Война (СИ) - Архипова Анна Александровна - Страница 20

- Включай записи с камер, что стоят на входе. Мне нужно ее лицо.

Однако все камеры запечатлели только копну ее волос и чрезвычайно стройную фигуру – и только. Женщина, приехавшая с советником премьер-министра, как будто нарочно держала голову так, что камеры не могли ухватить ее лица… Дворецкий доложил по рации. Что лицо е нее европейское и что она зал не покидала. Ив связался с Такесимой и Сугаварой, которые дежурили в зале подле Акутагавы:

- Нужно немедленно обыскать банкетный зал.

- Кого надо искать?

- Мою сестру, - ответил Ив.

_________________

7

- Сегодня понедельник, однако на улицах столицы царит праздничная атмосфера. Людские лица светятся радостью, и, кажется, всю нацию объединил этот день – 29 июля! День рождения национального кумира – Коеси Акутагавы!.. Только взгляните на это! Убедитесь сами, – молодой телеведущий в аккуратном костюме исчез, и на экране появились многочисленные прохожие, шагающие по одной из центральных улиц Токио. Они улыбались в камеру, кто-то посылал воздушные поцелуи, махал – демонстрируя тыльные стороны ладоней… Потом объектив переместился на телеведущего: - Как известно, известнейшие люди страны собрались сегодня на вилле Угаки, резиденции Коеси Акутагавы…

Юки взял пульт и выключил телевизор, испытывая щемящую досаду. Забросив ноги на подлокотник дивана, он пристроил голову на пышную подушку, и, мрачную прищурившись, уставился в потолок. В день рождения Акутагавы он оказался заперт в личных апартаментах, откуда до самой ночи он не имел права сделать и шага – за дверью, в коридоре, дежурили сотрудники службы безопасности. Весь четвертый этаж был оцеплен вооруженными охранниками, которые строго соблюдали приказ Акутагавы: никого не впускать и никого не выпускать. Внизу, на «официальном» уровне, разгоралось торжественное веселье, где любовник Юки был главным действующим лицом. Миллиардеры, экранные звезды и монаршие особы слетались на виллу со всех сторон, становясь частью праздничного действа, и никто из них даже не подозревает, что на самом последнем этажу виллы сидит в роскошном заточении человек…

Было нестерпимо больно сердцу и тошнотворно кисло всему существу Юки, осознающему себя бесправным пленником… Молодой человек поднялся на ноги, но озадаченно остановился, не зная, зачем он это сделал. Действительно, зачем? Пойти в спальню и валяться там? Просто бродить по апартаментам, изнывая от тоски? Его взгляд упал на стол, накрытый у камина – он был полон разнообразными яствами и деликатесами, правда в графинах вместо спиртных напитков была вода или охлажденный чай.

«Я как маленький ребенок, которого не допускают сидеть за одним столом со взрослыми, - подумал Юки самоизьязвляющим цинизмом. – Мне накрыли стол в детской комнате!»

Он равнодушно смотрел на стол; даже если бы он был голоден, он бы не прикоснулся ко еде. Ему хотелось сбросить все эти подносы и тарелки на пол - в знак своего презрения. Но Юки знал, что на Акутагаву это не возымеет никакого действия: тот холодно прикажет своим слугам прибраться и все. Акутагава не будет его слушать, даже если он начнет кричать во все горло о том, что его терзает. И все вокруг, кажется, стало другим и никогда уже не будет таким, как прежде… Кто теперь он? Кто Акутагава? И как получилось так, что вся его жизнь вдруг стала походить на грустную байку сумасшедшего сказочника?…

«…Почему мои слова вызывают в нем недоверие? Откуда в Акутагаве такая подозрительность в отношении меня? Почему он винит меня в том, что с нами происходит? Неужели он всегда был так слеп в отношении меня, а я заметил это только теперь?…» - Юки уже устал задавать самому себе эти вопросы. Его пугала настойчивость и непоколебимость, с которой Акутагава подминал его под себя.

После отвратительной сцены в оранжерее Акутагава больше не вспоминал об «изменах» Юки. С тех пор он не проронил об этом ни слова – ни взглядом или жестом не выдавая отныне своих эмоций. Но для Юки так было даже хуже – ровное и сдержанное настроение любовника было страшнее вспышек гнева. Это было осознанное, плановое лицемерие…

Любовник разговаривал с ним подчеркнуто так же, как и раньше – но исключая из разговоров темы работы и свободы Юки. Если тот замыкался в себе и не желал поддерживать общение, Акутагава начинал целовать его, обнимать, шептать нежные слова, словно уламывая на взаимность тихоню-девственницу.

