История православия - Кукушкин Леонид - Страница 69

Духовным завещанием Боэция, получившим широкую известность и названным «золотой книгой» за неподвластность «коррозии» временем, стало «Утешение философией» – последний яркий философский трактат античности.

Жанр «утешения философией» во времена Боэция был не нов; задолго до него к этому жанру прибегал высоко чтимый Боэцием Цицерон: в утраченном диалоге «Гортензия», на который часто ссылается блаж. Августин как на труд, обративший его душу к христианству (хотя сам Цицерон был язычником, но его идеи могли послужить для Августина необходимым толчком, о чем уже говорилось выше, во Введении), а также в известных «Тускуланских беседах». Боэций пишет: «Чтобы избавиться от несчастий, нужно исцеление души, а этого нельзя достичь без философии. Поэтому, взявшись за дело, предадим ей себя для исцеления, и, если захотим, – исцелимся». Сочинение написано в форме так называемой сатуры, в которой прозаические отрывки чередуются с поэтическими, причем в зависимости от замысле раздела поэтический размер меняется, как и характер прозаического слога. Сатура начинается стихами, напоминающими «Скорбные элегии» Овидия: «Прежде слагал я стихи в расцвете силы духовной,/ Ныне, увы, принужден петь на горестный лад./ Все же к писанью меня угнетенные нудят Камены/ И орошают уста мне они скорбным стихом…/ Тешила раньше Судьба меня вздорная легкой удачей,/ Но я в это время едва не сложил головы,/ Ну а теперь, как лицо ее лживое сделалось мрачным,/ Тягостно тянутся дни жизни постылой моей./ Что вам, друзья, называть меня было вечно счастливым?/ Тот, кто упал, никогда поступью твердой не шел».

Далее прозой описывается появление спасительной Философии: «Пока я сам с собою выводил свою слезную жалобу, увидел я представшую над головой моей исполненную высокого достоинства Жену с глазами горящими и несравненно более зоркими, чем у людей, и была она вековечна, а рост ее был неопределим. Ибо то она была обычного человеческого размера, то, казалось, упиралась теменем в небо; когда же поднимала голову выше, то проникала в самое небо и пропадала из человеческих взоров. В правой руке держала она книжные листы, а в левой – жезл. Лишь только увидела она стихотворческих муз, стоящих перед моим ложем и облекающих в слова мои рыдания, то нахмурилась и с горящими от гнева глазами сказала: «Кто позволил распутным актеркам приближаться к этому страдальцу, раз они не только не утоляют печалей его лекарствами, но еще разъедают их сладкими отравами.

Церковь Св. Рипсимэ. 618 г. Эчмиадзин, Армения.

Уходите-ка прочь, сирены, зачаровывающие до смерти». Потрясенный этими словами хор печально удалился за порог. Только тут развеялись тучи моей печали, вдохнул я небесный воздух и стал способен распознать лицо моей целительницы. И вот, вижу я перед собой кормилицу мою, Философию, на попечении которой находился я с малолетства».

Остальная часть первой книги – исповедь Боэция, вторая книга – назидательная, третья является кульминацией, где возносится хвала Всевышнему: «О, Зодчий мира и движенья побудитель мудрый,/ Строитель вдохновенный, что порядком правит вечным,/ Ты пребываешь неподвижным в собственном величьи!/ Тебя не внешние толкнули на его созданье/ Причины, но природа Блага, в ней зависти нет места…/ Покой благочестивых! И стезя! Тебя все видят!/ В Тебе начало и конец всего, венец Ты жизни!»

Четвертая и пятая книги – богословские и философские рассуждения, а в заключение – аллилуйя: «Существует Бог, наблюдающий все и все предзнающий: он охватывает взором, всегда и извечно, как настоящее, все будущие наши деяния, определяя добрым награды, а дурным – наказания. Не пусты надежды на Бога и молитвы, ибо если они искренни, то не могут остаться безответными. Поэтому отвернитесь от пороков, заботьтесь о добродетели, устремите свой дух к праведным надеждам, вознесите к небу смиренные молитвы».

