В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 70

– Черт с тобой. – Влас согласился, из глубины его глотки вдруг выскочил начинающий альфонс. – Сирии так обо мне не заботился.

– За что и получил. Подсльников надо лелеять. Я заплатила за костюм, прибавив к нему туфли, рубашку и галстук. На носки денег не хватило, и Влас попенял мне:

– Ты очень тратишься.

– Все будет вычтено из зарплаты, – сказала я. – Так что не обольщайся на свой счет.

– Сука! – Он посмотрел на меня влюбленно. Груженные покупками, мы вернулись на Васильевский, чтобы хорошенько выспаться перед вечером и приобрести небрежный лоск прожигателей жизни. Меня вдруг охватил тот же азарт, что и перед встречей с Аленой, – я не знала, откуда он шел, может быть, это лицо, уже изменившееся раз, жаждало новых превращений, игла входила в мои вены, как наркотик, и сопротивляться этому было невозможно. Наркотическая зависимость от разреза глаз, от линии губ – все может быть…

– В котором часу он обычно приезжает? – спросила я Власа, старательно подбривая ему затылок.

– В восемь тридцать. Сидит в окружении своих дурацких саксофонов до без пятнадцати одиннадцать, а потом чешет на боковую, кости греть, педант чертов.

– Он там с телками заседает?

– В том-то и фигня, что не с телками. Только два его “быка” да официанты, компания – повеситься!

– Что так? Он педрила?

– Да нет. Это-то и раздражает. С телками понятно, с мужиками – тоже, а здесь… Ненавижу таких людей.

– Ты всегда ненавидишь то, чего не понимаешь?

– Всегда. Можно подумать, у тебя по-другому!

– Ну ладно. Что он там делает в гордом одиночестве?

– Слушает джаз, скотина! Он, видишь ли, любит джаз. Прямо негр вшивый из Луизианы.

– А ты как к джазу? – праздно спросила я.

– Да я его терпеть не могу! – Влас сморщился, как от зубной боли.

– Вот и отлично. Лишний повод прищучить Грека…В семь мы уже были в “Паризиане”, наглые и чисто вымытые, жаждущие фирменных салатов и дорогого коньяка. Влас с лету заказал бутылку. Джаз не очень-то благоприятно воздействовал на его пищеварение, он сосредоточился на коньяке и воспоминаниях о бессмысленном пыльном детстве, помидорах “бычье сердце”, которые ненавидел, и летних переэкзаменовках по геометрии. У него, оказывается, не было никакого пространственного мышления, потому-то он и ударился в фотографию. Я не очень-то внимательно слушала его – я могла рассказать ему то же самое.

– До чего я ненавижу все эти сытые рожи! – шепнул мне Влас, благостно рассматривая посетителей, одинаково преуспевающих, распаренных джазом. – Бомонд, блин, хозяева жизни. А ты опоздал к раздаче, так что сиди и не тявкай. Расстрелял бы всю свору, едрен-батон!..

– Еще успеешь, – подначила я его.

– Боюсь, нет. И потом, в Италию хочется. Ты меня этим купила, сука. А я никогда за бугром не был. А там ведь все не так, а?

– Увидишь, – туманно пообещала я.

– Ну, тогда выпьем за то, что я увижу.

– За будущее не пьют.

– Ну тогда за то, что я наконец-то перегрызу себе лапу и вырвусь из капкана. Знаешь, что для меня вырваться?

– Купить билет и уехать. Все просто, и можно даже первым классом.

– Ни фига! Для меня вырваться – это избавиться от одного сна. Есть у меня сон проклятый, и там мне корчит рожи один тип, некто Лелик Чернявский. Одноклассник мой бывший. Со школы его не видел, а вот ведь снится и снится, гад, и даже во сне мне намекает, что я – полное дерьмо, в дерьме застрявшее.

– Роковое влечение? – Я насмешливо смотрела на поплывшее от коньяка лицо Власа, оно казалось мне совсем юным в своей ненависти к повторяющимся снам.

– Шутишь! Я сам думал почему? Только недавно понял. Взопрел весь, а понял. Он был шустрый сперматозоид, этот Лелик, и папаша у него был стармех и ходил в загранку. А я был чернь, и мамаша у меня колготилась в овощном ларьке. Я к Лелику не допускался, а у него был такой альбомчик с этикетками от жвачек, коронный номер большой перемены, гвоздь урока рисования… Я с ума сходил от этого альбомчика, я даже собаку так не хотел иметь, даже мопед. Все это дерьмо, я понимаю, но тогда… Там были фантики с Бруклинским мостом, это была вещь, скажу тебе! Маленькие такие, красные, синие, белые – и Бруклинский мост, зашибись, прямо как жизнь на Луне… Но это так, а потом я как-то пролез к нему на день рождения, извернулся, а пролез, мамаше привезли мороженые ананасы в дольках, чем не повод. Так что я почти сравнялся с его обкомовскими и горкомовскими дружками, Лелик только с ними и общался в классе. Ну, неважно… Пролез в общем, с ананасами подфартило, я набрал их на целую шатию. За что и получил приз. Главный приз моей жизни. Торчал у Лелика на кухне, между бутылок с офигительными этикетками, они в них потом подсолнечное масло заливали. Там было много всяких диковинных вещей, но спер я одну – жестяную коробку из-под печенья. А на этой коробке были лодки – не такие, как наши, с долбаным мотором “Ветерок”, нет – настоящие, с опущенными парусами, прямо на берегу, – и полный штиль. Это было то место, куда я хотел попасть больше всего в жизни, мне было важно влезть туда и там остаться, я даже клал ее под подушку, я так в это верил… Ничего больше мне так не хотелось в жизни, ни тогда, ни потом, даже самой крутой бабы… Знаешь, – Влас пригнулся ко мне, – я даже дрочил первый раз на эту коробку, так мне хотелось эти лодки поиметь. Я потом спускал и спускал на нее, до одури… А-а, ты не поймешь.

Я протянула руку через столик и погладила его щеку, гладко выбритую щеку тринадцатилетнего Власа. Сейчас он был ужасно похож на Ивана с его Мариуполем, и мне даже на секунду захотелось прижать его к себе. Но только на секунду.

– А где она сейчас, эта легендарная коробка?

– Мамаша выбросила ее вместе со всем хламом. Когда я торчал в трудовом лагере после девятого.

– И как ты только это пережил? – посочувствовала я.

– А я и не пережил. Я потому и отстреливаю всю эту шваль, что не пережил.

Я почти увидела эту дурацкую коробку из-под печенья и детские, в цыпках и засохших ранках на костяшках, руки Власа, которые возятся в еще не созревшем паху. Чтобы стряхнуть с себя наваждение, я резко поменяла тему разговора:

– Слушай, а почему Сирии таскал тебя за собой? Ты говоришь, он был крутым профессионалом, я сама об этом наслышана… Но ведь умельцы такого класса все делают в одиночку.