История Икс - Моллой А. Дж. - Страница 20

Мама исчерпала запас своих сплетен, и теперь мы идем обратно в отель. Целую ее на прощание в вестибюле, говорю, как много для меня значит этот приезд. И я не лукавлю! Договариваюсь встретиться с ней в десять часов утра и повести на осмотр достопримечательностей.

Так и поступаю. И, как я и предполагала, все идет по наклонной.

Маме совсем не нравится Неаполь.

Я подозревала, что так и будет. Это место совершенно не для нее. Слишком дикое, скандальное, возмутительное. Куда бы мы ни пошли, мама вздрагивает при виде груд мусора, цокает из-за граффити или же с явным неодобрением смотрит на вьетнамских проституток, вульгарно сидящих на диванах посреди захудалых и дурно пахнущих узких мощеных улочек рядом с отелем «Стационе чентрале».

Отчасти мне хочется возразить маме. Сказать, чтобы она сняла свои буржуазные провинциальные очки и разглядела под грязью и запущенностью красоты Неаполя: неподдельный, настоящий город с удивительной историей. Увидела, как пожилые женщины начищают священные черепа в пещерах кладбища Фонтанеле, уже много веков кряду. Заглянула в узенькое окошко bassi, где стареющие волосатые мужчины в растянутых майках поедают фриарелли[40]в домах, построенных на погребенных римских храмах. Или просто вышла бы на мой балкон и посмотрела на улочки, заложенные еще древними греками, затем перевела бы взгляд на запад, и сердце бы ее замерло при виде заката над Сорренто — словно кассата с нежно-розовым, бледно-лиловым, винно-красным и фисташковым кремом, — плавно переходящего в черноту ночи и бриллиантовое сверкание звезд.

Но мама видит кругом лишь грязь и наркоманов, и ей это совсем не нравится. Ей даже не нравится отсутствие туристов — одно из достоинств Неаполя.

Мы сидим на террасе летнего кафе в Старом городе, неподалеку от археологического музея. Мама хмурится и устало говорит:

— А где все?

Вокруг нас без умолку болтают итальянцы, яростно жестикулируют, смеются, спорят. Мы еле нашли приличное свободное место, а мама удивляется: «Где все?», что можно перевести как: «Где все нормальные люди?» — туристы, такие же американцы, как и она, говорящие по-английски.

Я могла бы сказать маме, что их отпугнули грязь и криминальная жизнь Неаполя, репутация различных мафиозных группировок, но вряд ли это поднимет ей настроение. Или же мне.

Если для мамы эта пара дней стала разочарованием, то для меня и вовсе пыткой. После встречи с Марком я сама не своя, вся на нервах, в растерянности, опять скучаю по нему. Что еще хуже — куда бы мы ни пошли, все напоминает о нем!

В Дуомо — кафедральном соборе — мы увидели древнюю реликвию, хранящую священную кровь святого Януария, что напомнило мне о божественном розовом вине, которым Марк угощал меня за обедом, «Москато роса». Каждый палаццо на виа Толедо, напоминал про самый грандиозный из всех них — Палаццо Роскаррик.

Затем мы пошли в музей «Каподимонте» — сурового вида дворец эпохи Бурбонов, строгий и заброшенный, одиноко стоящий в убогом сквере на освещенном солнцем холмике. Один из величайших музеев мира. Наконец-то мама ожила. Счастливая, она погрузилась в мир Рафаэля и Тициана, Эль Греко и Беллини, а все мое внимание переключилось на картину Караваджо.

«Бичевание».

Что тут поделать? С моей чудесной мамой я, конечно же, милая девочка. В последний день перед ее отъездом мы берем такси до вокзала: на поезде, что идет вдоль побережья, она доедет до своей подруги Марго в Амальфи.

Сейчас четыре часа дня. Мама смотрит на официанта и на чуточку улучшившемся итальянском с гордостью произносит:

— Un сappuccino, per favore.

Я стараюсь не морщиться. Неужели я была такой же, когда только приехала? Заказывала капучино после полудня? Теперь-то я знаю, что это совершенная бестактность. Неужели я ела спагетти вилкой и ножом, как мама? Наверное. Бог ты мой! А больше всего я ненавижу себя за то, как оцениваю маму. Ужас какой-то! Марк, что ты со мной сделал?

