Неуправляемый таран - Колычев Владимир Григорьевич - Страница 18

Боб понял, что его обмочили, когда штаны стали мокрыми.

– Твою мать! – осатанело заорал он, срывая с головы куртку.

Арестанты хохотали хором, глядя, как Боб стаскивает с себя мокрые штаны. И только Игнат даже не улыбнулся. Ведь те же издевательства ждали и его самого.

– Угадал! Все угадал! – хватаясь за живот, сказал меченый.

И вдруг, нахмурив брови, с холодной злобой посмотрел на Игната:

– Кочан в зад или вилкой в глаз?

Страх захолодил душу, но за горло не взял. И предательской тяжестью по ногам и рукам не разлился.

– Вилкой в глаз.

Игнат мог бы отделаться отговоркой. Дескать, задница не овощехранилище, а глаз не посудница. Но за одной каверзой последует другая, и так будет продолжаться, пока ему не наложат на голову.

– Ну, давай!

Меченый замахнулся вилкой, но Игнат даже не дрогнул. Внутренне напрягся, но внешне остался невозмутимо спокойным. Он сам чувствовал это спокойствие.

Ну и ударят его в глаз, ну, выбьют, и что? В больничку отправят. После разбора и отправят. А там добьют. Или где-нибудь на хате сделают. Ясно же, что Юрш не оставит его в покое. СИЗО находился в ста километрах от Приморска, но эта сволочь все равно до него дотянется…

А разбор будет. Игнат не упадет на колени, хватаясь за пробитый глаз. Он вцепится меченому в глотку руками. Он зубами вырвет его кадык и с диким торжествующим ревом умоется кровью врага. Меченый заплатит своей жизнью за выбитый глаз…

Игнат не пытался ничего внушать уголовнику, тот все увидел и так. Увидел и насторожился. И рука с вилкой стала медленно опускаться.

– Борзый? – спросил меченый.

Игнат промолчал. Пусть блатарь сам решает, какой он.

– Смелый, да?.. Может, и высоты не боишься? – Меченый поднял руку вверх и стукнул кулаком по боковине шконки третьего яруса.

– Летчиком будешь, – ухмыльнулся его похожий на мумию дружок. – Подвиг Гастелло повторишь. С пальмы, вниз головой на немцев!..

– С пальмы, – кивнул Игнат. – Вниз головой… Но не сейчас.

– Это почему?

– Не могу сейчас. Освобождение у меня. И справка с печатью есть.

– Справка есть, а печать вставим, – ухмыльнулся худой.

– Мусора спасибо скажут, – тяжело глянул на него Игнат.

– Какие мусора, что ты лепишь?

– Мусора меня на форшмак пустили. Убить хотели. Но не убили. Не смогли. А кто сможет, тому большое мусорское спасибо.

– Что за ересь? – скривился смахивающий на мумию.

Игнат молча смотрел на него. Он сказал все, что хотел сказать, а там уж блаткомитету решать, что да как. Если решат опустить его, Игнат будет биться смертным боем. Он проиграет, зато умрет достойно. И с собой кого-нибудь да заберет…

– Тебе реально мусора прессовали? – спросил меченый.

– Кровью до сих пор мочусь.

– Разберемся.

Он показал Игнату место, где он мог устроиться на постой. На этой шконке уже гостили двое, зато она была на первом ярусе. Игнат мог сидеть на ней, поставив ноги на пол.

А ему пришлось сеть, потому что лежачее место было занято. Худосочный очкарик дрых без задних ног, и никто не смел его будить. И это при том, что парень был типичным шнырем и должен был мыть пол в камере утром, днем и вечером. Но сон по очереди – дело святое, в это время никого трогать нельзя. Это Игнату объяснил второй сосед, средних лет мужик колхозной внешности. От него воняло потом так, как будто его только что оторвали от сохи.

Бобу тоже указали место, но ему, бедному, прежде чем устроиться, пришлось обстирываться и обсушиваться. И делал он это под смешки сокамерников. Бедняга так надеялся стать своим в блатном обществе, но его прокатили, как последнего. Зато Игната пронесло. Хотя радоваться еще рано. Сначала блатные разберутся с ним, а потом уже решат, что делать. За обман опустят. Если признают за ним правоту, то прописку перенесут на другое время.

