Анналы Хичи - Пол Фредерик - Страница 71

Я открыл глаза.

Альберт был занят. Мы больше не находились в помещении для двухчасового адюльтера, мы оказались в старом принстонском кабинете Альберта, на столе бутылка виски, а за столом доска с непонятными математическими формулами.

— Отличный у тебя был кабинет, — мрачно сказал я. — Мы опять принимаемся за игры?

— Игры тоже реальны, — серьезно сказал он. — Надеюсь, вы не возражаете против моего вмешательства. Если бы вы продолжали говорить о слезах и травмах, доктор фон Психоаналитик был бы наилучшей программой, но метафизика — это моя область.

— Метафизика!

— Но именно об этом вы говорили, Робин, — удивленно сказал он. — Разве вы не знаете? Природа реальности. Смысл жизни. Это, конечно, не моя главная специальность, но по крайней мере и в этих областях я пользуюсь известностью и думаю, что смогу вам помочь, если вы не возражаете.

— А если возражаю?

— Вы можете отослать меня, когда захотите, — спокойно сказал он. — Давайте хотя бы попытаемся.

Я встал с постели — она превратилась в изношенный кожаный диван, с набивкой, выбивающейся из одной подушки, — и прошелся по кабинету, пожав плечами, что должно было означать «Ну, ладно, какого дьявола?»

— Видите ли, — сказал он, — вы можете быть настолько реальны, насколько хотите, Робин.

Я сбросил со стула пачку журналов и сел лицом к Альберту.

— Ты хочешь сказать, что я могу быть такой хорошей имитацией, какой захочу?

— Мы, кажется, подошли к тесту Тьюринга. Если вы такая хорошая имитация, что можете обмануть даже себя, разве это не разновидность реальности? Например, если вы действительно хотите иметь вещи типа запора или простуды, это легко устроить. Доктор С. Я. Лаврова и я можем ввести в вашу программу легкие заболевания и распределить их способом Монте-Карло, так что они будут возникать случайно. Сегодня, может быть, геморрой, завтра — прыщ на носу. Не думаю, чтобы вы на самом деле этого хотели.

— Но это все равно будет иллюзия!

Альберт подумал, потом согласился:

— В определенном смысле — да. Вероятно, вы правы. Но вспомните тест Тьюринга. Простите мою нескромность, но когда вы с доктором Лавровой остаетесь Вдвоем, разве вы не занимаетесь любовью?

— Ты отлично знаешь, что занимаемся! Только что занимались!

— Это доставляет вам меньше удовольствия, потому что, как вы говорите, является иллюзией?

— Удовольствие предельное. Может, это-то и плохо. Потому что, черт возьми, Эсси не может забеременеть.

— Ага, — сказал он точно так же, как Эсси. — О! Неужели вы этого хотите?

Я подумал немного для уверенности.

— Точно не знаю, но иногда мне кажется, что хочу.

— Но ведь на самом деле это не невозможно, Робин. И даже не очень трудно запрограммировать. Доктор Лаврова, если захочет, может написать программу, в которой будет испытывать все физические аспекты беременности, включая роды. И будет настоящий ребенок — настоящий в том смысле, в каком и вы сами настоящий, Робин, — торопливо добавил он. — Точно так же это может быть ваш и ее ребенок. Включая монте-карлово распределение унаследованных черт, с личностью, которая будет развиваться по мере роста. Это будет, подобно всем людям, продукт природы плюс воспитание, с некоторой ролью случайности.

— А когда он дорастет до нашего возраста, мы будем в прежнем возрасте!

— Ага, — кивнул Альберт удовлетворенно. — Мы теперь переходим к старости. Вы этого хотите? Должен вам сказать, Робин, — продолжал он серьезно, — что вы будете стареть. Не потому что вас так запрограммировали, но потому что должны. Будут ошибки при передаче. Они начнут накапливаться, вы изменитесь, возможно, начнете распадаться. О, разумеется, ваша программа создана с, огромной избыточностью, так что ошибки будут накапливаться не быстро, тут никакие числа не помогут. Но в бесконечное время — о, да, Робин. Робинетт Броадхед через десять в двадцатой степени миллисекунд будет не совсем таким, как Броадхед наших дней.

