Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 60

– Федя, успокойся!

– Да я спокоен. Чего мне волноваться? Некоторые вот умно поступили: чем на работу ездить, потрахаться решили лишний раз. И почему у меня с утра ни на кого не стоит, тоже ведь мог бы тогда в постели кувыркаться… Сейчас все в другом месте кувыркаться будем. С подпиской о невыезде в зубах!

Теперь я начинала понимать, почему Бубякин так настойчиво вызывал меня на студию. Из всей съемочной группы пофартило только мне, я одна осмелилась прогулять смену, наплевав на жесткие инструкции деспота Братны. Такие штучки с фанатиком-режиссером не проходили: любой, кто не встраивался в рабочий график, изгонялся из группы с таким треском, что изгнание из рая Адама и Евы выглядело легким променадом, детским лепетом на лужайке. А теперь дядя Федор страстно хотел приобщить, подколоть к делу канцелярской скрепкой и меня. Он хотел разделить ответственность на всех.

– Ты драматизируешь ситуацию, дядя Федор! – Я попыталась успокоить его.

– Ни черта себе! В пятидесяти метрах на венском стульчике отдыхает труп, а я драматизирую ситуацию! Ее убили, ты понимаешь? Убили, когда в павильоне была уйма народу! Ты хоть это понимаешь?!

Это я понимала. Это я понимала, лежа под обломками своей собственной, идеально выстроенной версии. Бергман не была замешана в убийстве Александровой, она привела убедительные доказательства своей невиновности. Но если не Бергман – то кто? Кто с таким маниакальным упорством убивает актрис? Актрис одного режиссера, Анджея Братны, каннского триумфатора, новой любимой игрушки мирового кино. Кто-то из людей Братны, которых отбирал он сам, по каким-то только ему одному известным критериям, пользуясь только своей извращенной интуицией, следуя только своим правилам игры.

Правила игры, вот оно что.

Стоит только вспомнить продолжение записки: “…ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ МОЛЧАТЬ И ДАЛЬШЕ, ЭТО НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТ, НО ПРИДЕТСЯ МЕНЯТЬ ПРАВИЛА ИГРЫ”. Для Анджея это тоже было игрой, только игрой, он не отнесся к этому опереточному шантажу серьезно. Он вообще не посчитал это шантажом, скорее – еще одним намеком на соучастие еще одного человека, дружеским приветом, посланием к коринфянам. Тогда легко было подумать, что правила игры относятся только к формам шантажа, что в следующий раз он получит послание не в виде записки на факсе из лодзинской киношколы, а в виде гравировки на пальмовой ветви.

Возможно, я ближе всех подошла к истине, когда сказала, что записку мог написать и убийца, – и тогда правила игры относились к убийству.

Мы молчали, и правила игры были изменены.

Александрову убили в пустой гримерке, в полном одиночестве среди зеркальных створок. При включенных лампах дневного света. Бергман убили в павильоне, битком набитом людьми. В полной темноте, или в относительной темноте, – ее хватило, чтобы нанести точный удар. Возможно, Александрову действительно закололи шилом, но ей нанесли удар в грудь. Я не знаю, чем убили Бергман, но она получила удар в спину.

Правила изменены, но они являются зеркальным отражением друг друга. Так же, как Бергман и Александрова являются зеркальным отражением друг друга. Это не было похоже на почерк человека, скорее на руку провидения, которое решило примирить двух женщин таким жестоким, таким варварским способом.

– ..Ева! Что с тобой, Ева?! – Вот уже несколько минут дядя Федор что-то орал мне в лицо.

– Ничего… Все в порядке.

– Ты думаешь, что все в порядке? Ты юмористка! Все в порядке… Я не убивал ее, Ева, слышишь, ну подумай сама, зачем мне убивать, зачем мне светиться, ведь я же сижу на годе условно, меня Братны отмазал… Я не убивал, ты мне веришь? – Дядя Федор не мог остановиться.

– Будь мужиком, возьми себя в руки, – сказал подошедший во время страстного монолога дяди Федора Митяй. Я даже забыла о его существовании.

– Возьми в руки свой член, морячок! – окрысился дядя Федор. – Господи, что теперь будет, что будет?..