- После 29 июля я возьму короткий отпуск, - говорил он Юки. – Я меня будет несколько свободных дней и я проведу их с тобой. Только ты и я… Мы сможем как следует поговорить, любовь моя. Мы все обсудим, обязательно обсудим! И никто не будет нам мешать…

Юки уже не верил его словам. У него не осталось надежд на возвращение доверия и сладости их любви. Не осталось веры в то, что у их отношений есть хоть какой-то шанс… Юки мог простить несправедливые удары, которыми его наградил возлюбленный. Он мог простить грубую похоть и изнасилование – ведь тогда страдало только тело и обиды забывались вместе с заживающими ранами…

Но он не мог простить Акутагаве его жажду безраздельного обладания, его властное собственничество, его стремление приковать к себе Юки любой ценой.

Он не мог простить Акутагаве сомнений в его любви и верности ему.

Он не мог простить ему того, что тот предпочел поверить Иву, нежели ему. Поверить убийце, интригану и подонку, презрев слова Юки и таким образом разрушив последние его чаяния!.. Если бы возлюбленный прислушался к нему тогда, в оранжерее, то Юки бы заставил себя забыть обо всем плохом в отношении Акутагавы и его поведения. Юки бы согласился подождать, когда их отношения вновь начнут налаживаться и тот перестанет душить его тотальным контролем! Но Акутагава поверил лживым доводам охотника за головами - каждому слову, выползшему, как ядовитая змея, из красивого рта Ива! Никогда Юки еще не был так унижен, так растоптан.

Он не мог простить Акутагаве попыток сломить его сопротивление, сломить волю… Он укрощал Юки, не позволяя тому спрятаться от него, замкнуться. Каждую ночь Акутагава овладевал им – но не силой, а медленным и ласковым принуждением. Он начинал ласкать его, не обращая внимания на его отказы и попытки избежать близости – пока тело Юки не предавало своего хозяина, загораясь желанием. Юки было противно это соитие, навязанное ему механическим раздражением эрогенных зон – оно как бы подчеркивало власть Акутагавы над ним. Близость с любимым человеком превратилась для него в унизительную моральную пытку, а оргазм, который Акутагава заставлял его испытывать, стал для него символом поражения. Он уже не видел возбуждающего очарования в хриплых стонах любовника, когда тот двигался внутри него; не таял от эротической истомы - чувствуя его сильные руки, ощущая его мускулистое тело - все это ушло… Теперь Юки казалось, что он животное на скотобойне, зажатое в загоне для убоя, а сопящий от натуги живодер трется об него, медленно отрезая от его тела куски мяса. И всякий раз, отхватывая очередной шматок мяса, живодер целует его, шепча нежные слова…

«…Как много еще времени Акутагаве понадобится, чтобы я сошел с ума или сломался? – Юки хотелось рассмеяться сквозь слезы, когда он размышлял об этом. – Безумцы не понимают, что несчастны, они живут в выдуманном мире и не могут пострадать от того, что их кто-то запирает в клетке. Безумцы не понимают, каково это – быть НЕбезумцами… Если я сломаюсь и стану тенью Акутагавы, его послушным рабом, его птицей с подрезанными крыльями – буду ли я чувствовать боль? Буду ли страдать? Нет, наверное нет… Тогда мне будет уже все равно, кто я. Я забуду обо всех своих мечтах, обо всем, чего я хотел добиться, что хотел принести в этот мир… Я буду сломлен, смирен, укрощен… Я буду вполне счастлив, живя только ради Акутагавы и дыша им – мой мир будет начинаться в нем и там же заканчиваться, и для меня не будет существовать ничего за пределами его воли. Если он скажет «нет» - то и для меня это будет окончательное и бесповоротное «нет»… Но если ему когда-нибудь надоест игра в хозяина, надоем я, и он вознамерится прекратить сию игру – это будет смертью для меня. Я не смогу жить, если он отвергнет меня, после того как сломал… Но какое ему будет дело до моей гибели, если он уже потерял ко мне интерес? Он, скорее всего, просто найдет себе другую – более интересную – игрушку…»