Черный престол - Посняков Андрей - Страница 35

Пьяные подростки, разрисовав памятник сатанинскими символами, направились вдоль по улице, освещенной несколькими раскачивающимися на ветру фонарями. В этом районе не было общественных зданий, лишь какой-то мелкий магазинчик — рыбная лавка — уныло мигал красным неоном вывески.

Допив пиво, Торольв с размаху бросил бутылку в фонарь. И — на удивление — попал! Раздался звон, осколки стекла посыпались на головы хулиганам.

— Бежим! — испуганно вскрикнул Толстяк и, не дожидаясь ответа, петляя, как заяц, понесся прочь.

— Эй, постой! — заорал ему вслед Торольв. — Постой же... Уфф. Еле догнал! Между прочим, никто за нами не гонится!

Тяжело дышавший Толстяк осторожно заглянул за угол. Действительно, улица была пустынной, какой ей и следовало быть в столь позднее время.

— Ого, смотри-ка, «порше»! — Торольв хлопнул приятеля по плечу. Вздрогнув от неожиданности, тот обернулся: рядом с фонарем, небрежно припаркованный около тротуара, стоял автомобиль, чем-то похожий на хищную морскую рыбу.

— Вот бы нам такой, — завистливо протянул Толстяк.

Торольв нагнулся, подобрал с асфальта обломок кирпича:

— Спорим, попаду в лобовое?

— Да ты с ума...

Не слушая Толстяка, Торольв метнул кирпич... Стекло «порше» треснуло с каким-то сухим жалобным звуком, словно порвался кусок полиэтилена. Завыла сигнализация.

— Вот теперь — бежим! — довольно крикнул Торольв.

А Вольфу ночью явился Хозяин. И объяснил — как передать ему Камень.

Следующий день выдался теплым, почти весенним. Прошел дождь, а после него неожиданно для всех выглянуло солнце. Желтое, радостное, оно отразилось в витринах, сверкнуло золотом в шпиле городской кирхи, юркими светлыми зайчиками пробежалось по автомобильным бокам. Зачирикали на проводах воробьи, и синь небес весело отразилась в лужах. Словно бы и впрямь — весна. Хотя до весны еще было ого-го как далеко! И тем не менее...

— Славный денек! — улыбались друг другу прохожие. — Действительно, славный.

— Эй, парень, куртку потеряешь!

Крутящий педали велосипеда Нильс тормознул, оглянулся. Нет, всё в порядке — куртка, как лежала, свернутая, на багажнике, так и лежит, значит — пошутил кто-то. Нильс подтянул рукава свитера — уж слишком толстый сегодня надел, жарко, вон и куртку пришлось снять, кто же знал, что такой день будет?

Однако вот и школа. Он остановился у ограды — поджидал Ханса. Тот жил по-прежнему у себя дома, что-то ни полиция им не интересовалась, ни социальные службы, — забыли, что ли? В школе-то всем сказал, что живет с прабабкой, приехала, мол, наконец, хотя кое-кто из живущих в Снольди-Хольме ребят знал, конечно, что нет у Ханса в доме никакой бабки, а если кто и приезжает, так только Нильс да две женщины из какого-то благотворительного фонда. Поначалу Ханс побаивался их, думал — забирать приехали, потом, правда, разобрался, что к чему. С тех пор они его навещали — готовили еду, стирали, даже убирались по дому, вернее, заставляли убираться самого Ханса. А он и не противился особо, наоборот, только рад был и лишь со страхом ждал визита муниципальных служащих из отдела опеки. Но те что-то не приходили. И слава богу, как считал Ханс.

— О, кого я вижу? — Нильс обернулся.

Со школьного крыльца ему махал рукой Толстяк. Как его зовут, Нильс не знал, да и вряд ли кто помнил, привыкли все — Толстяк да Толстяк. Неприятный парень — губастый, с приплюснутым носом и маленькими поросячьими глазками, да и по характеру подлый. Не очень-то кто с ним водился.

— Ханса ждешь?

Нильс кивнул, отворачиваясь.

— И не страшно ему одному жить? — не отставал Толстяк. — Я б не выдержал. У него что, совсем-совсем никого?

— Да, совсем-совсем никого! — не выдержав, передразнил Нильс. — Тебе что за дело?

— Да ничего. — Толстяк пожал плечами. — Так спросил, просто... А вот он, кстати, идет. Ну, пока. Тороплюсь.

Он спрыгнул с крыльца, словно сорвавшаяся с крючка рыба. Впрочем, Нильс не смотрел на него — улыбался, завидев появившегося на том же крыльце Ханса...