– Будет расследование, – спокойно сказал Митяй, – думаю, они быстро разберутся. Ограниченное пространство, ограниченный круг людей. Довольно сомнительных людей. И трусливых, как я посмотрю. Будете колоться, как грецкие орехи. Как арахис в сахаре.

– Ева, уйми его! Уйми своего морячка! Я за себя не отвечаю! – не мог успокоиться Бубякин.

– Я никогда не служил во флоте. Это во-первых, так что морячком не являюсь по определению. И если ты не прекратишь вой и хипеж, придется дать тебе в рыло. Это во-вторых. Устраивает такой расклад?

Но дядя Федор не успокоился, он продолжал поскуливать и хватать меня за руки.

– Ева, ты пойми, у меня судимость, год условно, они начнут проверять и вычислят… Это же как два пальца об асфальт. И никакой Братны больше не отмажет, он сам в дерьме. Ты же знаешь, эти суки, им же главное – отчитаться, а кого первым за задницу возьмут? Кто небезупречен, с их гунявой правоохранительной точки зрения.

– Ну, тогда нужно полгруппы пересажать, – резонно заметила я, вспомнив все махинаций с камнями и антиквариатом самого Братны, героиновые посиделки Вована Трапезникова и постоянные дорожно-транспортные происшествия Антоши Кузьмина. А кроткий звукооператор Шуренок Вепрев, как выяснилось совсем недавно, оттрубил пятилетку в колонии общего режима за убийство по неосторожности (он совершенно хладнокровно размозжил голову любовника своей жены сковородой). За талантливого звукооператора вступился Союз кинематографистов, и дело завершилось всего лишь пятью годами.

– Режиссер еще там? – деловито спросил Митяй.

– Они все еще там – и Братны, и Кравчук. Еще какого-то члена ждут, крупного спеца. Должен подъехать.

Братны и Кравчук никогда и никому не расскажут о первом убийстве. Рассказать об этом сейчас, когда на то, чтобы скрыть его, положено столько усилий, – это значит признаться в соучастии, подставить себя под удар. Если следовать логике, то напрашивается вполне закономерный вывод: вы по каким-то причинам скрыли первое убийство, и нет гарантии, что вы по тем же причинам не могли сами совершить второе… До сегодняшнего дня мы были призрачными союзниками, теперь можем стать друг для друга опасными свидетелями…

Нет, не так. Сейчас для них самый опасный свидетель – я, темная лошадка, засланный казачок, сомнительная дамочка с сомнительным прошлым. А что, если нервишки у меня начнут сдавать и я явлюсь с повинной и расскажу обо всем, что знаю? Директор съемочной группы не дурак, он должен был просчитать и этот вариант. И он наверняка просчитал его. Кравчук не даст загнать себя в угол, он будет обороняться, он найдет способ защитить себя.

Я посмотрела на Митяя: мой собственный мальчик был человеком Кравчука, и был не самым последним человеком, стоит только вспомнить обстоятельства нашего знакомства. Вполне возможен классический вариант развития сюжета: конфликт между чувством и долгом, спасительный круг индийской мелодрамы.

Вместо того чтобы спать с ним, вместо того чтобы без продыху заниматься с ним любовью, можно было бы попытаться объясниться с ним, перетащить его на свою сторону.

Но ты не виновата. У тебя не было времени перетаскивать его на свою сторону, у тебя вообще не было времени ни на что, кроме этой внезапной, совершенно обезумевшей страсти.

Теперь это время появилось, отстранение подумала я. Нужно все рассказать ему. Рассказать сегодня же. Я приблизилась к Митяю и взяла его за руку.

И он тотчас же ответил мне, он как будто только и ждал этого. Он обнял меня за плечи и зарылся лицом в моих волосах. Я уже знала, что он скажет, что шепнет мне на ухо.

И он сказал:

– Черт возьми, я понимаю, не самая подходящая ситуация, но я страшно тебя хочу. Смертельно.

"Смертельно”, это именно то слово, которое необходимо, что же со мной делают его губы, его руки, бесстыдно залезшие под свитер, нежно и требовательно касающиеся моего позвоночника, животная страсть, ничего больше. Животная страсть, из которой не выбраться. Сейчас его руки доберутся до сосков, и круг замкнется. Хорошо, что я в пальто, иначе это выглядело бы совсем уж неприлично…