Война (СИ) - Архипова Анна Александровна - Страница 2

- Ах ты, баловник! Совсем как стрекоза, ей-ей!

Поцеловав Иврама в лоб, мужчина осторожно опустил его на землю, погладив напоследок того по волосам. Потом присел на грубо сколоченную скамью, не замечая стоящей неподалеку Насты. Та, не видя от отца приглашения к объятиям, не осмелилась приблизиться к нему; в свои пять лет она уже отчетливо понимала, что любимым ребенком у того был именно сын, а не дочь. Иврам был гордостью Рамира, и с тех пор как научился говорить и ходить, непрестанно удивлял окружающих своими талантами – умением танцевать, играть на гитаре, лицедействовать и, что самое поразительное, легко и быстро усваивал языки. Благодаря этому Иврам приносил в табор больше денег, чем некоторые взрослые. Бог щедро наделил его дарами, и рядом с ним Наста была слишком… обыкновенной. И хоть брат не кичился перед нею своей особенностью, она порою чувствовала себя обиженной.

- Ступайте спать! – велела близнецам Марьям. Когда дети ушли в дом, где для них на деревянных полатях была приготовлена постель, она обратилась к супругу: - Что сказал Глава? Что решил?

- Глава решил, что мы останемся, - ответил тот, скручивая самокрутку с терпким табаком и закуривая ее.

- Остаемся? – на лице Марьям появилось смятение. – Несмотря на то, что вчера сюда приезжали городские бандиты и угрожали всем нам расправой? Они сказали, что убьют всех, если мы не покинем этих мест в течении дня.

- Ну и что? Мало ли, что эти брехуны сказали! Мы вольные люди, где хотим, там и останавливаемся на постой.

- Если б им только наше присутствие мешало, Рамир! Им не нравится, что мы делаем свои дела на их землях, отнимаем у них часть их добычи и не платим за это. Неужели этого мало, чтобы схватиться за оружие и исполнить угрозу? О чем вы, мужчины, думаете, скажи мне?!

- Глава решил, что мы не должны показывать своего страха перед этими городскими собаками. Что же, нам придется уезжать ото всюду, где будут грозить расправой? Тогда где мы найдем себе пристанище? Нигде!.. – Рамир замолк, увидев, что на глазах жены заблестели слезинки, потом заговорил вновь, но очень ласково: - В любом случае, скоро сезон закончится, придет осень и мы откочуем на юг, в теплые края. Немного осталось, ласточка моя.

Он подошел к ней и, обняв за плечи, притянул к себе.

- Мне страшно, Рамир, - ответила та, и мужчина почувствовал, как она дрожит. – Тревога меня гнетет, я чувствую, что нужно уходить отсюда, бежать, иначе случится что-то непоправимое! Мать всегда мне говорила: «Не чурайся предчувствий! Слушай, что тебе нашептывает твоя душа!»

- Ты женщина, а всем женщинам свойственно бояться. Я говорю тебе, все будет в порядке!

Марьям, прильнув к его груди, устало прикрыла глаза - тревога, мучавшая ее, не ушла, но она решила смириться. Она жена своего мужа и должна смириться несмотря ни на что. Объятия любимого мужчины грели ее, обещая покой, в который она не верила.

В затхлой темноте ветхого дома раздавалось мерное дыхание дюжины спящих людей, устроившихся на полатях и матрасах, постеленных на пол. От стен пахло трухлявым деревом и гнильцой, к чему прибавлялся запах терпкого людского пота. Недалеко от полатей, где лежали Наста и Иврам, хрипло и вязко кашлял и без конца протяжно кряхтел во сне старый отец Марьям.

- Что нам приснится сегодня? – спросил Иврам сестру. Они лежали под одним одеялом, тесно прижавшись друг к дружке.

- Качели, - сонно проговорила Наста, не открывая глаз. – Мы будем качаться на качелях.

- Я не хочу качелей. Давай нам приснится слон.

- Как на картинках?

- Ага.

- Хорошо. Слон… - девочка окончательно погрузилась в дрему, но брат-близнец ее растормошил.

- Ты любишь меня?

- Да, - пробормотала она и снова провалилась в сон. Иврам, зарывшись носом в ее черные волосы, тоже заснул, успокоенный ее ответом.

