В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 71

– Почему, почему… По-родственному, вот почему. – Он неохотно оторвался от своей коробки. – Он же мой дядька, сводный брат матери. И единственный, между прочим.

– Прости, – я даже не нашлась, что сказать.

– Да ладно. Никакой вендетты. Думаешь, мне с ним радостно было? Собирал крохи с его вшивого обеденного стола – а что делать: курочка по зернышку клюет. Я когда в нашей дыре забузил да заскучал, меня мать сюда отправила, брат, мол, тебе крышу поправит. Я плевать на него хотел, но потом поприжало, в ноги бухнулся, уж очень не хотелось домой возвращаться. Вот он и посодействовал, нечего сказать. Сам в последнее время на крутых бабках сидел, а говнодавы фабрики “Скороход” носил и бельишко от “Большевички”. Ему ведь в жизни больше ничего не надо было, только бошки сносить, прямо Зорро и Господь Бог в одном лице. Кто угодно с ума сойдет от больших перспектив.

– Извини, я сейчас. – Я оторвалась от столика и направилась в туалет. Я уже знала, где он, по ступенькам вниз, мимо гардероба, мимо зеркал, две комнаты рядом, надписи на английском, под стать джазу, “мужское-женское”, почти Годар. Мне оставалось только засечь время, получилось две минуты плюс-минус пара секунд. “Две минуты мне хватит”, – подумала я.

…Грек действительно появился в восемь тридцать, по нему можно было сверять хронометр. Влас торжествующе смотрел на меня – агентурные данные были безупречны. Грек был один – Влас не соврал и в этом, никаких сомнительных топ-моделей с безмозглыми головками насекомых, которые так и подмывает наколоть на булавку. Только два унылых шкафа-телохранителя, севших в почтительном, но чутком отдалении.

Я исподтишка рассматривала Грека, как рассматривают обреченное животное на кенийском сафари, перед тем как пристрелить его и содрать шкуру для паркета в гостиной. Иллюзия свободы лишь подчеркивала неотвратимость развязки.

– Сидит, бедняжка, – расчувствовался Влас, – и думает, что Бога за бороду схватил. У него небось деловые встречи на год вперед расписаны, как концерты у Ростроповича. А тут мы с нашими коррективами. Нет, я теперь Сирина понимаю…

Я молчала. Я продолжала рассматривать Грека. В жизни он оказался гораздо интереснее, чем на фотографиях. Ему было пятьдесят или около того, и в его лице возраст казался соблазнительной деталью, куда более конкретной, чем цвет глаз. Я еще не видела пожилых мужчин, которые так красиво, так легко, так наплевательски старели. Нужно быть выше жизни и выше страстей, чтобы так стареть. Рой официантов во главе с толстым метрдотелем (и почему только все метрдотели страдают избыточным весом?) вился вокруг, но он мало обращал на это внимания. Гораздо больше его занимала музыка, слишком хорошая, чтобы быть навязчивой. “Должно быть, он воспримет свою смерть спокойно, как еще одну деловую встречу”, – подумала я. И стала ждать.

Через полчаса Влас поднялся.

– Я отолью, – сказал он с легкой тревогой в голосе.

Нюх у него был действительно звериный. – Осторожней, Ева! Будь паинькой, я не задержусь.

У меня было две минуты.

Как только Влас скрылся между столиками, я поднялась и направилась к Греку. Я шла ва-банк, эта хитрая, хорошо натасканная бестия могла запросто задержаться в тени других столиков у входа и проследить за мной (во всяком случае, я поступила бы именно так), но другого выхода у меня не было. Конечно, у меня заготовлены сомнительные ходы к отступлению, эту стратегию я продумала еще дома, закрывшись на хлипкий крючок в туалете; сейчас они не казались мне безусловными, но отступать было поздно, вперед и с песней, пусть все твои убитые ангелы-хранители поддержат тебя. В лифчике лежал довольно примитивный план чердака; я тоже нарисовала его в туалете – чертеж получился неровным, он повторил рельеф моих трясущихся от страха коленей и был исполнен на носовом платке, дань первому курсу и шпаргалкам по философии. Теперь же вопрос борьбы материализма и идеализма сводился к одному – поверит ли мне Грек, – и здесь я выступала идеалисткой, я хотела сохранить себе жизнь за счет жизни другого человека.

Невинный джаз располагал к таким же невинным, лишенным страсти танцам; почему бы мне не пригласить Грека – во всяком случае, это выглядело бы вполне естественно. Нужно только проскочить между Сциллой и Харибдой его цепных псов-телохранителей.

– Разрешите, – твердо сказала я Греку, опустив вопрос и оставив только невинное прихотливое утверждение, больше похожее на каприз дорогой проститутки.

– Я не танцую, девочка, – сказал Грек, но все-таки властно и успокаивающе махнул рукой своим телохранителям, упреждая их боевую стойку: ничего страшного, дамочка подвыпила и жаждет продолжения банкета.

– Я тоже не танцую, Игорь Викторович, – шепнула я, – во всяком случае, у меня получится не лучше, чем у ваших доберманов, запамятовала их клички… Но это займет полторы минуты, не больше. Мне нужно сообщить вам что-то важное, касающееся вашей безопасности.

Он поднялся, явно заинтригованный, аккуратно поддержал меня за локоть, галантный стареющий сукин сын.

Пока мы шли к маленькой площадке перед эстрадой, я сказала:

– Вас должны убить. В понедельник, в восемь одиннадцать, между стоянкой и дверями офиса, там у вас премиленькое деревце. Винтовка с оптическим прицелом, снайпера вы увидите чуть позже за моим столиком. План, где он будет находиться, у меня в лифчике. Ну, смелее кладите руку мне на грудь, времени на преамбулы нет!

Грек деловито и осторожно приобнял меня и почти незаметно вытащил платок. Он не задавал вопросов, он сразу поверил мне – я поняла это по тому, как не изменилось его лицо. Оно осталось непроницаемым, даже глаза, цвет которых нельзя было определить за давностью лет, ничего не выражали.

– На вас ведь уже покушались, – я продолжала демонстрировать свою осведомленность, – надеюсь, что и эта попытка будет такой же успешной, как и предыдущая. И не стоит сразу открывать ураганный огонь по обидчикам. Я тоже буду там.

– Хорошо, – сказал он бесцветным низким голосом.

– Вы тоже хорошо танцуете, – отпустила комплимент я, понятия не имея, что значит “хорошо танцевать”, возможно, это и есть танцы с волками, – и спасибо за регтайм. Проводите даму к столику.