Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория - Страница 15

— Я тоже художник.

— Художник? — Мне даже не надо было разыгрывать удивление, все получилось само собой.

— Не похож? — Он снова приятно улыбнулся. — По-вашему, все художники немытые, неухоженные, с засаленными волосами и в грязной одежде?

— Что-то в этом роде, — созналась я, — а также в берете и с бородой.

— Забавно. — Он засмеялся. — В таком случае считайте меня исключением.

— Приятным исключением, — проговорила я, с удовольствием рассматривая художника.

Новый знакомый не был похож ни на совдеповских мастеров кисти, начиная с вальяжного Ильи Глазунова, ни на разных доморощенных художников типа «митьков». Скорее он напоминал художника-передвижника XIX века. Те же строгие манеры, та же аккуратность, не хватало только ухоженной бородки и чеховского пенсне. Этот художник определенно мне нравился.

— А вы так же рисуете? — решилась я забросить пробный шар в виде вполне безобидного вопроса.

— Нет, — он шутливо замахал руками. — Я самый обыкновенный авангардист. А что касается таких картин, то вряд ли найдется не то что в городе, но, пожалуй, и в стране кто-нибудь, пишущий подобно Володьке. Он ведь много лет изучал корейскую живопись, различные техники. Экспериментировал, ошибался, находил. Это теперь он признан, а кто знал его десять или двадцать лет назад? Не каждый выдержит равнодушие чиновников от культуры. Вы же знаете, как было раньше, оригиналы нам ни к чему, нам давай понятное до самой последней точки. А тут Карчинский с его подражанием Ан Гену [2] и Кам Хиану [3]. И вместо кондовых портретов обычных русских баб и мужиков — горы Кымгынсан, как он увидел их у Чон Сона, или старая пагода, усыпанная цветами мэхва [4] в традициях школы О Моннена [5].

— Откуда вы это знаете? — Я была ошеломлена и смотрела на своего нового знакомого во все глаза. — Вы так легко произносите все эти трудные имена…

— Ничего трудного в них нет. — Он снова засмеялся, блеснув полоской ровных белых зубов. — Я же говорил вам, что знаю Карчинского очень давно. А общаясь много лет и слыша постоянно все эти имена, согласитесь, трудно не запомнить их. Для абсолютного большинства эти имена совершенно ни о чем не говорят. Вот если назвать Гогена, Моне или Тулуз-Лотрека, то некоторые еще вспомнят: «Как же, как же, был такой художник». Но если дело касается неевропейской живописи — тут уж увольте… Знать не знаем, ведать не ведаем, слишком все это далеко от нас и слишком непонятно. Поэтому… — но тут он запнулся и смешался:

— Простите, бога ради, за то, что я вам наговорил. Мы уже столько времени беседуем, но так и не познакомились. Позвольте представиться, — он церемонно наклонил голову, — Станислав Иванов, можно просто Слава.

— Леда. Можно просто Леда.

— У вас удивительное имя. Как у греческой богини.

— Вы, наверное, сотый, — я улыбнулась.

— Из тех, кто вам это говорит. — Художник доверительно наклонился ко мне.

— Нет, — я чуть наклонила голову. — Из тех, кто ошибается. Все помнят, что имя Леда из греческой мифологии, некоторые даже знают о том, что у нее было любовное приключение с владыкой Олимпа Зевсом, но почти никто не помнит, что Леда — жена спартанского царя и мать Елены.

— Елены? — У Иванова был немного обескураженный вид. — Той самой, из-за которой началась Троянская война? Или я опять что-то путаю?

— Все правильно. — Я улыбнулась. — Именно из-за нее. Вы все-таки кое-что из мифологии помните.

— А любовное приключение? — В его глазах зажглись веселые искорки. — Боюсь опять ошибиться…

— Леда и Зевс в виде лебедя. Хотя многие уверены, что он превращался в золотой дождь. А знаете, — мне почему-то стало весело, — все это, конечно, здорово, но здесь, на этой выставке, говорить о греках… как-то нелогично, согласитесь. Западная культура осталась за этими стенами, здесь царит Восток.

