Дорога домой (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 7

Однако нормально все. Въехали в Россию. Песня осталась та же: чего едуть. Едуть и едуть, едуть и едуть.

Сервис. XXI век. Культур-мультур.

Проезжая мимо…

Проезжая мимо вокзалов, я частенько прислушиваюсь к объявлениям по громкоговорителю и думаю, что это за девушки там сидят, кто они такие, где живут, где учились. Вот, например, в Киеве объявления теперь на трех или более языках. Это после «Евро-2012».

Остановка Киев. Я осталась в купе одна и еще надеялась: а вдруг удастся ехать в купе до Москвы в одиночестве, так иногда бывает. Можно закрыться, читать вволю, спать, петь, есть, опять читать, строить рожи в зеркале… Но в это время голос, дающий объявления, прямо надрывался, умоляя совершить посадку в поезд София – Москва. Просил, уговаривал, настаивал на украинском, русском, польском, болгарском, английском, повторяя еще и еще, что продолжается посадка на поезд до Москвы. Мне прямо жалко ее стало, эту незнакомую мне надрывающуюся девушку. И я с опаской стала смотреть в окошко, а вдруг кто-то ее все-таки послушается да и сядет в мой вагон. А вот и нет!

Поехала я одна. И, как всегда на границе… (Ну смешно же! И обидно. Какая вообще граница! Это все равно что я забежала бы к соседям за луковицей, а они давай у меня проверять паспорт и карманы, не утянула ли я вместе с этой самой луковицей парочку картошек.) Да, на границе вошли сначала наши ужасно строгие пограничники с приветливой красивой овчаркой, затем через некоторое время – веселые российские с вертлявым насупленным кокер-спаниелем. А следом вошел знакомый мне по моим предыдущим поездкам обаятельный таможенник с хрипловатым голосом, который меня опять узнал, весело приговаривая необычное у таможенников и обычное у обычных людей: «А я смотрю, вы – не вы».

Время от времени по вагону проходил высокий красивый юноша в форменной ресторанной курточке и заученной скороговорочкой подвывал про возможность заказов горячих обедов в ресторане. В соседних купе с одной стороны ехали две девушки с апельсиновым шпицем, хорошеньким как игрушечка и злобным, каким только может быть маленькая трусливая собачка. В купе с другой стороны устроились бабушка с внучкой. У внучки была музыкальная открытка, которую она открывала и закрывала, открывала и закрывала. Открывала! И закрывала! И открытка старательно верещала: «We wish you a Merry Christmas».

– Лэеерочка, – ласковым теплым баском умоляла бабушка, – почитай книжечку, пусть музыка немножко отдохнет.

– А я хочу, баба! – капризно отвечала девочка и опять открывала и закрывала свою открытку, и весь вагон тихо зверел от этих несвоевременных неутомимых новогодних поздравлений.

К обеду девочка укачалась и уснула. И открытка заткнулась. В приоткрытую дверь я увидела девочкину бабушку, которая крадучись несла в кулаке злополучную открытку, перегибая, комкая ее, пытаясь порвать хотя бы напополам. Та не хотела сдаваться и вдруг истерично заверещала: «…and Happy New Yeaeaeaeaeaear!!!»

Когда-то у нас дома тоже была такая открытка. Только поздравляла она с днем рождения. Дети мои тоже любили неожиданно открывать ее, чтобы застать врасплох. Интересно же было, во-первых, поймать открытку на невыполнении своих прямых обязанностей, вот откроешь, а она спит, не поет. Но она исправно голосила: «May your birthday be bright from the morning till night». Пока кто-то случайно в застолье не вылил на нее шампанского и она, к радости взрослых и огорчению детей, умолкла.

Поздно вечером, убирая со стола, я запихнула злополучную открытку в мусорный мешок и, чтобы вынести его рано утром, затянула его покрепче, потому что наш кот частенько промышлял по ночам, копаясь в ведре для мусора. И не потому, что его не кормили, а просто из любопытства.

Тем временем открытка высохла и как раз к ночи, когда кот на мягких лапах прокрался на кухню, она прочистила горло и решила, что пора. И когда котик наш стал шуровать лапой, чтобы раскрыть мешок и всласть покопаться, открытка радостно заверещала: «Happy birthday to you!»

