Небо войны - Покрышкин Александр Иванович - Страница 9

Разворачиваемся строго на север. Голова как на шарнирах. Не опоздать бы увидеть врага.

Слева, на одной высоте с нами, замечаю трех «мессершмиттов». Чуть выше — еще двух. Пять! Нужно сразу же решать, что делать. Видит ли их Семенов? Покачиваю крыльями и доворотом машины указываю направление, где появились вражеские истребители. Семенов отвечает: вижу. Чувствую, что он ждет моего решения. Хотя мы равны перед опасностью, но я ведущий, как говорится, «товарищ командир». Вспоминается предостережение: «В бой не ввязываться! Разведка, только разведка!»

Оглядываюсь — «мессеры» догоняют. Дальше пассивно лететь нельзя. Собьют! Разворачиваюсь. Семенов идет за мной. Те двое, что над нами, тоже отходят в сторону, очевидно для атаки. Но я вижу сейчас только ведущего первой тройки. Он несется мне навстречу. Что-то лютое пробуждается во мне при виде вражеских самолетов с желтыми коками.

Изменяю угол атаки винта, даю полный газ, и мой МИГ устремляется вперед. Резкое нарастание скорости придает мне непоколебимую решимость. «Только бы Семенов не отстал!»

От стремительного сближения «мессершмитты» разрастаются на глазах. Открываем огонь почти одновременно. Огненные трассы — моя чистая, сверкающая, их красноватые, с дымком — перехлестываются над нами и исчезают в воздухе. В эти секунды стало понятно, что лобовая атака лишь завязка боя и никто из нас добровольно из него не выйдет.

Используя излюбленный прием, круто, почти вертикально веду самолет вверх. Надо набрать высоту. А мозг буравит одна и та же мысль: «Пять. Три здесь. Два выше. Семенов, где Семенов?» Лежу на спине, обзор ограниченный. Не видно не только Семенова, но и противника… Скорость падает. Переваливаю самолет на правое крыло. Об этом я подумал, как только пошел на горку. Я был уверен, что «мессершмитты» после лобовой атаки будут уходить левым боевым разворотом. Только левым. Ведь и у наших летчиков он вошел в привычку и отработан лучше. Выравниваю самолет по горизонту и вижу: немцы подо мной, за ведущим впритирку идут ведомые, а главное — все они ниже меня. Крутая горка, от которой потемнело в глазах, и неожиданный для противника разворот вправо дали мне преимущество.

Фашисты поняли это, и все трое ждут моей атаки. Прицеливаюсь в заднего. Вот он уже на выгодной дистанции, осталось только взять упреждение. В это мгновение мимо фюзеляжа моего самолета проносится огненная трасса. Оглядываюсь и вижу: два «мессершмитта», находившиеся выше, теперь нависли сзади, как готовый для удара меч. Снова бросаю машину на восходящую вертикаль. Только этим маневром я могу уйти из-под огня и сохранить преимущество. Опять огромная сила прижимает меня к сиденью, опять темнеет в глазах. Но видно, не зря я почти каждый летный день тренировался переносить перегрузки, хотя Жизневский всякий раз ругал меня за такие «крючки». Я руководствовался советом старых летчиков, уже побывавших в боях: «Чем чаще будешь испытывать перегрузки в учебных полетах, тем лучше подготовишь себя для настоящих воздушных поединков».

Гляжу на приборную доску — скорость еще приличная. Когда машина доходит почти до той грани, что может свалиться в штопор, резким движением перекладываю ее на крыло. Хочется крикнуть: «Вот теперь давай сразимся! Вы побоялись перегрузок и после атаки пошли в набор высоты под углом. Вот почему теперь вы оказались подо мною, воронье проклятое! Хозяин неба сейчас я!»

Начинаю вводить самолет в атаку и вижу Семенова. Не повторив моих фигур пилотажа ни в первый, ни во второй раз, он оторвался и остался далеко внизу. Но почему его машина летит вверх «животом»? Почему позади нее остаются струйки сизого дыма? Странно! Вдруг вижу, что следом за Семеновым мчится «мессершмитт». Все ясно: подбил и атакует снова.