«Утешение» было переведено на основные европейские языки еще в эпоху средневековья. Так, на английский его перевел в IX в. Альфред Великий, и этот перевод был хорошо известен Чосеру, Томасу Мору и Шекспиру, оказав определенное влияние на их творчество.

Изменчивость судьбы, коварство Фортуны, целительная сила философии, т. е. то, что составило предмет сатуры Боэция, полно, но предельно кратко описано в небольшом письме, написанном через тысячелетие после «Утешения философией» одним из титанов итальянского Возрождения Никколо Макиавелли. Несправедливо лишенный высокой государственной должности, Макиавелли был сослан в свое небогатое имение под Флоренцией. В письме рассказывается об одном дне его жизни в ссылке: утром – хозяйственные дела, затем – обед с семьей, после обеда – трактир.

«Там в это время бывает хозяин, и с ним обыкновенно мясник, мельник и два трубочиста. В их обществе я застреваю до конца дня, играю с ними в крикку и триктрак. За игрою вспыхивают тысячи препирательств, от бесконечных ругательств содрогается воздух. Мы воюем из-за каждого кватрино, и крики наши слышны в Сан-Кашано. Так, спутавшись с этими гнидами, я спасаю свой мозг от плесени и даю волю злой моей судьбине: пусть она истопчет меня как следует, а я погляжу, не станет ли ей стыдно. Когда наступает вечер, я возвращаюсь домой и вхожу в свою рабочую комнату. На пороге я сбрасываю повседневные лохмотья, покрытые пылью и грязью, и облекаюсь в одежды царственные и придворные. Одетый достойным образом, вступаю я в античное собрание античных мужей. Там, встреченный ими с любовью, я вкушаю ту пищу, которая уготована мне, для которой я рожден. Там я не стесняюсь беседовать с ними и спрашивать у них объяснения их действий и мыслей, и они благосклонно мне отвечают. В течение нескольких часов я не испытываю никакой скуки. Я забываю все огорчения, я не страшусь бедности, и не пугает меня смерть. Весь целиком я переношусь в них».

Литературное наследие Боэция сыграло заметную роль в религиозной и общекультурной жизни средневековья и эпохи Возрождения, что, по мнению автора, вполне оправдывает включение в настоящий текст рассказа о нем, а также небольшого отступления как примера «подражания» Боэцию со стороны выдающихся деятелей культуры последующего времени.

6. О возникновении христианского монашества и об Антонии Великом, который считается его основателем, говорилось в конце предыдущей главы.

В IV–V вв. монашество испытало подъем, подобный тому небывалому всплеску, который в этот же период произошел в области церковной организации и богословской мысли.

Монашество в принятом смысле этого понятия, т. е. как сознательное и добровольное уединение от мира, как аскетический подвиг, совершаемый согласно общим правилам, уставам, возникло только в IV в. До этого времени, во II и III вв. существовало отшельничество; отшельники селились в пустынях, пещерах, время от времени возвращаясь в мир и не порывая живой связи с церковью.

Аскетизм среди христиан был широко распространен и в первые три века н. э.; среди форм его проявления можно назвать девство, строгие посты, ночные бдения и многочасовые молитвы. В годы кровавых гонений на христиан Церковь состояла из единомышленников, беззаветно ей преданных и готовых идти на муки и смерть за свою веру. Правда, даже тогда были внутри Церкви течения, призывавшие к более строгому покаянию и отшельничеству по причине, как они считали, недостаточной праведности или греховности прихожан; о подобной ереси новациан уже говорилось выше. После религиозных реформ Константина Великого, когда быть христианином стало выгодно, а иногда и необходимо для успешной карьеры, в Церковь хлынул поток маловерных и чуждых ей людей. Некоторые искренние верующие полагали недопустимым общение с ними, так что даже в Церкви не удавалось оказаться вне мира, который «весь во зле лежит» (I Ин. 5:19), поэтому поиски нового, духовного града, находящегося вне града земного, приводили в пустыню. Как точно пишет Г. Флоровский, «монашество есть Церковь, явленная в ее социальном инобытии, как «новое жительство», «не от мира сего». Отныне христианский мир поляризуется. Христианская история развертывается в антагонистическом напряжении между Империей и Пустыней».