Путь волшебника - Адамс Джон Джозеф - Страница 39

Запахи, подобно кулакам, ударили в мою морду, пробуждая до той поры скрытую силу в ногах. Земля, проплывающая в нескольких дюймах от подбородка, манила зарыться носом, чтобы добыть ее сокровища, а потом еще, еще и еще… Лесные грибы, сыр, пустые соты, огрызки яблок, желуди — я и не перечислю всего, что ел в тот день, но помню вкус — восхитительный, ни с чем не сравнимый. И все это где-то здесь, под моими ногами, манит неземной сладостью, — с неистовой силой хочется приникнуть рылом и жрать, обонять, валяться до тех пор, пока не пропитаюсь этим запахом и мы не станем как единое целое, ибо мы всегда были предназначены друг для друга — я и эта грязь, эта грязь и я.

Большинство из команды корабля этого не заметили. Отряхнулись от дурных воспоминаний, как собака от воды, и все. Некоторые, умишком послабее, боюсь, не заметили вообще ничего.

Но меня… меня превращение изменило. И Эльпенора тоже.

Вначале я и не предполагал, что мы подружимся. Тонкая чувствительная душа Эльпенора скрывалась под внешними качествами великолепного воина — высокий, мускулистый, даже зверообразный. Юный годами, но не мастерством, числом побед он превосходил любого из дружины Одиссея. Ну разве что кроме предводителя. Я же, напротив, был в команде одним из самых слабых, всегда предпочитая путь отступления отчаянной атаке. Если добавить жесткие черные волосы и затравленный взгляд, то я, пожалуй, больше всех походил на запуганную дворнягу.

Эльпенор поначалу сторонился меня, но война тянулась долго, нас часто вместе отправляли для выполнения самой грязной работы, ведь на судне мы оставались самыми молодыми. Мы избавлялись от трупов, чистили отхожие места, отмывали палубу после сражений. Таким образом мы с Эльпенором сошлись над кровью и дерьмом и сговорились, как нам уберечь рассудок от окружающей гнили.

Скоро выяснилось, что мы оба — самые младшие дети в больших семьях. Это издевательства старших братьев толкнули нас на путь войны — убивать и ходить по шлюхам, потеть и ругаться, чтобы стать наконец-то «мужчинами». Эльпенор принял этот выбор как положено. Он научился сражаться и сражался хорошо. А я же потратил время, выясняя, как избежать боя, пока не началась эта мерзостная война, от участия в которой я не смог отвертеться.

И где-то в середине этой бесконечной войны настал день, когда Одиссей приказал нам двоим собирать глаза мертвецов.

Этот день мы с Эльпенором никогда потом не обсуждали.

Но тогда мы стали побратимами.

Ночью мы напились и открылись друг другу, что ненавидим своего предводителя, что скучаем по нашим сестрам больше, чем по братьям. Прямо там и тогда мы принесли клятву на крови, что если выживем, то отправимся по домам и никогда больше не прикоснемся к оружию.

Эльпенор во время войны представлял идеал бойца, но теперь, на пути домой, он долгие часы размышлял об убитых им людях. Кем они были? Как-то поздним вечером я, раскачиваясь в гамаке, попытался отвлечь его от грустных мыслей мечтами о будущем. Я изложил свои намерения — жениться на толковой девчонке, посадить виноградник, растить детей и делать лучшее вино во всей Греции. Хорошенько подвыпив, я признался, что могу создавать виноградные лозы из ночного воздуха, зеленые и наполненные жизнью, которые потянутся от наших гамаков через широкое море, прямо к родному дому. Эльпенор рассмеялся и посоветовал мне воздержаться от пития. Но, должен признаться, в душе моей зародилась слабая надежда, поскольку после той ночи, когда у нас наступали воистину тяжелые времена, он всякий раз вспоминал и спрашивал меня о волшебной виноградной лозе.

Мы с Эльпенором стояли рядом, когда прекрасная Цирцея заколдовала нас, — далеко не каждый из команды осознал в тот миг, что же произошло. Большинство наших спутников принялись с довольным видом жевать сено в загонах. Но не Эльпенор! Он всегда отличался храбростью — хоть в человеческом, хоть в свинском облике. Мой побратим разбросал по сторонам сено и врезался в заднюю часть стойла, пробив дыру, будто тараном. Даже не понимая, что делаю, я кинулся за ним через пролом в досках, поражаясь собственной прыти и бесстрашию. Мы разбежались в разные стороны.