Я застала кота со вздыбленной на хребте шерстью, с круглыми от ужаса, сведенными к переносице, горящими зеленым огнем очами…

Так что от нашей музыкальной идиотки мы все-таки имели хоть какую-то пользу. Котик наш в мусорные пакеты больше ни-ни.

К слову, когда я наконец выходила в Москве из вагона, проводница как раз утрамбовывала мешок с мусором, откуда на самых низких регистрах, с рваными перерывами, фальшиво от севшей и отсыревшей батарейки, тяжело, пьяно, устало натужно, но – не-по-бе-ди-мо! – орало по-английски про Новый год.

Я так благодарна моим родителям! Считаю, что мне очень повезло, потому что я родилась с особой аномалией: есть в моем организме в районе солнечного сплетения какой-то нерв, который реагирует на… не знаю даже, как объяснить, – он реагирует на хорошее, доброе, интересное, забавное, милое, смешное. На красивое. Парадоксальное. И да, на печальное, трагическое – тоже, и очень мучительно.

В детстве я пыталась объяснить это доктору нашему Розалии Михайловне. Я ей говорила, тыкая указательным пальцем себе под нижние ребра – тут, объясняла я ей, начинает дрожать. Или болеть. Она только улыбалась и гладила меня по голове, такую блаженную.

Тем не менее, зная, какое наслаждение я получаю от встречи с прекрасным и неожиданным, все мои родные, близкие, друзья и хорошие знакомые тащут мне в клювиках всякие восхитительные подсмотренные сцены. И звонят в любое время, чтобы порадовать.

И вот я еду в поезде и уже сплю, как звонит мне дочь моя Ангелина Аркадьевна и хохочет. И я в предвкушении усаживаюсь поудобней:

– Рассказывай!

– Иду домой, – рассказывает с удовольствием Лина, – мимо милиции. А в этот момент туда подъезжает милицейский внедорожник, как его, бобик, что ли? И оттуда сначала выскакивает сержант с овчаркой, холеной такой, в наморднике, на поводке, а следом вываливается пьяный мужичонка, руки в наручниках.

Сержант растерянно крутит головой, принимает какое-то решение и потом заматывает длинный брезентовый поводок вокруг спинки скамьи у отделения и там же усаживает пьяного, который тут же разваливается на лавке и, откинув бессильно голову, засыпает. Собаке сержант отдает приказ: «Рекс! Охранять!» Рекс, вытягивая черную спину, садится на хвост, не отводя строгого, пристального взгляда от пьяного.

Сержант, несколько раз оглянувшись, забегает в отделение.

Пьяный еще лежит расслабленный. Потом весенний ветерок делает свое дело, мужик немного приходит в себя, осматривается мутным взором и сосредоточивается на собаке.

«О! Сабаджька…» – мычит он, пытается поднять руку, видит, что обе кисти закованы в наручники. «Оооо…» – тянет он удивленно. Оглядывается вокруг, видит, что сидит около отделения милиции. Сидит, размышляет, что-то спрашивает у собаки… Собака продолжает сидеть, но чуть-чуть бьет хвостом, что у собак знак расположения. Пьяный неловко подымается, сопя, разматывает поводок, берется за него обеими руками и спрашивает у собаки: «Пожли?»

Мне казалось, – рассказывала Лина, – что собака была не прочь и кивнула.

Короче, пьяный с собакой побежали в ночь. Правда, бежали медленно, неуверенно, виляли и петляли, поскольку пьяный был еще пьяный и в наручниках.

Сержант выбежал на порог, увидел эту удаляющуюся сговорившуюся парочку беглецов и фразой «Э?! Я не понял…» вернул предательницу-собаку на место, хотя та сначала и остановилась в нерешительности, но потом, приветливо мотнув башкой, потащила подельника назад, мол, пошли, друг. Тот безропотно развернулся и пошел назад.

Подъехала машина-автозак, собака быстро, стыдливо пряча глаза, заскочила в кабину. Пьяный хотел залезть следом, но его тычками отправили в кузов. С решеткой на окошке. Собака высунулась почти всем корпусом, перегнулась назад, чтобы посмотреть где… Но от крика «Сидеть, я сказал!» вздрогнула и виновато убралась в кабину.

Линка еще невесело посмеялась, вспоминая подробности, и отключила свой мобильный.