Вечер оказался такой же, как и день. Синий, прозрачный, тихий. По-прежнему весело чирикали воробьи да, крича, играли в парках дети. За парком, за домами, за кирхой садилось солнце, оставляя в небе золотистый расплавленный след.

Перламутровый двухдверный «фольксваген-гольф» прошмыгнул перекресток и, выехав на загородное шоссе, шустро покатил в гору. И катил бы, ежели б не спустившее колесо. Где прокололось? Черт...

Остановив машину на обочине, Марта набрала телефон сервисной службы... Два мотоцикла промчались мимо, обдавая «фольксваген» грязью.

«Вот сволочи», — подумала Марта и засмеялась собственной злости — ну не хотелось сегодня злиться, уж слишком вечер был для этого чуден и тих.

А мотоциклисты между тем подъезжали уже к Снольди-Хольму.

— Во-он его дом, за деревьями, — показал сидевший позади Толстяк.

— Это хорошо, что за деревьями, — нехорошо усмехнулся Вольф. — Он точно один?

— Скорее всего, — пожал плечами Толстяк. — А кто там с ним еще может быть? Ну, разве что этот придурок Нильс.

— Вот и проверишь, — прищурив глаза, кивнул Вольф. — А мы за углом постоим. Черт, маркер забыл! Вы тоже, конечно, не прихватили?

— У него спросим. — Кивнув на дом, Торольв поправил свои вечно сальные волосы и мерзко захихикал.

Подойдя к двери, Толстяк нажал кнопку звонка и жал, не отпуская, пока не открыли.

— Чего тебе? — удивленно посмотрел на него Ханс. Вот уж кого никак не ожидал увидеть.

— Ты один?

— Ну, один.

— У тебя, случайно, не будет красного маркера?

— Чего?

— Спокойно, пташка! — Метнувшиеся к двери Торольв и Вольф схватили Ханса за руки.

— Э, вы чего это?

— Заткни пасть! — Вольф ударил мальчишку в челюсть. Тот упал, вскрикнув.

— Вяжите ему руки, — приказал Вольф. — И рот не забудьте, не жалейте скотча.

Минута — и обескураженный Ханс был спеленут, словно младенец.

— Поведем уже? — поинтересовался Торольв.

— По-моему, рановато, — стуча зубами, произнес Толстяк. — Светло еще!

— Какое там светло? — усмехнулся Вольф. — Пока дойдем. Сейчас темнеет быстро. Маркер нашел?

Толстяк кивнул.

По знаку Вольфа они схватили хозяина дома под руки и, вытащив за порог, повели к старому кладбищу. Ханс упирался, что-то мычал, мотая головой. Вольф несколько раз сильно ударил его в живот, после чего достал нож и приставил к горлу:

— Еще раз трепыхнешься, убью, понял? — Ханс кивнул, глотая слезы.

Вокруг быстро темнело, на шоссе зажглись фонари, от деревьев протянулись по всему скверу длинные тени. Похолодало — изо рта уже шел пар, а Ханс был лишь в безрукавке и джинсах. Чем дальше они шли, тем гуще становились деревья, непроходимей кусты, и вот уже стали видны покосившиеся прутья ограды. Старое кладбище...

— Пришли, — сказал Вольф, когда они оказались в самом дальнем углу заброшенного погоста. Высокие деревья заслоняли черное небо, делая его еще чернее.

— Вон, подходящее дерево. — Торольв кивнул на старый тополь, к которому и привязали несчастного Ханса, вернее, торопливо примотали скотчем.

— Хорошо.

Вольф холодно посмотрел на жертву и, достав из кармана сиреневый кристалл, вложил его в ладонь будущей жертвы. Тщательно сложил холодные пальцы, перевязал скотчем. Удовлетворенно кивнув, резким движением разорвал безрукавку на груди Ханса. Взял в руки маркер... и озадаченно замер.

— Кто-нибудь умеет рисовать? — спросил он.

— Я, — кивнул Толстяк. — Умел когда-то, в детстве.

— Рисуй. — Вольф передал ему маркер. — Прямо на нем, на груди, слева.

— А... а что рисовать? — дрожащим голосом поинтересовался Толстяк.

— Волка! Сможешь?

Тот кивнул, чувствуя, как под пальцами яростно бьется сердце Ханса. Глаза мальчишки смотрели прямо на Толстяка. Он дернулся всем телом, как только маркер коснулся груди.

— Мама! — испуганно вскрикнул Толстяк и уронил маркер в снег. И тут же почувствовал у своего горла острое жало ножа.