Истории Дремучего леса - Дубцова Евгения - Страница 9

– Ну и бестолочь! Степан, зачем тебе такая жена неразумная?

– Я неразумная? – слезы так и хлынули из глаз.

– Да что ты рогатая несешь! – принялся защищать меня Степа, а рукавом слезы мне подтирает.

– Это в такую чащу меня затащить, чтобы кикиморе-слезомойке угодить?

– Ах, ты так! Ну и возвращайся обратно в деревню, никто тебя силком не держит! – рассердился домовой.

– Ммммм…. – корова сжала свои огромные мокрые губы и удивленно выкатила глаза. – А ты мне сарай новый построить обещал. А раз сарай будет, зачем мне в деревню возвращаться? Не пойду, – вильнула корова хвостом.

– Ну, коли остаешься, то будь поприветливее!

– Ладно, приветливость – не молоко, с меня не убудет! Ты, кикимора, чудная девка, но коли Степан решил на тебе жениться, то дело ваше. У меня не мешок на брюхе, а вымя, где я молоко ношу. Налей-ка, Степан, ей молочка парного, пусть узнает, почему корову кормилицей кличут.

Подоил сокол мой ясный рогатую, да кружку мне с белой водой протянул.

– Пей, краса!

Сделала я маленький глоточек. Вкусно! Второй, третий…

– Ах, ничего вкуснее не пробовала! – выпила залпом всю кружку. – Спасибо тебе, кормилица, – погладила я благодарно коровушку.

– Пожалуйста, – довольно прикрыла глаза Ресничка.

20. Ресничка

Родилась я в деревне в крестьянской семье. Моя мать была уважаемой коровой, которая давала столько молока, что хозяевам не хватало ведер. Когда хозяйская дочка увидела меня, то завизжала:

– Смотрите, какие у этой телочки огромные ресницы, словно паук их плел! Назовем ее Ресничкой.

Так и прозвали меня Ресничкой.

Когда мне был год от роду, меня продали в другую семью. Я долго тосковала по маме, но потом привыкла. В сарае кроме меня жила еще другая корова Рыжуха и лошадь Сивка. Рыжуха приняла меня, тепло и ласково, а Сивка была своенравной и неразговорчивой. Она любила одного хозяина, а других к себе не подпускала.

А я, когда обжилась немного на новом месте, стала себе занятие по душе искать. Ну, кто решил, что корова все время должна только траву жевать, да молоко давать? А, ежели, во мне душа поет? Как такую песню соловьиную в себе держать? Не стала я себя сдерживать. Душа пела, а я подпевала ей. Такие трели выдавать стала! Да песни во мне рождались одна за другою.

Ах, с какой радостью я стала петь эту песенку каждое утро с восходом солнца. Петушок во дворе еще глазоньки свои открыть не успел, а я уже мумукаю себе во всю. Даже и петух не нужен с такою коровою! Вот с этой ранней песенки все и началось. Раз пропела, в дело пошло, все проснулись, умылись. Второй раз проснулись, умылись. Третий раз хозяйка прибежала полусонная, да как закричит на меня:

– Хватит рогатая мычать спозаранку! Ты корова, а не петух!

Я хотела уже и обидеться, но потом подумала, что у каждого из животных своя роль, пусть Петя сначала кукарекает, а уж потом я для надежности промычу. Но хозяйке и так не понравилось. Стала она меня каждое утро бранить, да платком на меня махать. Вот тут уж я обиделась не на шутку. На меня кормилицу, да платком махать! Перестала я траву щипать, да молока давать. Пусть знают, кто в доме главный! Тогда хозяйка продать меня вздумала, вроде как я уже не молочная корова, а только на холодец и гожусь. Вот и не знаю, чем бы наш спор кончился, но однажды ночью из сарая меня украл домовой, что обиделся на хозяев, да повел меня на свое новое место– жительство, в Дремучий лес.