— Дальний Восток, — подхватил авангардист. — Наверное, до сих пор самый неизученный и загадочный регион. Хотя вот Володька много лет изучал его, пытался отобразить свои чувства в картинах и даже преуспел.

— Вам нравится? — повторила я вопрос художника, с которым он обратился ко мне.

— Конечно. Я как будто попадаю в другой мир, когда разглядываю его картины.

— А вы? Почему вы не пишете такие же картины? — Я понимала, что вопрос мой прозвучал несколько наивно, даже глуповато, но все же надеялась на ответ.

— Каждому художнику, — Иванов стал серьезным, — настоящему художнику, — подчеркнул он, — отпущено в жизни познать что-то свое, создать свой мир. Для меня открылись двери в ту область, которую называют авангардом, но это, — он повел по сторонам рукой, — открылось другому человеку, а для меня так и остается закрытым. Простите за высокопарность, но это действительно так. Поэтому, — добавил он, — я просто прихожу и любуюсь чужими работами.

— Вы совсем не похожи на других художников, — вырвалось у меня.

— «И это право я оставляю за собой», помните? — Он подмигнул мне.

— Вы еще и рок слушаете? — Я рассмеялась. — Потрясающе. Хотя…

— Хотя что же здесь удивительного, — закончил он за меня. — Жить в Питере и не слушать рок. Нонсенс получается. А многие художники, кстати сказать, довольно часто пересекаются с музыкантами.

— А вот мой музыкант пересекся где-то с художниками и пропал. — Я огляделась по сторонам, но Герта и след простыл.

— Вы здесь не одна? — Иванов вопросительно посмотрел на меня.

— Нет. Меня привез старый знакомый. Герт. Гертинцев.

— Знаю, знаю, — авангардист энергично кивнул несколько раз. — Да, впрочем, кто его не знает?.. Герт — личность известная.

— Звучит двусмысленно. — Мне хотелось вернуться к прерванной беседе, но также хотелось знать, куда подевался мой дружок. — Куда же он пропал? — Я снова оглянулась по сторонам.

— Найдется, — Станислав Иванов оставался безмятежным. — А знаете, Леда, если я вам еще не надоел, то позвольте быть вашим гидом. Или вы предпочитаете смотреть полотна самостоятельно?

— Нет, что вы. Я с радостью принимаю ваше предложение. Я купила тут брошюрку, но боюсь, что это не слишком хорошая помощь.

— Это вообще не помощь, — безапелляционно заявил художник, отбирая у меня тоненькую книжечку. — Доверьтесь мне, и я открою вам удивительный мир.

Он взял меня за руку и увлек к большому полотну в дальнем углу.

Глава 6

Я остановилась. Зажмурилась и снова открыла глаза. Передо мною было настоящее чудо. Изломанные линии изображали горы, плавные изгибы превращались в холмы, покрытые деревьями, а эта бесконечная дуга, несомненно, являлась заводью. И хижина. Конечно, тут была хижина. Еще мгновение, и седой мудрец выйдет на ее порог, чтобы размышлять о вечности.

Вечность не нужно искать. Она вокруг. В беспредельно далеком небе, усеянном миллионами звезд, в торопливом плеске волн, набегающих на берег, в шелесте листьев, которые так недолговечны, но повторяют миллиарды лет свой извечный танец жизни, проклевываясь из маленькой почки и стремясь получить от солнца живительное тепло. Они устилают осенью землю и уходят в небытие, чтобы с первым весенним ветром к солнцу устремились миллионы новых завязей.

«Познать вечность не сложнее, чем разбить яйцо».

Воспоминание короткое и острое, как булавочный укол. Конечно же, моя однокурсница Инка любила цитировать различных дальневосточных мудрецов. И сейчас около картины Карчинского я отчетливо вспомнила это высказывание китайца Цзы-сы [6], сделанное почти двадцать пять веков назад.

Каким все-таки удивительным покоем веет от этой картины. Хочется забыть обо всем суетном, всех мелочах, что наполняют жизнь, и просто смотреть, уносясь все дальше и дальше в своих мечтах.