В прохладный предрассветный час в их сон ворвался устрашающий шум: громкие и отрывистые выстрелы, крики, грохот. Едва проснувшись, цыгане вскакивали, в потемках отыскивая оружие и ножи. Наста и Иврам, не решаясь спуститься полатей, вжались в стену, испуганно прислушиваясь к звукам на улице. Стекла в одном из окон рассыпались на осколки: в дом влетела граната и тут же, едва коснувшись пола, с оглушающим хлопком взорвалась. Несколько женщин истощенно завизжали, зовя на помощь.

- Больно! – охнула Наста, когда один из осколков полоснул ее по плечу.

В следующий миг другое окно тоже оказалось разбитым, но на сей раз в него бросили не гранату, а бутыль с зажигательной смесью. Жидкость, выплеснувшись на матрасы и одеяла, немедленно воспламенилась. Окончательно впавшие в панику люди, на которых упали языки пламени, начали метаться, пытаясь пробраться к выходу. Огонь распространялся по дому быстро, жадно пожирая все и вся.

- Мы горим! Горим! – кричал кто-то среди удушливого дыма и жара.

- Бежим отсюда, - Иврам дернул сестру за руку, понукая ее следовать за ним. Та колебалась, охваченная цепенящим ужасом перед огнем, который вот-вот должен был подобраться к их полатям.

- Я боюсь!

- Держись за меня!

Они спрыгнули на пол и, прижимаясь к стене, прокрались к ближайшему окну – то выходило на старый кособокий сарай, который примыкал к дому чуть ли не в плотную, и поэтому никто из нападавших на цыганское стойбище не увидел его. Жмуря слезящиеся от дыма глаза, Иврам начал дергать оконную задвижку, пытаясь открыть его. Наста, кашляя, простонала за его спиной:

- Мне нечем дышать…

Нижняя задвижка поддалась напору мальчика и поползла вверх, затем он дернул верхнюю, а затем что есть силы толкнул окно. Створки провалились наружу, распахиваясь. Поддерживая сестру, Иврам помог ей спрыгнуть на землю, потом последовал за ней. Они угодили прямо в крапиву, густо проросшую у сарая, однако благодаря испугу даже не почувствовали ожогов. Он потянул Насту за собой - они, пригибаясь, обошли сарай, перелезли через низкий полуразвалившийся забор и оказались в узком проулке. Иврам не останавливался, не отпуская руки сестры, он побежал по проулку, удаляясь от очага перестрелки. Только добравшись до леса и укрывшись там, он остановился. Наста, задыхаясь от быстрого бега, осела на землю, прижимая ладонь к кровоточащей ране на плече.

- Где мама? Отец? – ее голос был надрывным, всхлипывающим.

- Не знаю… - Иврам посмотрел в сторону, откуда они прибежали; выстрелов уже не было слышно, однако над горящими домами багровел и плавился воздух.

- Я хочу к маме! – сестра жалобно захныкала. – Где мама?

Брат опустился на землю рядом с ней и обхватил ее руками.

- Мы посидим тут чуть-чуть, а потом вернемся, - прошептал он, укачивая плачущую Насту, доверчиво прильнувшую к нему. – Вернемся, и найдем отца с матерью.

- А если не найдем? Что тогда будет?

- Не бойся ничего! Я весь с тобой. И мы всегда будем вместе. Всегда…

Бандиты, напавшие на цыганское стойбище, отступили; погрузившись в несколько автомобилей, они поспешно уносили ноги с места преступления. Стойбище пылало огнем. Повсюду – во дворах и огородах - лежали трупы убитых в перестрелке. Те, кто уцелел, в тщетной попытке побороть огонь, поглотившее старые строения, носились с ведрами, набирая воду у ближайшей колонки. В охваченных пламенем домах остались люди - раненые, задохнувшиеся и старики, не сумевшие выбраться самостоятельно. Дед Насты и Иврама, отец Марьям, сгорел заживо в этом огне.

Но Марьям уже не могла горевать об этом – она была мертва. Половина черепа женщины была снесена выстрелом, произведенным в упор, и кровавое месиво из мозгов, вытекшее наружу, перепачкало ее длинные черные волосы. Рамир рыдал над телом жены, с мучительным страданием заглядывая в ее навеки застывшие глаза, которые она не успела закрыть перед смертью. Он прижимал лицо к ее груди, больше не вздымающейся вместе с живительным дыханием, и никак не мог поверить, что жизнь любимой оборвалась.

- Марьям! Как же так? Как?… – и он завыл, как раненый зверь. Завыл тяжко, отчаянно и безумно, забыв обо всем и утонув в своем горе.