Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 123

123

Изменить размер шрифта:

Современная история

С шести утра просыпается дым

и без перерыва показывает рукой направление ветра.

Скамейки консервируют замороженный сон бродяг,

витрины магазинов берут улицу в плен

и продают ее вместе с фруктами, бутылками и морскими ракушками.

Дети делают сложение из хлебов и звезд на своих траурных аспидных досках,

и автомобили несутся, не зная,

что камень на крутом повороте ждет знака судьбы.

Словесный пулемет,

пишущая машинка, стреляет по невидимому часовому звоночку.

Наковальни делят на части звонкий сон подков,

а швейные машинки ускоряют сердцебиение незамужних женщин

среди крутящегося прибоя материй.

Вечер увозит большой узел солнца в трамвае.

Безработные смотрят на небо, как на корзину с яблоками.

Полки́ холода

рассеивают группы нищих и бродяг.

Продавец рыбы, продавцы газет

и человек, который размалывает небо на своей шарманке,

подают друг другу руки в час ужина

в клоаках и под мышками у мостов,

где отбросы изображают сад

и консервные банки высовывают язык.

Их тени растут выше островерхих черепичных крыш

и мало-помалу покрывают город, дороги и ближние поля,

пока не задушат в своей груди образ вселенной.

Чертеж человека

Мир покрыт колыбелями,

они поют по ночам.

Человек живет, нагромождая кубы камней

для домов грядущих людей.

Согнутый климатом и средою,

ориентируясь по башням, дымовым трубам и

антеннам, ежедневный путник в своем городе,

терпящий крушение, начиная с пяти,

среди электрической растительности уведомлений, объявлений, реклам.

Дрессировщик машин,

обитатель небоскребов,

ты на Севере и на Юге, на Западе и на Востоке —

белый человек, желтый человек, черный человек.

Цветут в его руках

маршруты поездов и пароходов.

В его глазах складываются

утра, накормленные газетами.

Железная дорога шлифует землю,

волоча за собою стружки пейзажей,

а самолет восстает на географию,

ведомый человеком с совершенными руками.

Человек кричит

в Мехико, в Берлине, в Москве и в Буэнос-Айресе.

Вот он, пейзаж нашей ночи:

город опоясывается поясом поездов,

прожекторы высовывают рожки улитки,

и опускается самолет, потерпевший крушение в небе.

И поднимается человек, изобретатель грядущего,

окруженный машинами,

воззваньями Ленина, планами Нью-Йорка

и панорамами вселенной.

АДАЛЬБЕРТО ОРТИС[296]

Всегда пыль

Перевод Ю. Петрова

Пылью густой покрыта черного дерева мебель,

старая мебель, стоящая возле семейных портретов.

Пылью покрыт задумчивый,

тихий рояль в гостиной,

где анемичная девочка

грезит о синих принцах.

В пыльные окна солнце еле-еле сочится;

дремлет хозяин дома —

в эру колоний живет он:

он — благородный испанец,

все неизменным пребудет…

Пылью покрыты книги,

не читанные ни разу;

невыводимыми пятнами

пыль на глаза легла.

Пыль от машин, бегущих мимо домов по асфальту,

к стеклам окон прилипает

маленькими облаками.

Серая пыль на черном

костюме одетого в траур.

Пыль оседает на лицах

идущих по тротуару.

И ТБЦ — соратник

пыли от старых зданий,

ластится к человеку, ставшему, как скелет.

Узкие полосы света

кажутся дымом от пыли;

предпочитаю пылищу знойного летнего поля,

пыли убогих тропинок — пыль многолюдных дорог.

Пыль эта тучей клубится,

пятнами нас покрывает,

но отстирать эти пятна,

право, не так уж и трудно.

Пыли неметеных улиц

пыль рудников предпочли мы,

вызванная взрывчаткой,

воздухом набухая,

ляжет она на лужи;

но ненавидим пыль мы, ставшую липкой грязью, —

она еще хуже пыли, ставшей унылым камнем!

Пыль отрезает дольку солнца и сквозь решетку

в черные комнаты входит,

свет на себе неся.

Мы не боимся пыли, пачкающей одежду,

у нас от напасти этой новая щетка есть.

Мы не боимся пыли, пачкающей одежду, у нас от напасти этой новая щетка есть.

Напротив, ее мы любим, она — как душа народа,

она создает, сгущаясь, кровь оживающей расы.

Свежая пыль Америки, будь же благословенна!

Ты опускаешься медленно с горных вершин, с отрогов,

чтобы коснуться ласково рук наших, медной кожи

и указать, обозначить, вычертить новый путь!

Яркая пыль столетий, прожитых и ушедших,

даже тебе не сравняться с пылью сегодняшних дней!

АЛЕХАНДРО КАРРИОН[297]

Засуха

Перевод Б. Дубина

Улыбка у поля разом скатилась с губ.

День за днем истощались реки.

Всходы желтели уже задолго до жатвы,

и казалось, на днях от жажды умрут ключи.

Птицы больше не пели,

устроив отчаянное переселенье

в края, где цветы не перевелись и было вдоволь воды.

Глаза полыхали в горячке.

Никто теперь и не помнил, какими бывают дожди.

Пылью, казалось, засыпало все сердца.

Люди, кровавя руки,

рыли и рыли землю.

У них от изнеможенья уже темнело в глазах.

Воды и следа не встречалось,

и лопалась под ногами запекшаяся земля.

Такая стояла засуха!

Сначала умрут растенья: на них уже ни цветка.

Следом — зверье, все бессловесные твари.

За ними — люди с изглоданным ртом

и смертной мукой в глазницах.

Во рту будет корчиться стиснутый крик —

все, что осталось от жизни:

— Дайте воды!

Воды!

Тем временем высохло все

вплоть до сердец.

Женщины

тщетно искали ласку

хоть в чьем-то взгляде.

Дети

тщетно искали хоть малость воды,

чтобы пустить кораблик.

И первой от жажды погибла

радость.

Наверно, такой и была земля

лютой порой накануне рождения любви.

Все живое томилось тоской пустого кувшина,

не в силах даже помыслить о чем-нибудь слаще

считанных капель, только бы губы смочить.

И куда ни ступи —

миллионы бабочек мертвых.

Резало веки:

так синело небо,

так сияло солнце,

так горели камни.

Снялись уже и последние птицы.

О песнях не вспоминали.

С каждой зарей воскресала надежда высмотреть тучу,

и за стакан воды предлагали жизнь.

Умирали люди — в глазницах зола,

а во рту — закушенный крик:

— Дайте воды!

Воды!

Воды! —

Такая стояла засуха!