Дрейк - Мелан Вероника - Страница 3

Мой мысленный поток оказался безнадежно перебит, когда дверь в комнату отворилась. Скрипнула, нешироко приоткрывшись. Это был дядя Толя.

— Динка? Тут ты? Слушай, у тебя… — отчим замялся, пытаясь что-то протолкнуть через затуманенное алкоголем сознание, — у тебя пятьсот рублей будет? До получки. Дай, а-а-а?

Я тихо и тяжело вздохнула, чтобы не услышал. А потом как можно ровнее ответила:

— Нет, дядя Толя. Отдала почти все бабушке неделю назад на лекарства. Даже на еду толком нет.

— Ну что так-то! — В сердцах голос отчима окреп и стал каким-то надрывно-злым. — Ну уж пятьсот-то рублей — не много ведь!

— Говорю же, нет денег у меня!

— Жалко тебе! — распалился спокойный в трезвом состоянии алкоголик. — Что зажала-то? Не веришь, что отдам, что ли?

Я начинала выходить из себя. Какой там фонтан, какая чаша? Какое вообще может быть позитивное мышление от происходящего?

Я резко поднялась с кровати, сдернула со стула сумочку и вытащила кошелек. Там было двести пятьдесят рублей. Протянула пахнущему смрадом гостю:

— Нет больше. И не просите.

Отчим неловко, но крепко зажал деньги в пальцах. Долго на них смотрел, у меня возникло стойкое ощущение, что он не помнил того, что происходило минуту назад. Потом его взгляд чуть прояснился, он кивнул с выдавленной благодарностью:

— Отдам.

И исчез где-то в темноте коридора.

Отдаст или нет — не особенно волновало. Просто не хотелось пьяных криков на весь дом, а такое уже случалось. И опыт этот повторять не хотелось. Вот была бы дома мама, все сразу стало бы по-другому. Умела она как-то по-доброму на людей влиять. В ее присутствии просто становилось легче. Даже алкоголик Анатолий успокаивался и неделями не пил.

Вообще-то он не был плохим дядькой. Много работал, но получал мало. И на жизнь жаловался постоянно. А так — не совсем уж злобный.

Пришла мысль — сегодня просто не мой день. Бывают такие дни — что ни делай, а не клеится.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Почему-то глубокое дыхание помогало успокоиться. Да и просто отвлечься.

Хлопнула входная дверь. Полутемная квартира притихла.

Дядя Толя ушел искать более разговорчивую компанию во дворе. Нужно было приготовить что-нибудь на ужин и разобрать завал на кухне. Я подумала о том, что кроме двух баунти и пачки печенья к чаю ничего не купила. Забыла попросту. Дожилась…

Навалилась какая-то усталость. Не физическая, больше психологическая. Как раз то, от чего я и пыталась спастись всевозможными медитациями, чтением книг об улучшении мировосприятия, но пока с субтильно переменным успехом. Какая-то неосязаемая и беспричинная безысходность то уходила, то вновь наваливалась. И кто бы знал, куда в следующий раз бежать, чтобы спастись от нее?

Телефон разразился трелью тогда, когда на сковородке уже жарилась рыба, найденная мной в морозильнике. Мамин голос прозвучал счастливой неожиданностью:

— Дочка, как дома? Нормально все?

— Нормально, мам. А ты как? Через три дня приедешь? Я очень жду тебя.

— Дин, случилось что? — забеспокоилась она.

— Да нет. Просто скучаю. Ничего не случилось.

— Тогда ладно. А я как раз хотела сказать, что билеты поменяю, наверное, еще на неделю вперед. Если дома нормально, то куплю больше. Не буду торопиться, лучше осмотрюсь еще вокруг.

Я вздохнула:

— Конечно…

Сообщив маме, что очень ее люблю, я не стала настаивать на скором приезде. Если она считает, что так будет лучше, значит, пусть задержится. В одиночку с отчимом пусть неприятно, но терпимо. Ведь немаленькая я уже. Проживу еще неделю. Может быть, когда-нибудь представится шанс сменить эту работу на другую, которая позволит и за бабушку платить, и отдельную квартиру снять. Вот было бы здорово!

А если нет, тогда только какой-нибудь зарубежный миллионер и спасет. Только куда с моей-то внешностью? Даже на сайты знакомств стыдно.

