После любви - Платова Виктория - Страница 71

Философичный мямля, я была права.

Что же касается смерти Душана – подлинной или мнимой, – Слободан не верит в нее до сих пор. Не потому, что этого не могло случиться в принципе, нет. Просто смерть никогда бы не заинтересовалась такой блеклой персоной, как Душан Вукотич, а если бы он (по недоразумению) вдруг попался – его бы сняли с крючка как не заслуживающую внимания рыбную мелочь и отправили обратно в воду, подобный улов не делает чести никому.

Смерти тем более.

Душан с багажом из пятнадцати подготовленных Алексом картин сел в поезд в Сараеве, чтобы выйти в словенской Любляне и уже оттуда лететь самолетом во Францию, почему был выбран кружной путь – неизвестно до сих пор. К тому же Душан так и не прошел его до конца, вместо словенской Любляны случился хорватский Сплит – направление почти противоположное заданному, Душан развернулся на девяносто градусов. Это не в характере Душана, а его торопливый звонок из Сплита ничего не объяснил: планы изменились, братишка… я отправляюсь в Италию, пробуду там какое-то время, нет, ничего особенного не случилось, просто неожиданно возник покупатель на картины… ему нравится то, что я делаю, и он предлагает сумму гораздо большую, чем предложил господин Гринблат… позвоню, как только доберусь до места, а если объявится Алекс – передай ему… нет, не нужно ничего передавать, я сам свяжусь с ним и все объясню.

Больше звонков от Душана не поступало.

Алексу он тоже не звонил.

И все же Слободан пытался искать брата именно через Алекса, обозленного несоблюдением контракта, – тщетно. Душан как в воду канул. И его картины нигде не всплыли – ни одна из пятнадцати. Какое-то время муссировались слухи о гибели Душана, не сам ли Алекс их распускал?

Слободан не помнит точно.

– Он был очень талантливый художник, мой брат. – Слободан откидывается на сиденье и чешет переносицу. – Как говорит Алекс, такие рождаются раз в столетие.

– Я сожалею, Слободан.

– Лично мне не нравилась его мазня. Но если что-нибудь из этой мазни всплывет – оно будет стоить больших денег. Как говорит Алекс.

– Хотите наложить на них лапу?

– Нет. Я уже говорил, чего хочу. Работать с вами.

Я – в который уже раз – напрягаюсь, когда появится чертов Бир-Хаким?.. Общих фраз и туманных ответов на вполне конкретные вопросы все меньше и меньше, Слободан вот-вот меня раскусит. О том, что наступит после этого, лучше не задумываться.

– Назовите хотя бы одну причину, почему ваше желание должно быть исполнено.

– Я уже называл. И не одну, а целых три.

Байка про монету. Байка про сигнализацию. И – математическая байка, я помню.

– Я помню, Слободан.

– Этого достаточно или нужно что-то еще? К примеру, у меня нет моральных принципов.

– А неморальных?

– Никаких.

Он не врет, это видно по глазам, по-прежнему прозрачным; по губам – они вытянуты в шнурок, на нем может болтаться все, что угодно. Самый нейтральный вариант – гильза от патрона, которым был уложен босниец, попытавшийся ограбить ювелирную мастерскую Душана Вукотича. Ах, да, таких боснийцев было несколько, значит – и гильз будет больше, чем одна. И никаких иероглифов с пожеланием счастья – их просто умаешься выбивать.

– Вряд ли Алекс придет в восторг от того, что я увожу его людей.

– Значит, вы согласны?

– Нет.

– Вы можете поставить его перед свершившимся фактом. Вы компаньоны и имеете равные права, разве неправда?

– Хорошо, договоримся так: я буду иметь вас в виду.

– Это означает «да»?

– Это означает – «я подумаю».

Вот и мост.

Панорама, открывающаяся с него, впечатляет. Иногда стоит какое-то время пожить у океана, чтобы по достоинству оценить прелесть реки. Наличие в ней воды – уже потрясение, особенно для меня, привыкшей к сухим марокканским поймам, красным от выступившей на поверхность глины. Так было не всегда, три года – не вся жизнь, но я успела забыть о Неве, а Сена – напомнила, вода в ней такая же грязная, такая же мутная; она также загнана в каменный корсет набережных – ни вдохнуть, не выдохнуть, возможностей для импровизации не остается. Я скучаю по Марокко.