О боги! Как же я любил свободу. Должно быть, это крылось где-то в глубине души. Меня переполнял огромный жгучий голод — едва завидев что-то, я хотел это съесть. Или разбросать рылом. Или поваляться в нем. Или порыться, поваляться, а потом съесть. Если я рылся в чем-то, я приходил в восторг. Если я ел что-то, я приходил в восторг. Если я валялся в чем-то, пускай самом вонючем и отвратительном, я приходил в восторг. Меня не волновала война, не тревожила утрата смысла жизни. Разрывая землю вместе с дикими свиньями, пожирая желуди, плещась в речных заводях, чувствуя, как ил подсыхает на моей шкуре, я понял, что получаю то, чего всегда хотел. И о чем раньше не догадывался.

Как же я хотел, чтобы этот день длился вечно!

Но к сумеркам наши приключения закончились. Мы с Эльпенором повстречались и сразу же узнали друг друга, даже под свиными личинами. Мы едва не лишились чувств — две свиньи, покрытые слоем грязи и сосновой хвои. Но двух более счастливых тварей вы не нашли бы никогда в жизни.

Я уже подыскивал местечко, чтобы уснуть, как вдруг произошло обратное изменение. Ни с чем не сравнимый опыт — внезапная дрожь, удивительное чувство, как будто кто-то вытягивает все твои мускулы наружу, но, как ни странно, это было совершенно безболезненно.

Одиссей убедил Цирцею расколдовать команду его корабля, и мы неожиданно опять стали людьми. Грязными людьми, уставшими от необычного приключения. Никогда в жизни я так не пачкался и вид имел тошнотворный. Эльпенор смотрел на меня в крайнем замешательстве — не зная, что и сказать, я лишь покачал головой. Холодный узел в подреберье вновь заворочался, напоминая об ушедшей боли. Мало-мальски приведя себя в порядок, мы вернулись во дворец Цирцеи.

В ту ночь Одиссей и волшебница окунулись в безумство любви, а оставшаяся часть команды, радуясь вновь обретенным человеческим телам, предалась необузданной оргии. Чтобы не слушать всякие колкости вроде «Эй, малыши, а сколько нимф вам удалось уломать?» или «Может, попросите старших товарищей поучить вас?», мы с Эльпенором забрались на крышу дома с большим ритоном медового вина.

Прозрачный ночной воздух полнился пением цикад. Плыл аромат сосновой живицы и морской соли. Звезды едва забрезжили. Мы разлеглись, скинув туники, на ребристой плитке. Волоски на моем теле слегка шевелились, но я не ощущал обдувающего ветра. Сердце пульсировало холодно и отстраненно, словно высокие звезды. Я размышлял: приходит ли к свиньям когда-нибудь желание посмотреть на звездное небо?

— Боги, как мне понравилось, — проговорил я, не спуская глаз с ночного небосвода.

Эльпенор не ответил, уже изрядно опьянев. «Зудит ли его кожа, как и моя, после кувыркания в грязи?» — подумал я и от души хлебнул вина, чье тепло приятно щекотало горло.

— Мне очень понравилось, — повторил я погромче, не решаясь все-таки сказать, что хочу опять стать свиньей. — Я не прочь повторить!

— Повторить? Ты хочешь повторить? Повернуть время вспять? — проговорил он заплетающимся языком.

— Ты знаешь, о чем я. Хочу…

— Какая разница, чего мы хотим, если никогда не получим желаемого?

Он разозлился сильнее, чем я ожидал. Не до бешенства, конечно, но примерно таким он становился в сражении. Схватив ритон, Эльпенор вскочил.

— Эй, оставь хоть глоточек! — Я тоже поднялся и хлопнул его по плечу, пытаясь хоть немного развеселить.

Эльпенор отшатнулся от меня, слегка покачиваясь.

— Отстань! — Он сделал второй большой глоток, шагнул ко мне, наклоняя голову, и… захрюкал.

Наверное, со стороны это выглядело смешно, но я по-настоящему испугался. Он не захотел мыться, и теперь в звездном свете засохшая на голой груди грязь напоминала запекшуюся кровь. Мой друг уже выпил достаточно и потерял власть над собой; в таком состоянии он легко мог затеять ссору, но я не хотел с ним драться. Тем более в темноте на скользкой крыше.