Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович - Страница 107

У других костров творилось то же самое. Воины пили и разговаривали, высказывали предположения о завтрашней «работе».

– Пей, сколоты! Завтра штурм будет!

Херсонесцы чутко вслушивались в невнятную молвь и крики в стане врагов. Услышав дикие напевы, с презрением в голосе переговаривались:

– Варвары любят пьянствовать!

– Они любят пить и спать!

– Жадны к пище и питью, свирепы в гневе и ленивы в работе!

– Да помогут нам Зевс и Дева-Покровительница!

Протяжно перекликались сторожевые на башнях:

– Слушай!..

– Слушай!..

Глава вторая.

Ханак

1

Начало осады вызвало изменения в охране храма Девы. Все молодые воины, которых продолжали по привычке называть эфебами, были поставлены на стены. Стражами у ворот опять стали престарелые граждане. Им в помощь дали юнцов первого года эфебии.

Однако Гекатей продолжал оставаться старшим телохранителем богини и ежедневно наведывался в храм. Осматривал запоры, проверял караулы.

После случая с таврскими похитителями верхнее окно опистодома, пропускавшее свет в каморку богини, было замуровано. Теперь здесь стало совсем темно, как в подземелье.

Мата, заходя к богине, с грустью осматривала при свете масляной лампы священный ксоан и его невеселое жилище. Стены покрылись причудливыми грязно-зелеными лишаями плесени. Сырость ползла по шероховатому телу деревянной Девы, разрушая его, несмотря на ежедневные натирания воском и бальзамическими маслами.

– Да, – меланхолически отмечала Мата, – стареет Дева, старится Херсонес, старюсь и я…

Сидя в своей келье, жрица брала в руки металлическое зеркало и подолгу рассматривала свое отражение. Вот этих морщинок около глаз не было, теперь они есть. Кожа щек стала куда дряблее, чем год назад. И тело огрузло. Как далеко то время, когда она могла выскочить резво на дорожку и пуститься вперегонки со сверстницами! Пухлая рука сама тянется к пузатым сосудикам с маслами и притираниями, к морским раковинам с белилами и румянами. Слушая зловещий шум осады, жрица тщательно подводила брови, красила губы и щеки, покрывала лоб и переносицу тонким слоем восточных белил.

После загадочного исчезновения сильного мохнатогрудого Костобока Мата чувствовала несносное одиночество, зияющую пустоту в своей жизни. Она не призналась бы даже самой себе, что храмовой раб, вольно или невольно, заполнял ее жизнь, но он был необходимой вещью, создававшей некоторые удобства в жизни, и она досадовала, потеряв его. Теперь отсутствие Костобока сказывалось и на храмовом хозяйстве. Двор храма стал быстро захламляться, у алтаря дрались забредшие сюда собаки, рабыни стали убегать в город по своим делам, не чувствуя над собою надзора. Если Мата была хозяйкой храма Девы, то Костобок мог считаться его рачительным хозяином. И вот его не стало. Храм осиротел, осиротела и жрица. Ее стало неудержимо тянуть к ворожбе, хотелось узнать тайну будущего или просто создать себе иллюзию ожидания чего-то значительного.

Ворожила ей Лоха, единственная помощница, заменившая собою Созу и Костобока. Старуха стала сонлива, все время клевала носом. Но ворожила неплохо. Топила воск, жгла на огне вычески волос своей повелительницы, что-то нашептывала запекшимися старческими губами.

– Выходит так, – с глубокомысленным видом говорила старуха, – что один человек ищет встречи с тобою…

– Ищет встречи? – оживилась жрица. – Какой же он, кто он?

– Как будто воин… Но описать его наружность я не в силах, госпожа.

– Но кто он, эллин или варвар?.. Свободный или раб, молод или стар?

– И этого я не в силах тебе сказать… Но ясно одно: раз он воин, значит занимает немалое место в жизни… Стар ли он?.. Нет, как будто не стар…

– Кто бы это?

Жрица задумалась, ей хотелось верить старухе, найти подтверждение ее словам.

– Не Гекатей же, – усмехнулась она с некоторым оттенком горечи, – юноша молод и сладок, как гроздь винограда, но он годится мне в сыновья. К тому же юнец влюблен в Гедию и таращит на нее глаза, не замечая, что окружающие еле удерживаются от смеха. Эх, хорошо быть молодой! Было время – и я вызывала у многих такие же восторженные чувства.

