Утраченные иллюзии - де Бальзак Оноре - Страница 6

С тех пор исследователи не раз с пристрастием проверяли общую правдивость картины, нарисованной в романе, сличая ее с реальной историей французской периодической прессы в двадцатых годах XIX века, и подтвердили правоту Бальзака.

При всем том вторая часть романа рисует не только растленность прессы, но и ее огромное могущество. Пресса способна «низвергать монархии», убивать на расстоянии, «как талисман в арабских сказках». Негодуя на продажную журналистику, Бальзак распознает в прессе новую и развивающуюся силу с огромными возможностями, и восхищение этими возможностями не раз проглядывает в романе. Широта взгляда на предмет проявляется в решительном протесте Бальзака против гонений на печать. Пресса — не корень зла, она — порождение более общего зла, лежащего в основе буржуазных отношений. В предисловии к третьей части «Утраченных иллюзий» автор обрушивается всей тяжестью своей иронии на буржуазных законодателей и на их претензии ограничить свободу печати. Он саркастически напоминает, что сами эти законодатели не существовали бы, если бы не революционные сочинения Руссо, «которые были сожжены рукой палача по приговору парламента города Парижа».

Бальзак так глубоко входит в своих героев, с таким пониманием показывает «изнутри» все их искушения и логику нравственного падения, что его нередко обвиняли в равнодушии к морали. «Одно из несчастий, которым подвержены люди большого ума, — писал он, — это способность невольно понимать все, как пороки, так и добродетели». В высшей объективности, этом ценнейшем качестве художника, иные критики усматривали безнравственность. Но Бальзак видел «великое добро», творимое писателем, в том, чтобы, заинтересовав читателя, заставить его размышлять над нравственной задачей, которую он обязан решать сам. Ведь перед Люсьеном открывались и другие возможности, чем избранный им путь легкого успеха и сделок с совестью!

В романах Бальзака нередко встречаются страницы такого взволнованного и поэтического звучания, что они схожи с небольшими поэмами в прозе; к таким поэмам по чувству и выражению приближаются страницы, рассказывающие о содружестве молодых людей, с которыми ненадолго соприкоснулся Люсьен. Кружок д’Артеза состоит из мыслящих и преданных своему призванию юношей, работающих в бедности и безвестности. Бальзак находит особые слова и интонации рассказа, ведущегося как бы «из будущего», которые укрепляют иллюзию подлинного существования этих людей — одних уже в прошлом, других и в настоящем, — и выражают их духовную близость автору.

«… многие из них погибли слишком рано. Среди тех, кто жив… был Орас Бьяншон, в ту пору студент-медик, практикант при больнице Милосердия, в будущем одно из светил парижской Медицинской школы и слишком известный сейчас, чтобы надо было описывать его наружность, характер, склад ума». «Искусство было представлено Жозефом Бридо, одним из лучших живописцев молодой школы… Жозеф, впрочем, не сказавший еще последнего слова, мог бы стать преемником великих итальянских мастеров…» «К… двум избранникам смерти, теперь забытым, несмотря на огромную широту их дарования и знаний, надобно причислить Мишеля Кретьена, республиканца большого размаха, мечтавшего об европейской федерации и в 1830 году игравшего большую роль в движении сенсимонистов. Политический деятель, по силе равный Сен-Жюсту и Дантону… Этот веселый представитель ученой богемы, этот великий государственный человек, который мог бы преобразить облик общества, пал у стен монастыря Сен-Мерри, как простой солдат. Пуля какого-то лавочника сразила одно из благороднейших созданий, когда-либо существовавших на французской земле».

Мишель Кретьен и Леон Жиро — обобщенные силуэты приверженцев различных социально-утопических учений в двадцатых годах XIX века, особенно сенсимонизма; но правда характера требовала, чтобы Мишель практически встал на путь революционной борьбы. Ф. Энгельс особо отметил то обстоятельство, что Бальзак, несмотря на свои симпатии к монархистам, «видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти», — в республиканских героях Cloitre Saint-Merri, которые в 1830–1836 годах были действительно представителями народных масс. Энгельс усматривает в этом «одну из величайших побед реализма и одну из величайших черт старого Бальзака»[6].