Всякое чувство опасности сразу исчезает. Главное — выручить товарища… Не раздумывая, бросаю свой МИГ — метеор весом в три с половиной тонны — на «мессера», преследующего Семенова. Пара немцев, только проскочившая мимо, наверное, расценила мое пикирование как бегство. Ну и пусть! Я за ними уже не слежу. На выходе из пике мой самолет делает глубокую просадку, и я оказываюсь ниже «мессершмитта», находящегося в хвосте у Семенова. Успеваю атаковать его снизу. Первая очередь, вторая… «Мессершмитт» взмывает, но тут же вспыхивает и, перевернувшись, отвесно сваливается под меня.

Горящий, как факел, вражеский самолет! Не могу оторвать от него взгляда. Даже немного наклоняю нос машины вниз, чтобы лучше увидеть, где упадет и взорвется «мессер». В этот момент я совершенно забываю об опасности.

Короткий, сухой треск обрывает ход моих мыслей. Какая-то сила поворачивает машину вокруг оси, и я зависаю вниз головой. Выровняв самолет, вижу, что один «мессершмитт» стремительно проскочил вперед, а второй заходит для атаки сзади. Вот где она, оставленная мной пара! Прозевал, подловили!

А моя машина повреждена серьезно. В правом крыле зияет большая дыра. Она так уменьшает подъемную силу, что самолет все время норовит перевернуться. Другой снаряд попал в центроплан.

Где же Семенов? Как мне нужна теперь его поддержка! Конечно, я не считаю себя обреченным. Самолет хотя и подбит, но на нем можно еще драться. У меня есть и горючее и боеприпасы. К тому же внизу — своя территория. В случае чего…

С трудом разворачиваю ослабевшую машину. Утешаю себя надеждой, что нижняя пара «мессеров», отрезвев после гибели ведущего, ушла. Тогда мне придется драться только с двумя.

Уклоняясь от ударов, стараюсь атаковать и сам. Но самолет подчиняется мне плохо: чуть наберу побольше скорость — он стремится перевернуться на спину.

Да, надо выходить из боя. Глубокое пикирование до высоты бреющего полета, проседание, произвольный крен, такой, что чуть не задел крылом землю, и вот я уже лечу над самыми верхушками деревьев. Увижу, где дымок, — доворачиваю туда: не догорает ли там самолет Семенова?

При подходе к аэродрому обнаруживаю, что повреждена гидросистема. Выпускаю шасси аварийно. Покачав крыльями, чтобы шасси лучше встали на места, иду на посадку.

Пока все идет нормально, даже сверх ожиданий. Если после таких передряг самолет уверенно пробежал по полосе и послушно остановился, значит финиш отличный.

Отрулив машину на стоянку, выключаю мотор и некоторое время сижу неподвижно. Настолько устал, что нет сил выбраться из кабины. Перед глазами встают картины только что проведенного боя. Снова, как наяву, вижу круги винтов, желтые коки, горящий «мессершмитт», дымящийся самолет Семенова. Тяжело сознавать, что не успел защитить его. А то, что разведка не удалась, меня не тревожит. Не по моей же прихоти завязался бой. Важно только, чтобы Семенов возвратился…

Поднимаю голову и глазам своим не верю: ко мне бежит Семенов. Я, как при аварийной выброске, бью по замку парашюта, чтобы спали плечевые ремни, и выскакиваю из кабины.

— Как ты здесь очутился? — удивленно спрашивает Семенов. — Он стоит рядом, готовый принять меня на руки. — Тебя же подожгли! Я сам видел, как падал твой горящий самолет.

— Не вышло у них, — отвечаю. — Только дырок в самолете наделали. А мне показалось, что тебя подожгли.

— Что ты? В моей машине нет ни одной пробоины!

— А почему же самолет дымил? Винт не облегчил, что ли?

— Ну да.

— Вон оно что. Только меня с толку сбил. А почему домой ушел?

— Мотор барахлил, сам же видел. А потом, заметив, что твой самолет падает, решил, что ты сбит. Одному там неразумно было оставаться… Я уже доложил командиру, что упал в районе Унгеи.

— Все ясно. Пошли докладывать, ведь задание-то не выполнено.

— А сбитый «мессершмитт»?

— За это не будем прятаться.

Я шел и думал: неужели Семенов струсил? Неужели он решился оставить друга, который, защищая его, чуть не поплатился жизнью?

Забегая наперед, скажу, что эта мысль и потом долго мучила меня. Только трагическая гибель Семенова помогла мне отбросить всякие подозрения и сохранить добрую память о бойце первых легионов, из которых мало кто дожил до наших дней.