Он ждал, когда его выдернут на разговор, но шло время, а его никто не трогал. И только поздно вечером, перед самым отбоем к нему подошел меченый, спросил имя, фамилию, узнал, откуда он прибыл, на этом разговор и закончился. Но с тем, чтобы когда-нибудь продолжиться. Сначала блатные должны были пробить насчет него, без этого только из пустого в порожнее переливать…

Игнат нашел общий язык со своим соседом-станичником. Тот работал трактористом в колхозе, а Игнат закончил профтехучилище по этой специальности. В общем, точки соприкосновения у них имелись. И еще у Игната были родители и друзья, от которых можно было ожидать передач. И Кузьмича реально подогревали с воли. И ему родственники помогали, и еще нескольким таким же мужикам, с которыми он водил дружбу. Как оказалось, это была не простая, а своего рода семейная дружба. Клуб по интересам в камере – это семья, которая и держалась вместе и за стол садилась скопом. А на столе все общее…

Передача не заставила себя долго ждать. На следующий же день Игнат получил посылку от друзей. Богатую посылку – сало, вяленую осетрину, курагу, конфеты. Что-то взяли себе менты, пока посылка шла с пункта приема в камеру, часть Игнат передал блатным на их общак, а остальное поделил со своими новыми друзьями… Хотя какие это друзья, если они могли предать его в любую минуту? Да и не предательство это будет, если мужики отвернутся от него. Какое может быть предательство, если в тюрьме каждый за себя?..

А его настоящие друзья и не думали отворачиваться от него. Не прошло и двух дней, как Игнат получил очередную дачку от них. И еще родительская посылка подоспела…

Но пацаны слали только харчи, привета на словах Игнат от них не получал. Письма менты отбирают, а малявы через тюремную почту они слать еще не научились.

Впрочем, учились они быстро. Шла вторая неделя заключения, когда Игнат получил от них сообщение. Кеша от имени всех благодарил его за то, что он не сдал их ментам. Игнат мог только усмехнуться в ответ. Не в его интересах было сдавать своих друзей. Да и менты этого не требовали… Но благодарность Игнат принял. Он ведь мог рассказать ментам, как и при каких обстоятельствах появилось оружие, кому оно досталось. Тогда бы и пацаны сели с ним за компанию. Но ведь он их не сдал. И сдать не мог…

И еще Дашок сообщал, что их план оставался в силе. Нетрудно было понять, о чем шла речь. Игната нет, но Кеша с пацанами на свободе, а у них и стволы имеются, и решимость продолжать начатое дело есть. Если это так, то Юрш не должен уйти от возмездия.

Глава 11

Тюремная жизнь шла своим чередом. Дни уходили в прошлое, а обитатели камеры – на суд. Очкарика осудили на «химию» на прошлой неделе, Кузьмича повезли на это дело сегодня. И меченого не так давно забрали, и похожий на мумию ушел. Обоих определили в блок для осужденных, откуда для них должен был начаться этап в зону. Смотрящего оправдали, и он вышел на свободу. Но блаткомитет как был, так и оставался. И смотрящий в камере новый. И блатота воровская подтягивается.

На днях мужик в годах на хату заехал, стали выяснять, кто такой, оказалось, что уважаемый вор. В прошлом вор в законе, а в настоящем – отступник. Завязал бродяга с прошлым. Отмотал четвертый срок, вернулся домой, нашел бабу с тремя детьми, женился на ней. И даже на работу в совхоз водителем устроился. Надоело, сказал, бродить по свету.

Казалась бы, братва должна была отнестись к нему с пониманием. Четыре ходки у мужика, заслуги перед братвой, целые зоны когда-то размораживал. Устал человек, к тихой спокойной жизни потянуло, но не простила ему братва. Сход должен был решать, можно уходить ему или нет. Сход должен был снять с него статус законного вора и оставить за ним положение вора в короне. И если такого не было, значит, Клич – отступник. Со всем отсюда вытекающим.

Клич сказал, что воры отпустили его с миром, но ему не поверили. Хотя и опускать не стали. И даже отдельную шконку ему выделили, но не в блатном углу, а среди прочих арестантов. И маляву к законникам заслали, ответа ждут. И Клич ждет. Его ведь и опустить могут по приговору воровского суда. И даже убить. А может, и помилуют. Но какое-то решение по-любому будет.