Хозяин Черного Замка и другие истории (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 29

– Самое паршивое в этих медицинских историях, – вздыхает молодой человек за столом, – заключается в том, что они большей частью не имеют конца.

– Когда человек по горло занят своими больными, мой мальчик, у него редко выпадает свободное время для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. События и люди проносятся мимо него, позволяя бросить лишь кратковременный взгляд и, быть может, изредка вспомнить в такие вот минуты досуга, как сегодня. Но я всегда считал, Мэнсон, что в вашей специальности сталкиваешься со всякими ужасами никак не реже, чем в любой другой.

– Гораздо чаще! – театрально простонал психиатр. – Заболевание тела – штука противная, но болезнь души – куда страшней. Разве не ужасно сознавать, джентльмены, рискуя при этом утратить веру в Провидение и превратиться в закоренелого материалиста, что любой сильный, здоровый, порядочный, наделённый всеми благородными качествами человек может в одночасье превратиться в грязное, мерзкое, вызывающее жалость пополам с отвращением существо, обладающее одними только низменными животными инстинктами? И всё это вследствие лишь мелкого изменения сосудистой системы или попадания мельчайшего осколка кости от внутренней поверхности черепа на мозговую оболочку. Господи, какой жуткой пародией на всё человечество, гордящееся своим божественным происхождением и верующее в бессмертие и космическую природу души, выглядят обитатели сумасшедшего дома!

– Остаются вера и надежда, – мягко заметил Фостер.

– У меня не осталось веры и почти иссякла надежда, и я с трудом могу позволить себе тратить сохранившиеся крохи милосердия, – заявил Харгрейв. – Знаете, джентльмены, когда теология придёт в соответствие с реалиями жизни, я с удовольствием займусь изучением Священного Писания, а до тех пор – увольте!

– Вы собирались, кажется, рассказать о каком-то случае, – напомнил со своего насеста молодой человек, лихорадочно наполняя чернилами перо.

– Ну что ж, давайте поговорим об обычном, в общем-то, диагнозе наподобие «О. П.», который тем не менее является причиной смерти многих тысяч больных каждый год.

– А что такое «О. П.»?

– Общая практика, – с ехидной усмешкой предположил хирург.

– Британской общественности пора узнать, что за бич «О. П.»[10], – серьёзно, не принимая шутки, проговорил психиатр. – Это заболевание распространяется с пугающей быстротой и в настоящее время абсолютно неизлечимо. Полное его название – общий паралич. Возьму на себя смелость предсказать, что в ближайшем будущем оно может приобрести характер настоящей эпидемии. Вот вам типичный случай, с которым мне пришлось столкнуться не далее как в прошлый понедельник. Молодой фермер, великолепный образчик мужчины, он здорово удивил своих друзей и близких, сохраняя неистребимый оптимизм, когда вся округа оказалась охвачена кризисом. Он собирался отказаться от посевов пшеницы, отказаться от пахотных земель вообще, если они перестанут приносить прибыль, и заняться взамен выращиванием рододендронов на двух тысячах акров, предварительно получив монопольное право на их поставку в Ковент-Гарден[11]. Его прожектам не было конца; причём каждый отличался продуманностью и реальностью во всём, кроме масштабов. Я попал на ферму вовсе не из-за него – меня вызвали к другому больному – но в манере говорить, в поведении хозяина было нечто такое, что заставило меня присмотреться. Нижняя губа его постоянно подрагивала, речь звучала невнятно, так как слова практически сливались друг с другом. То же самое происходило с письмом – я заметил эту особенность, когда он составлял какой-то документ. Более тщательное исследование позволило обнаружить, что один из зрачков заметно расширен по сравнению с другим. Когда я покидал дом, жена фермера вышла проводить меня.

«Вы обратили внимание, доктор, как замечательно выглядит мой муж? – с гордостью похвасталась она. – Он так полон энергии, что едва способен усидеть на месте!» Я ничего не сказал бедной женщине – не нашёл в себе мужества. Но я-то знаю, что этот парень так же обречён, как убийца в камере Ньюгейтской тюрьмы[12]. Как я уже говорил, типичный случай начальной стадии общего паралича.

– Бог мой! – потрясённо воскликнул сидящий за столом юноша. – У меня тоже подёргивается нижняя губа и слова иногда сливаются и звучат неразборчиво. Неужели у меня начинается эта ужасная болезнь?!

Три коротких снисходительных смешка донеслись со стороны камина.

– Вот вам типичный пример болезненной мнительности неспециалиста, – добродушно заметил Мэнсон.

– Кто-то из великих сказал однажды, что каждый студент-медик весь первый семестр тихо умирает от четырёх заболеваний, – вступил в разговор хирург. – Первое, разумеется, сердечная недостаточность, второе – рак околоушной железы, а остальные я, к сожалению, запамятовал.