Сладкие воспоминания окутали ее серебряным облаком. Но тут же появилось тревожное ощущение. Мата вздрогнула и обратилась к своей наперснице:

– Скажи, Лоха: а этот воин сейчас в Херсонесе? Не угрожает ли ему смерть или увечье на стенах города?.. Это было бы ужасно!

Служанка ответила на вопрос тонким носовым свистом. Пользуясь раздумьем госпожи, она сладко задремала.

– Ах, старая соня! – досадливо сказала Мата и вышла во двор, откуда доносились голоса людей и скрип ворот.

Во двор вошли Гекатей с товарищами. Все веселые, но похудевшие, с темными кругами под глазами. Их панцири были забрызганы грязью, плащи разодраны и запачканы кровью.

– Мата, благодари богиню, штурм отбит!

– Гекатей сам уложил несколько варваров, что посмели подняться на стены!

Мата подняла кверху руки, приняв облик величественного спокойствия.

– Слава Деве и всем богам и богиням олимпийским!

– Погляди на нее, – шепнул Ираних Гекатею, – какая она сегодня красивая и разодетая! Она истратила не меньше горшка белил и румян! Уже не тебе ли она хочет понравиться!

Ираних сдержанно рассмеялся.

– А по-моему, она к тебе присматривается, – так же шепотом ответил Гекатей.

– Что ж, она вполне заменила бы мне покойную бабушку!

– Ну, она думает о другом.

Юноши вместе с главной жрицей обошли двор, заглянули в храм, осмотрели запоры.

– Теперь никто не проникнет в жилище богини!

– Да, – согласилась Мата, – зато в жилище богини проникла сырость. Кончится война, надо просить совет и народ о постройке сухого и светлого помещения.

– По-видимому, это так…

Появилась заспанная Лоха. Мата обратилась к ней с приказанием:

– Скажи девушкам, чтобы они приготовили для молодых воинов завтрак, а сама достань вина. Мы сейчас придем в трапезную.

Лоха ушла. Юноши проглотили слюну и переглянулись. «Ого! – говорили их красноречивые взгляды. – Что-то наша матрона сегодня расщедрилась!»

У Гекатея замирало сердце. Где-то рядом находилась Гедия, и он горел желанием увидеть ее.

В уютной горенке накрыт стол. Гедия и Лаудика с рабынями расставили блюда и фиалы, после чего присели на скамью. Рабыни ушли. Девушки были веселы, несмотря на то что Херсонес окружало кольцо врагов, ежечасно угрожавших проломить ворота и ворваться в город.

– Слушай, Гедия, – щебетала, смеясь, хорошенькая Лаудика, – положи в один из фиалов колечко и подай его с вином Гекатею. Он вино выпьет, кольцо увидит и сразу же поймет, что ты к нему неравнодушна. Клянусь Эротом! Иначе вы будете ходить надувшись друг около друга и не догадаетесь перемигнуться.

– Фу, Лаудика, – ответила Гедия, густо покраснев, – ты говоришь так, словно Гекатей пастух, а я скотница, которым достаточно перемигнуться, чтобы заключить союз. У меня есть отец… Что сказали бы люди, если бы стало известно, что дочь Херемона, воспитанница храма Девы, сама подыскала себе жениха и сама с ним сговорилась?

– Ух, как ты строго следуешь правилам и законам. А я вот тоже дочь богатого откупщика и воспитанница Девы, а мужа выберу себе сама, а за всякого урода, на которого укажет отец, не пойду!

– Разве родители желают тебе плохого?.. Они тоже не согласятся на твой брак с человеком, обиженным богами.

– Почему обиженным?.. Они найдут такого, который будет казаться им красавцем. Вот твой батюшка захочет отдать тебя за Бабона!

– Лаудика, как ты можешь даже в шутку говорить такое?

– А Бабончик не в шутку поглядывает на тебя, право! И сам Дамасикл хочет помочь ему! Ты сама видишь, что секретарь оказывает поддержку хабейцу. Бабон стал его приближенным, и Херсонес теперь имеет двух гиппархов вместо одного, выбранного народом!.. Бабон – второй!

Гедия задумалась, усмехнулась своим мыслям.