Купель дьявола - Платова Виктория - Страница 27

— О, нет! Это очень большие деньги… — в глубине холла она увидела кого-то из знакомых и помахала им рукой. — Извините меня, Катья… Желаю вам удачи…

Лавруха, все это время стоявший неподалеку, заметно оживился.

— Что за дивная самка? — спросил он развязным голосом. — И почему ты меня ей не представила?

— Ты для нее умер.

— Она сама тебе об этом сказала?

— Лавруха, это та самая шведка, которой я продала твои картины…

— А-а… Может быть, мне воскреснуть, как Иисусу Христу, ты как думаешь, Кэт?

— Для Иисуса Христа ты не вышел ни рылом, ни пропорциями. Так что придется тебе довольствоваться отечественными экземплярами.

— Убийца!..

Ничего не значащий треп Лаврухи немного отвлек меня от мыслей о Титове. Интересно, почему он не приехал? Может быть, мне стоило с ходу согласиться на его предложение? И ухватить бензинового короля за мошонку, пока он не передумал и был податлив, как сомнительного качества глина, из которой Адик Ованесов лепил своих керамических козлов?..

— О чем ты все время думаешь? — Снегирь снова подтолкнул меня под локоть. — Идем. Следующий лот наш.

Я мысленно выругалась: из-за дурацких воспоминаний о Титове я напрочь забыла, зачем мы здесь. “Всадники Апокалипсиса”, вот что бесспорно, вот что никогда мне не изменит. Мы с Лаврухой ворвались в зал в самый последний момент и едва не пропустили ритуал заявки лота. Стоящий за изящной конторкой жрец от искусства хорошо поставленным голосом представил нашу доску. И только теперь я оценила красоту и торжественность момента. Слова плыли в пространстве, сталкиваясь друг с другом и удачно друг друга дополняя: картина “Всадники Апокалипсиса”…. Пятнадцатый век… дерево, масло… Нидерланды… Лукас ван Остреа по прозвищу Устрица… Первоначальная цена…

Я видела сотовые телефоны в руках агентов, таблички с номерами, напряженно склонившиеся головы, бычьи затылки и бычьи лбы участников торжища. Только Титова не было среди них. Первыми сошли с дистанции расчетливые иностранцы: имя Лукаса Устрицы было вовсе не тем именем, ради которого стоило раздеваться до трусов. А после третьей перебивки цены отпали основные претенденты из числа крупных коллекционеров: слишком высоки были ставки. Планку пытались удержать только двое: стареющий холеный банкир (его лицо периодически мелькало на страницах деловых газет) и молодой бизнесмен, темная лошадка из газонефтяного стойла. Их торг был по-настоящему красив, а интрига закручена до предела. Наблюдая за ними, я забыла обо всем. Банкир повышал цену осторожно, цепляясь зубами за каждую лишнюю сотню; бизнесмен пытался сломить сопротивление противника лихими кавалерийскими наскоками. Общими усилиями они преодолели рубеж в один миллион, и зал затаил дыхание.

— Старый хрыч его обставит, вот увидишь, — жарко прошептал мне на ухо Лавруха.

— Свалится. Уж больно прижимист, — я была всецело на стороне молодого ретивого жеребца. Широта его души увеличивала мои и без того фантастические комиссионные.

— Ничего. Курочка по зернышку клюет, — Лавруха проявил завидную проницательность, которую я оценила много позже. — Парнишка не стайер, салага, помяни мое слово…

Я обвела глазами зал и сразу же выхватила из толпы Херри-боя. От него исходили токи ненависти и полуобморочного желания обладать картиной. Волосы Херри-боя слиплись и намертво приклеились к черепу, кадык поршнем ходил в узком кожухе шеи, а глаза пожирали недосягаемых “Всадников”, выставленных на подиуме.

Если бы Херри-бой родился в России, то в его душе сейчас звучали бы такты “Прощания славянки”. Через несколько минут картина уйдет с молотка, и ты больше никогда не увидишь ее, бедняжка Херри-бой.