— Замечательно! — воскликнул я. — Я не могу умереть, но могу стать старым, слабым и глупым!

— Вы хотите умереть?

— Я… не… знаю!

— Понятно, — задумчиво сказал Альберт, но на этот раз не голосом Альберта Эйнштейна. Голос глубже и ниже, и еще не успев посмотреть, я понял, чей это голос.

— О, Боже, — прошептал я.

— Совершенно верно, — улыбнулся Бог.

Если вам никогда не случалось появляться перед троном судного дня, вы не знаете, каково это.

Я не знал. У меня были только смутные представления о великолепии, но великолепие вокруг оказалось гораздо грандиознее того, что мне снилось. Я ожидал… не знаю, чего. Чего-то внушающего благоговение? Прекрасного? Даже пугающего?

Да, это пугало, но одновременно было и всем остальным. Огромный золотой трон. Я не имею в виду липкое обычное повседневное золото. Это золото светящееся, теплое, почти прозрачное; не металл, а сама сущность золота, ставшая реальной. Невероятный трон возвышался надо мной, окруженный занавесями из жемчужного мрамора. Словно Фидий и Пракситель вместе изваяли эти занавеси. Стул, на котором я сидел, был из теплой резной слоновой кости, на мне белая тюремная рубашка, и я смотрю прямо во всевидящие глаза Всемогущего.

Как я сказал, было не страшно. Я встал и потянулся.

— Отличная иллюзия, — похвалил я. — Скажи мне, Господь, который Ты из Них? Иегова? Аллах? Тор? Чей Ты Бог?

— Твой, Робин, — раскатился величественный голос.

Я улыбнулся Ему.

— Но у меня нет Бога. Я всегда был атеистом. Идея личного Бога кажется детской, как указал мой друг — и, несомненно. Твой друг тоже — Альберт Эйнштейн.

— Неважно, Робин. Я Бог даже для атеиста. Видишь ли, я судья. У меня есть все божественные атрибуты. Я Создатель и Спаситель. Я не просто добро. Я образец, по которому отмеряется добро.

— Ты судишь меня?

— Разве не для этого существуют боги?

Без какой-либо причины я начал ощущать напряжение.

— Но… что я должен сделать? Исповедаться в грехах, рассмотреть всю свою жизнь?

— Нет, Робин, — рассудительно сказал Бог. — В сущности последние сто лет ты только и делаешь, что исповедуешься и признаешься в грехах. Не нужно проходить через это снова.

— А если я не хочу, чтобы меня судили?

— Видишь ли, это тоже неважно. Я все равно это делаю. Это мой суд.

Он наклонился вперед, глядя на меня своими печальными, добрыми, величественными, любящими глазами. Я не мог ничего поделать, начал ерзать.

— Я нахожу, что ты, Робинетт Броадхед, — сказал Он, — упрям, подвержен чувству вины, легко отвлекаешься, ты тщеславен, несовершенен, часто глуп, и я очень доволен тобой. Я не хотел бы, чтобы ты был другим. Ты можешь позорно провалиться в стычке Врагом, как не раз проваливался в прошлом. Но Я знаю, что ты сделаешь все, на что способен.

— И… и что же? — спросил я, запинаясь.

— Как что? Если ты сделаешь все, на что способен, могу ли Я просить большего? Иди, Робин, и с тобой Мое благословение, — он величественно поднял руки. Потом выражение его изменилось, и он всмотрелся в меня. Бог не может выглядеть «раздраженным», но этот Бог по крайней мере был недоволен. — В чем дело? — спросил он.

Я упрямо сказал:

— Я не удовлетворен.

— Конечно, ты не удовлетворен, — загремел Бог. — Я сделал тебя таким, потому что если бы ты не испытывал неудовлетворенности, ты не старался бы стать лучше.

— Лучше, чем что? — спросил я, дрожа вопреки своему желанию.

— Лучше Меня, — воскликнул Бог.