Мама сидит и пьет капучино, стараясь не смотреть в сторону привокзальных попрошаек. Решаюсь быть честной.

— Мам, — говорю я, — извини, что тебе не понравился Неаполь.

— Милая! — вздыхает мама. — Не сказать, что не понравился, просто здесь все… иначе.

— Уверена, в Амальфи тебе будет лучше. Там красиво. И чисто.

Она кладет ладонь поверх моей руки.

— Мне нет дела до Неаполя. Или Амальфи, — говорит мама. — Меня волнуешь лишь ты, моя дорогая единственная дочурка. Я очень тобой горжусь.

— Почему?

— Потому, — отвечает она и ставит кофейную чашку на стол. Ее проницательные глаза неотрывно смотрят на меня. — Потому что ты умница и красавица и поступаешь так, как следовало поступить мне. — (Я удивленно гляжу на маму, не понимая, к чему она клонит.) — Александра, ты живешь по-настоящему! Ты живая! Открываешь для себя мир. Жаль, что я не сделала того же.

— Мам, ты о чем?

— Икс, я люблю твоего отца и обожаю своих детей, всех троих, даже Джонни — в большинстве случаев. Но…

Никогда не видела маму такой. Она борется со своими внутренними демонами, затрагивает больные для нее темы. Ее взгляд теперь устремлен на тающую пену капучино.

— Знаешь, Алекс, — говорит она и поднимает на меня глаза. — Я ведь так и не побыла молодой. По-настоящему. Это очень и очень печально.

— Как…

— Я не понимала, что значит молодость, пока не стало слишком поздно. Пожалуйста, не повтори моей ошибки.

Вот так. Мама стоит на вокзале, ее поезд готов к отправлению. Помогаю донести чемоданы до вагона, она выглядывает из окна и машет мне на прощание. Поезд трогается, а глаза мамы блестят будто бы от слез. Одними губами она шепчет мне: «Я люблю тебя» — и я в ответ отчаянно размахиваю рукой. Стою и смотрю вслед поезду, пока тот не растворяется на горизонте. Хочется плакать.

Весь день меня переполняет неугасаемая ни на секунду печаль. Я словно поникшая, запылившаяся пальма на Партенопе. «Я ведь так и не побыла молодой… Не повтори моей ошибки».

Мне хочется нового опыта. Я молода. Вот и все. Я больше никогда не окажусь в Неаполе двадцатидвухлетней девушкой.

На следующий день, ближе к вечеру, я беру в руки телефон. Кладу на место. Потом прячу под подушкой. Достаю, набираю номер, считаю секунды, жду.

— Si?

— Buona sera[41]. Э…

— Да?

— Могу я поговорить с Марком? Синьором Роскарриком?

— Как вас представить?

— Александра. В смысле, Икс. Скажите ему, что звонит Икс.

Пауза. На линии появляется Марк.

— Алло? Икс?

Боже мой, этот чудесный голос! Акцент! Как мне хочется расцеловать Марка прямо по телефону. Поплакать на его плече. А потом поцеловать еще раз.

— Алекс?

— Марк, я… Боже… я… я хочу… Просто мне жаль… Я думала, может… Что ты сейчас делаешь?

— Ты хочешь увидеться?

Вот оно!

— Да, — отвечаю я.

— Приходи в «Гамбринус».

— Что, прости?

— Встретимся там вечером, в семь. Сперва мы должны поговорить.

Щелчок.

13

Ну конечно, «Гамбринус»! Здесь все началось, здесь все и закончится — или продолжится. Нервно ерзаю за столиком, пытаюсь не смотреть на часы. Я пришла на десять минут раньше. Может, стоило загадочным образом опоздать? Или одеться как следует? Я в джинсах и простой майке. Сначала раздумывала насчет коротенького платья, но потом решила, что буду выглядеть слишком доступной.

Может, я и доступная. Но только для Марка. Он нужен мне. Его божественные поцелуи. Пью джин с тоником — напиток покрепче, для храбрости — и пялюсь на площадь. Нервничаю. Жду. Снова смотрю на часы.

Вот и Марк. Пришел ровно в семь.

Когда он подходит к столику, я демонстративно смотрю на часы. Нужно разрядить обстановку пустяковым разговором.

— Ты всегда такой пунктуальный?

— Скажи спасибо моей матери, — учтиво говорит он и садится. — Она буквально вбила в меня, что точность — вежливость королей.