но теперь я решил, что если вообще нам удается сняться с берегового припая, время нам будет слишком дорого, чтобы тратить его на снимки или чтобы возиться с аппаратом. И вот однажды под вечер я предложил Уилкинсу и Кэстелю поскорее отправиться на берег, отнести обратно камеру и испорченный бидон, а также трех или четырех тюленей и вернуться с полным бидоном горючего. Мы уже совершили этот путь дважды, когда впервые вышли и когда везли обратно раненого капитана, и весь путь туда и обратно, при обычных условиях, должен был отнять около 4 часов. Когда группа Уилкинса уходила от нас, над берегом стоял небольшой туман и дул легкий юго-западный ветер. Двумя часами позднее, когда они должны были находиться почти у берега, снег уже падал тяжелыми хлопьями, а крепнувший ветер предвещал бурю. Для них, по-видимому, буря началась несколько раньше: как я узнал впоследствии, в то время, когда они были уже почти у берега, ветер настолько усилился, что им очень трудно было заставить собак пройти против ветра последнюю оставшуюся им до дома сотню метров; по словам Уилкинса, он выпряг собак, и сам, чуть не на четвереньках, прополз это расстояние.

Через 6 часов после того как Уилкинс и Кэстель оставили нас, арктическая буря уже свирепствовала вовсю. Я слышал, что анемометр на, мысе Коллинсон, в 50 милях от нас, показывал скорость ветра в 86 миль в час, но эту цифру надо признать преуменьшенной, потому что при низких температурах масло в этих приборах густеет и движение их замедляется. Мягкая погода последних дней была слишком теплой для постройки снежных домов, и мы жили в палатках, но самые удобные палатки оказываются неудовлетворительными в такую погоду. Лед, на котором мы находились, примерз к берегу и оставался неподвижным в течение всей зимы; таким он остался бы до весны при нормальной погоде; но мы понимали, что при данных условиях кусок его может отломиться и унести нас с собою в море. Андреасен, Кроуфорд, Стуркерсон и я по очереди дежурили снаружи, но это можно было считать пустой формальностью: пурга была так сильна, что глаза с трудом приоткрывались, а вой бури и хлопанье палатки заглушали треск ломающегося льда; внутри снежной хижины он был явственно слышен. Штормы на севере часто продолжаются дня три, но на этот раз буря уже на следующее утро стала стихать и к вечеру совсем утихла. Сначала казалось, что ничего особенного не произошло. Мы не видели гор на берегу, но это было неудивительно, потому что после бури над ними обычно висит туман. Чтобы выяснить положение, я пошел к берегу по следу саней; он должен был идти зигзагообразно между нагроможденными торосами на протяжении 6 миль по направлению к берегу. Но я не нашел этого следа; пройдя около полумили, я наткнулся на полынью в несколько миль шириною. По-видимому, во время бури вода поднялась, как это обычно бывает в нашем районе при сильных юго-западных ветрах, а ледяное поле, на котором мы находились, оторвалось от берегового припая и понесло нас неведомо куда.

Когда я вернулся в лагерь с этим известием, туман над берегом рассеялся, и горы были ясно видны. Мы со Стуркерсоном за 6 лет хорошо изучили южные Эндикотские горы. Мы знали там каждую вершину. Нельзя было не верить собственным глазам, но трудно было допустить, что перед нами те горы, которые накануне вечером, когда наши два товарища направились к берегу, находились в 40 милях к востоку. Теперь вершины казались настолько низкими, что, очевидно, мы отошли не на 6, а по крайней мере на 20 миль.