– Но при чём тут околоушная железа?

– А в этом возрасте как раз режутся последние зубы мудрости, – пояснил Харгрейв.

– А что будет с тем беднягой-фермером? – робко спросил молодой человек.

– Паралич мышечных тканей, судороги, кома, а потом – смерть. Процесс может длиться несколько месяцев, а то и год-два. Этот малый отличался завидным телосложением, так что умирать ему, скорее всего, придётся дольше обычного.

– Между прочим, – встрепенулся психиатр, – я никогда не рассказывал вам, коллеги, как впервые выписывал свидетельство о недееспособности? Тогда я стоял на грани совершения фатальной ошибки, могущей перечеркнуть всю мою будущую карьеру.

– Ну и как же это было?

– В то время я тоже занимался общей практикой. В одно прекрасное утро ко мне обратилась некая миссис Купер и сообщила, что её муж проявляет признаки психического расстройства. Оно выражалось в том, что мистер Купер начинал вдруг воображать себя бывшим военным, удостоенным за службу многих наград и отличий, хотя на самом деле он был простым стряпчим и ни разу не покидал пределы Англии. Миссис Купер полагала, что мой визит к ним домой может чрезмерно обеспокоить мужа и повлиять на его здоровье, поэтому она собиралась послать его ко мне на приём под каким-нибудь пустячным предлогом, а я, побеседовав с ним и составив собственное мнение относительно его психического состояния, буду решать, подписывать или не подписывать свидетельство. Один врач уже поставил свою подпись на этом документе, и теперь только от меня зависело, останется мистер Купер на свободе или его упрячут в жёлтый дом. Мистер Купер явился ко мне вечером, примерно на полчаса раньше, чем я его ожидал. Он обратился ко мне по поводу симптомов малярийной лихорадки, от которой он страдал. По его словам, он только недавно вернулся из Абиссинии, где отличился в военной кампании, одним из первых британских офицеров ворвавшись в Магдалу. Поскольку пациент говорил по большей части именно на эти темы, можно было смело считать диагноз подтверждённым, и я, ничтоже сумняшеся, подготовил соответствующий документ. После его ухода появилась миссис Купер. Я задал ей несколько формальных вопросов для порядка, в том числе спросил, сколько лет её мужу. «Пятьдесят», – ответила она. «Как пятьдесят? – вскричал я. – Человеку, которого я обследовал, не может быть больше тридцати!» В конце концов выяснилось, что настоящий мистер Купер так и не добрался до меня в тот день. Произошло поистине фантастическое совпадение, которое иногда случается в реальной жизни и способно порой довести нормального человека до нервного припадка. Другой Купер, молодой, но успевший отличиться в баталиях офицер, совершенно случайно решил посетить врача и попал именно ко мне. А ведь я уже обмакнул перо в чернила, чтобы поставить свою подпись, когда всё это раскрылось, – закончил доктор Мэнсон, вытирая платком пот со лба.

– Мы тут только что говорили о крепости нервной системы, – заговорил хирург, – и мне вспомнился один любопытный эпизод. Как вам, должно быть, известно, после получения диплома я некоторое время служил во флоте. Я был судовым врачом на флагманском корабле эскадры, базирующейся у западных берегов Африки. В ту пору-то мне и довелось быть свидетелем удивительного случая, когда проявленное самообладание помогло спасти человеческую жизнь. Одной из малых канонерок было приказано совершить рейд вверх по течению реки Калабар. Во время экспедиции корабельный хирург скончался от местной лихорадки. В тот же день одному из матросов канонерки раздробило ногу сорвавшимся деревянным брусом, да так сильно, что спасти его могла только немедленная ампутация выше колена. Командовавший канонерской лодкой молоденький лейтенант произвёл досмотр оставшихся от покойного доктора медицинских принадлежностей и раскопал в числе прочего бутыль с хлороформом, скальпель для ампутаций и иллюстрированную «Анатомию» Грея. Взяв в ассистенты своего стюарда, лейтенант уложил пациента на стол, усыпил, раскрыл книгу на соответствующей картинке и начал резать ногу. Прежде чем сделать очередной разрез, он сверялся со схемой кровеносных сосудов и говорил стюарду: «Готовь конец. Здесь, по карте, должно быть кровяное течение». Затем он вонзал скальпель в бедро, рассекал артерию, перевязывал её с помощью ассистента и продолжал резать дальше. Таким вот манером они благополучно отхватили бедняге ногу, и – клянусь вам, джентльмены, – сделали это блестяще. Тот парень до сих пор прыгает на своей деревяшке по Портсмутской набережной.