21. Степка – жених

Влюбился наш домовой Степан в кикимору болотную. А эта девица попалась с гонором, из себя мнит много, а сама пигалица тощая. Вот то ли дело бабы в нашей деревне! Вот уж дивчины видные, формы пышные, ростом крупные и ввысь, и вширь. Да, к примеру, хозяйка моя прежняя. Вот уж статная женщина. Молока у меня надоит ведра два, да несет их легонько, глазом не поведет. Такая и солнце ясное свое фигурою затмит и закроет от глаз. В общем, сначала мне не понравилась эта мокрущая девица. А потом посмотрела я на домового, думаю, а куда ему видная баба, коли сам он под лавкою умещается, зашибет она его ненароком. Пусть уж милуется со своею лягушенцией болотной.

Тут Степан, чтобы кикимору покорить, решил ей избу построить, да моим молоком парным ее отпоить, чтобы сердце тинное отогреть. А эта квакушка зеленая, та еще штучка оказалась. Ей, видите ли, не только избу подавай, ей еще и чувства неземные понадобились. Так она и заявила хозяйственному:

– Ты, Степан, со мною, как с поленом обращаешься. Никаких я подвигов от тебя не вижу.

– Так, ежели, я подвиги совершать начну, мы с тобой к зиме в сугробе жить будем, а не в хате. Промерзнем все, да и насморк подхватим.

– Ну, хорошо, пусть без подвигов, но ты же мой жених.

– Верно! – заулыбался Степан.

– А женихам принято за невестами ухаживать, да чувства свои неземные показывать. А от тебя что?

– Что от меня? – испугался домовой.

– От тебя одни стружки, да бревна! Где твои ухаживания, Степан?

Развернулась эта болотная девица и пошла себе восвояси. Домовой весь день ходил угрюмый, работа у него не ладилась.

– Эх, хозяйственный ты мужик, Степан, но с бревном лучше обращаешься, чем с девицей, – решила я все взять в свои руки.

– И ты туда же, – обиделся домовой.

– А, ты не хмурься, лучше меня слушай, да на ус мотай.

– Нет у меня усов!

– Тогда запоминай. Ты вот целыми днями рубишь, пилишь, строгаешь, а на девицу свою болотную никакого внимания не обращаешь.

– Как не обращаю? Я же для нее и стараюсь!

– Это ты так думаешь, а ей обидно. Ну, ты хотя бы цветочек на полянке сорви, да подари. Все этой лягушенции приятно будет.

– Колокольчик?

– Ну и колокольчик можно! Сорви цветочки, да отнеси ей.

Обрадовался Степан, нарвал охапку цветов, да кинулся на болото. А я за ним украдкой последовала. Спряталась за кустами, подглядываю. Подошел подлавочный к своей кикиморе, за охапкою его и не видно почти. Протягивает ей цветы. Та зарумянилась вся, заулыбалась.

– Это мне?

– Тебе! – довольно протянул Степан.

– Ой, какие красивые колокольчики! Ты сам собирал?

– Сам, конечно. Корова сказала тебе отнести, чтобы тебя задобрить.

– Что? – тут болотная в лице изменилась, зеленое ее лицо еще больше позеленело. – Не нужен мне твой веник драный!

– Как? Тебе же понравилось! – домовой от горя выронил цветы.

– Веник! Иди строй свою избу, нечего без дела слоняться.

И побрел Степан обратно. Идет, а сам от обиды чуть не плачет. Тут уж я решила заступиться за горемычного. Вышла из укрытия своего, да к кикиморе подхожу. Та нос свой отвернула и в болото уставилась.

– Ты зачем Степана обижаешь?

– А, ты у нас, рогатая, заступница?

– Ты, лягушенция, не больно умничай. Ты знаешь, кто такой домовой?

– Домовой и есть домовой.

– Эх, коза неразумная, домовой – это счастье! У Степана знаешь, какое сердце доброе! Вот ты, кикимора, сколько на своем болоте сидишь, да женихов перебираешь?