Глухим расслабленным голосом банкир накинул еще пару сотен, и молодой человек неожиданно сломался, притих и покинул поле боя. Выездка и конкур были закончены для него навсегда. Аукционный жрец два раза ударил молоточком и снова занес его для третьего удара. И тут случилось невероятное: никому не известная серая личность с последнего ряда подняла свою табличку. И предложила сумму, на сто тысяч превышающую последнюю цену. Лицо банкира неожиданно превратилось в маску гнева: морщины на его лбу пошли волнами, а крылья носа раздулись, как паруса какой-нибудь фелюги; я даже испугалась, что старика хватит апоплексический удар. Он так и не смог перебить цену, заявленную серой личностью с последнего ряда. Видит око, да зуб неймет.

Молоток в третий раз опустился на головы несчастных соискателей.

Картина ушла, а мы с Лаврухой в одно мгновение стали богатыми. И зайцами проскочили в никогда не принадлежавший нам хай-класс.

— Красиво сработано, — выдохнул Лавруха, вытирая галстуком вспотевший лоб. — Беспроигрышная тактика…

— Ты о ком?

— О нынешнем владельце… Дождался критического момента и саданул старому хрычу прямо в яйца. Но для такой тактики нужно иметь железные нервы и быть профессионалом экстра-класса. Аукционным игроком. Похоже, что он работает на кого-то, не для себя покупает…

— Все-то ты знаешь, Снегирь!

— А ты смотри и учись. Такие игры, между прочим, тоже входят в систему профессиональной подготовки галерейщиков.

Я с удивлением уставилась на Лавруху. Я и подумать не могла, что Снегирь обладает такими познаниями в аукционных играх.

— Ну, что варежку разинула, миллионерша? — подмигнул мне Снегирь.

— Я даже не знала, что ты у нас такой крупный специалист.

— Ты еще многого обо мне не знаешь. Идем, шампанского на радостях выпьем.

В холле Снегирь продолжил свою лекцию.

— Это же чистой воды психология, Кэт. Парень — физиономист от бога, да еще, наверное, с хорошим образованием. Наблюдает за участниками торгов, выжидает момент. Ясно, что повышать ставки до бесконечности никто не в состоянии. И максимальная сумма всегда прочитывается на чьей-то алчной роже.

— Ты думаешь?

— Уверен. Когда предел наступает, игрока всегда что-то выдает.

— Как он мог увидеть, он же сидел на последнем ряду…

— Ты заметила, что у него был сотовый? Наверняка кто-то из команды сидел неподалеку от банкира с таким же телефоном. Или хозяин…

— Это только твои предположения, Лавруха.

— Не лишенные оснований предположения.

Я несколько секунд разглядывала Снегиря. В нем ровным счетом ничего не изменилось: та же потешная рожа, те же толстые губы и не поддающаяся никаким бритвам поросячья щетина. Те же круглые и блестящие птичьи глаза (Лаврухина внешность всегда старалась соответствовать фамилии). Ничего не изменилось, и изменилось все. Я бросилась Лаврухе на шею, с трудом подавив торжествующий крик.

— Ты чего, Кэт?

— У нас все получилось, Лаврентий! Мы провернули это дельце, и мы богаты! Ты хоть это понимаешь?

— Если честно — нет. Пока не возьму их в руки, наши денежки, ничему не поверю… Кстати, когда мы их получим?

— Не сегодня и не в ближайшую неделю. Ты же знаешь, есть еще куча формальностей… Да и вряд ли тебе кто-то выдаст наличными такую сумму. Вычтут налоги, откроют счет, переведут в банк…

— Лучше заграничный. Швейцарский.

— Хотелось бы.

— Наконец-то я доберусь до Италии…

— А на рождественские каникулы сгоняем в Париж, — поддержала Лавруху я. — Возьмем Жеку, двойняшек и поедем… И еще в Барселону: мечтаю увидеть дома Гауди [17]. И весь остальной мир тоже…

Мы сразу же покинули аукцион, свободные и независимые молодые люди, и уже в дверях гостиницы столкнулись с Херри-боем. Он потерянно стоял у кадки с экзотическим деревцем и курил (я еще ни разу не видела, чтобы он курил).

— Ну, уважаемый, вот все и закончилось, — сказал Лавруха.

— Это большая ошибка. Вы не понимаете…

— Когда вы улетаете, Херри? — спросила я.

— В следующую среду. Вы не могли бы познакомить меня с покупателем?

— Мы даже не знаем, кто он, Херри.

— Да, конечно, — он совсем по-русски бросил окурок в кадку и побрел к выходу.

— Жаль беднягу, — сказала я Лаврухе.