Об этом я подумала, уже шагая обратно по коридору, чтобы помешать шкворчащую на плите рыбу.

Но этот вечер, оказалось, имел на меня планы. И совсем не те, что я строила сама для себя: мол, почитать, отдохнуть, выспаться перед завтрашним днем, постирать пару вещей.

Рыба на плите так и не дожарилась. Я только и успела выключить плиту, накинуть плащ и достать немного денег из заначки на черный день, чтобы заплатить за такси…

Как гром среди ясного неба пятью минутами позже в квартире раздался еще один звонок. На этот раз из больницы: бабушку увезли на скорой.

Этот вечер запомнился мне чередой кошмаров и измотал до предела.

В больницу, потом из больницы, чтобы сгрести все накопленные деньги (очень хотелось ноутбук, э-э-эх) и отдать их докторам. Бабушке потребовалась операция на сердце. Запомнилась ее пергаментная рука, сухая и сморщенная. И ее слова: «Диночка, ты, еже ль шо случится, квартиру-то себе забери, я в завещании написала».

Уговоры о том, что ей — всего лишь семидесятитрехлетней — еще рано, еще жить да жить, А потом операционная для нее, а для меня — тишина коридора и равнодушный свет белых ламп.

Затем вышел какой-то доктор, лица я не запомнила, сказал, что операцию сделали вовремя и успешно. Бабушка жить будет, но сейчас навещать нельзя — требуется отдых.

И снова такси. Уже ночью под моросящим дождем. И последние двести рублей исчезли в кошельке водителя. Ни заначек, ни сбережений, только в долг теперь жить. И лишь белая мокрая шерсть мурчащего от радости кота у подъезда, которого снова пришлось оставить на улице.

Когда открыла дверь в квартиру, порадовалась, что дома тихо — Анатолий не вернулся. Вероятно, заночевал у кого-то из друзей. И то хорошо. Я, почти ничего не соображая от усталости, разделась и, даже не вспомнив про полусырую рыбу на плите, ушла в спальню и забралась в постель. На автомате завела будильник на семь утра и укрылась с головой одеялом.

Сон не шел. Крутились мысли о том, что денег нет даже на то, чтобы закинуть на мобильник и позвонить маме. А с городского нельзя, международные звонки давно заблокированы. Значит, мама ничего не узнает, пока я не займу денег и не сообщу ей.

Зубы стучали, хотя в комнате было тепло. Отчаяние вновь скрутило так, что дышать больно.

Почему я всегда одна? Почему нет того, к кому можно прийти и пожаловаться? Почему все на мне?

Но уже давно стало ясно, что вопрос «За что?» всегда остается без ответа. Мишка у подъезда тоже, наверное, в своей кошачьей голове спрашивал: «За что?» — а толку-то…

Я попыталась глубоко дышать, выровнять пульс, успокоиться. Через какое-то время мысли потекли ровнее, и все же не давали покоя давно укоренившиеся где-то внутри страхи.

Как получилось, что мне двадцать шесть, а у меня ни семьи, ни детей, ни прибыльной работы, ни перспектив, ни повышений на горизонте? Разве у человека, когда он молод, не должно быть все иначе? Танцы-гулянцы, встречи под луной, захлестывающий круговорот эмоций?

А я — как Онегин, уставшая от всего: от жизни, от беспросветности, от отсутствия перемен и новых ощущений. Ведь когда-то раньше даже влюблялась, и давалось это не так уж сложно. Были ведь отношения, даже длительные, но все развалилось, чувства угасли, и с тех пор сердце заглохло, как неживое. Замолчало, и все тут. И сколько ни смотри на знакомых и незнакомых мужчин, а оно даже не трепыхнется, будто окаменело, хотя вроде и не разбивалось.

Кто мог ответить на вопрос «Почему?»?

Мама и та далеко. Ни просто рядом посидеть, ни слова сказать.

Я поняла, что еще немного — и разревусь. А слезы никогда ничему не помогали, разве что падать на дно колодца — бездонного на самом деле не бывает. Зря люди думают — если опуститься на самое дно, можно дождаться светлой полосы, а уж тогда и всплывать на поверхность. У отчаяния нет дна, можно только падать. Глубже и глубже.

Как тонущий, я уцепилась за спасительную соломинку в виде пришедшей на ум картинки того самого парка, о котором думала несколькими часами ранее, с фонтаном среди деревьев.