– Эта история с ювелирной мастерской вашего брата…

– Что вас беспокоит, Мерседес?

Пора бы перестать вздрагивать, когда тебя называют Мерседес. И нервно трясти сигаретой – тоже.

– Вы правда стреляли?

– Я устроил настоящую бойню! Если захотите, я расскажу подробнее.

– Не сейчас.

– Я понимаю. Не сейчас, но когда-нибудь.

– Когда-нибудь… может быть.

– Это означает «да»?

– Это означает – «я подумаю».

Что произошло бы со Слободаном, не будь войны, этнических чисток и бомбардировок Белграда? Он никогда бы не оказался здесь, а если бы оказался – то совсем по другому поводу. Насколько я успела узнать Слободана Вукотича и о Слободане Вукотиче – он бежал совсем не от войны. Бежать от войны – типам, подобным Слободану, такое и в голову не придет, они не отвалятся, пока не выжмут из нее все соки, пока она не затихнет сама собой или не будет прекращена насильственно, в виду явного преимущества одной из сторон; пока стреляные гильзы не станут диковинкой и поводом для возбуждения дела. День окончания войны всегда трагичен для типов, подобных Слободану, независимо от того, на чьей стороне они находятся.

Зачем психопат и маньяк понадобился Алексу? Это не мое дело.

Я больше никогда не увижу его. И об Алексе придется забыть – что ж, это всего лишь расплата за непростительную глупость, которую я совершила, согласившись на встречу с сумасшедшим из его конторы. И слава богу. Слава богу, что мы со Слободаном пересеклись на нейтральной территории, и я – совершенно безнаказанно – смогу вернуться в нигде не засвеченный отель, а вечером позвонит Доминик с утешительным известием о том, что детектив из Касабланки взял след; возможно – это сообщение придет завтра, или послезавтра, или через три дня. Но оно обязательно придет.

Иначе и быть не должно.

Мне не нравится роль Мерседес Гарсия Торрес. Пересечь в ее образе границу – еще куда ни шло, но все остальное… Легкий скетч прямо на моих глазах трансформировался в авантюрную драму с неясным финалом, я не знаю, чего ожидать от партнеров, возникающих совершенно ниоткуда, и я абсолютно не способна к импровизации.

Почти как река, затянутая в корсет набережных.

«Бездарная актрисулька» – так я думала о себе совсем недавно, утром, когда Natasha дала мне ключ от номера, заранее заказанного Домиником. С тех пор ничего не изменилось, и таланта не прибавилось, а вот подтверждений собственной бездарности – хоть отбавляй. Хоть задницей ешь, сказали бы мои питерские друзья.

– …Вы преувеличиваете, Слободан.

– Нисколько.

«Рено» стоит в довольно тихом местечке уже несколько минут, нас окружают однообразные фасады домов – если под однообразием подразумевать архитектурную сдержанность, буржуазную сдержанность, сдержанность цветов на этикетке бутылки хорошего вина.

Авеню Фремье выглядит вполне респектабельной.

Впрочем, после живописной и крикливой нищеты марокканских улочек любая европейская улица покажется респектабельной. Мерседес живет на авеню Фремье, так говорил Заратустра.

Слезайте, приехали.

Конец пути.

– …Нисколько не преувеличиваю, Мерседес. Я познакомился с вами и счастлив. Мне давно хотелось увидеть женщину, о которой Алекс говорит в превосходных степенях. И вот еще что… Мне кажется – он побаивается вас.

– А вот это – уж точно преувеличение.

На секунду мне даже становится жаль юнца с квелой бороденкой – так глубока пропасть его заблуждений относительно брюнетки, сидящей рядом.

– Нет, нет! Мерседес – это почти миф. Вы понимаете, о чем я говорю?

Все предопределено – случайностей не бывает – сегодня мне уже приходилось слышать занятную концепцию о мифе в истории Этого города, и во всех других историях тоже; грех не воспользоваться ею прямо сейчас, сию минуту.

– Остерегайтесь мифов, Слободан. Мифы имеют склонность втягивать человека в сомнительные истории. И что самое неприятное – искажать его сознание.