Члены содружества обсуждают «грядущее народов, прошлое истории». Среди них — писатель, философ, молодой ученый-естествоиспытатель. В их кругу царит настоящая чуткая дружба и взаимная преданность под покровом шутки — они любят и ценят юмор, хотя для иных из них жизнь обернулась трагедией.

Бальзак отдал дань стародавней мечте о, прекращении идейных раздоров, о союзе мыслителей для блага страны и человечества. Некоторые из членов кружка придерживаются противоположных политических и философских систем, но вместе с принципиальностью их отличает терпимость, и они уважают убеждения друг друга. Для ряда черт внешности и духовной личности д’Артеза моделью был сам Бальзак.

Люсьен, «преисполненный добрых намерений, которые неизменно завершались дурными поступками», предал д’Артеза, как предал он и Давида Сешара, чья горькая история заполняет третью часть романа. Исследование превращения духа в товар пополняется историей изобретателя и отторгнутых от него плодов его работы. Появилась новая россыпь персонажей, от подмастерья до честолюбивейшего адвоката, которыми, по-разному их подкупив, воспользуются братья Куэнте против Давида. Бальзак создает драматические перипетии неравного поединка изобретателя с фабрикантами, выясняя до конца и совершенно конкретно, что закон не на стороне права и творческой мысли; малая толика коварства превращает закон в послушного слугу богатства. Жертву через ряд ступеней приводят к вынужденному отречению. В предисловии к третьей части Бальзак сделал интересное признание: он смягчил горечь, которая должна была остаться в душе его героя еще и через десять лет после краха.

К концу повествования происходит нечто необычное для финалов: в роман вступает новое лицо с огромным внутренним зарядом, мнимый испанский священник и дипломат Карлос Эррера. Это не кто иной, как Вотрен, который, «подобно позвоночному столбу», связывает романы «Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и «Блеск и нищета куртизанок». Его встреча с Люсьеном и красноречие совратителя, сама излагаемая им философия истории для каторжников и дипломатов знаменуют — вместо привычного в конце затухания действия — новый взрыв повествовательной энергии в произведении, которое является частью большой панорамы «Человеческой комедии». В романе «Блеск и нищета куртизанок» (1838–1847) после нового мнимого взлета, после отчаянной борьбы за Люсьена между дном общества и его верхушкой, между каторгой и машиной правосудия упадет вниз кривая судьбы Люсьена де Рюбампре, и эта судьба завершится.

Автор назвал «Утраченные иллюзии» драмой, один из исследователей назвал поэмой. Высоко объективный суд, который творит Бальзак над героями, освещая их со многих сторон и в многообразной обусловленности их поведения, выливается в драматическую форму. В процессе художественного познания, далеко опережающего свое время, рождается патетическое звучание романа: взволнованность авторского голоса, особая патетическая ирония как человечное выражение иронии самой жизни, самой истории; порой — интонации гимна.

Как бывает с глубокими произведениями искусства, уже одно заглавие романа стало символом, многозначным, подобно всякому символу. «Утраченные иллюзии» — это отрезвление от наивно-юношеских, поверхностных представлений о жизни. Это и — шире — символ исторического опыта после революции конца XVIII века, того трезвого знания о буржуазном обществе, которое должно было сменить иллюзии просветителей, еще неясно рисовавших себе это общество и ожидавших от него свободы и равенства. Такое трезвое знание — условие и залог верного взгляда на будущее.

Бальзак так исследовал жизнь буржуазного общества, что предопределил главные линии критики этого общества в литературе XIX и XX веков. Он стал как бы патроном всех пишущих на эту генеральную тему; не только Флобер, Золя, Мопассан, но и реалисты XX века вышли из Бальзака. Вместе с тем «Человеческая комедия» шире антибуржуазной темы, которая мощной своей разработкой обязана именно всеобъемлющему характеру бальзаковского гения.