Операция «Степь» - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 16

– Ай! – пронзительно крикнула Анюта и кинулась к нему. Ванек сжался, с хрустом жуя сахар.

– Так нельзя! – крикнула с лавки Женя, все еще успокаивавшая Настеньку. Но что уже мог изменить ее возглас?

Цепная реакция, в одно мгновение охватившая ребят, была непреодолима. Кто молча, кто с визгом, кто с рычанием – все дети, до того смирно сидевшие у стены на лавках, ринулись к елке. Гирлянды и лопаточки посыпались с веток, сосенка рухнула. Набрасываясь на нее всем телом, воспитанники рвали пальцами, хватали ртами, прижимали обеими руками к груди ветки с чекистскими подарками.

– Ребята, не надо! Не надо!! Это все ваше! – кричала Шура. Она пыталась оторвать детей от колючей хвои, но для них не было сейчас ничего важнее, чем завернутые в бумажки с хвостиками кусочки сахара, хлеба и воблы. Голод, который сжимал их за горло столько недель, вдруг крикнул сейчас во весь голос. Ребята уже не могли думать ни о чем другом, кроме того, что сейчас они могут что?то схватить и съесть, и если не успеют, то съест кто?то другой – Нинка, Васька, Клавка…

В смятении оттаскивали Шурочка и Женя детей от елки. А те судорожно цеплялись за подарки, совали их вместе с бумажками в рот, вырывали из зубов, со злыми слезами били друг друга по лицу, по голове стиснутыми кулачками…

Чекисты, прибежавшие на зов Жени, растащили исцарапанных, с разбитыми носами, по?звериному ожесточившихся ребятишек. Хлюпали, подвывали оставшиеся на лавках среди подушек Венечка, Шараф и Настя, не сумевшие принять участие в жестоком дележе подарков. Плач, злые возгласы, истерические крики наполняли комнату, где лежала поверженная, раздавленная, растерзанная елка.

Через час?полтора, когда заведующая и воспитательница детдома Самгубчека успокоили и уложили в постели воспитанников, а чекисты ушли на дежурство, в особняке опять стало тихо. Время мертвого часа, ввиду исключительных обстоятельств, наступило сегодня раньше – не после обеда, а до него. Тишина не была абсолютной: порой кто?то из воспитанников нервно всхлипывал. Впечатлительная Настя шепотом приговаривала что?то в подушку, постанывал Веня.

Уложив детей, Шура и Женя молча стояли у открытой двери, от которой железная лестница сбегала на первый этаж к парадному.

– Дуры мы дуры, – глухо сказала Женя. – Нет нам прощения за такое… Искалечили детей… Не могу!..

Шурочка прижалась грудью к ее плотному плечу.

– Женечка, милая… Они чудные, они добрые. – Голос Шуры задрожал, готов был вот?вот сорваться на рыдание. – Это не они… Это смерть из них вырвалась наружу… Как у Метерлинка… Теперь им станет лучше, Женечка, вот увидишь.

Сурикова резко повернулась, взглянула ей в лицо. Сухие глаза глядели неподвижно.

– Умру! Сдохну! Но дети наши… – Она сглотнула застрявший в горле комок. – Они будут детьми… Спасибо тебе, Шура… – И она, по?бабьи громко всхлипнув, уткнулась в мокрую от слез щеку Ильинской.

Так и проплакали, пока не стали пробуждаться дети…

Красавица Алена

Мишка наслаждался жизнью на полную катушку. Из станицы Красноярской выехали с рассветом, и хотя через тракт мела лишь поземка, а отдохнувший за ночь верблюд шагал как никогда бодро, все же безостановочно отмахать тридцать верст при ядреном морозе не мед. В станице Горской дом, свободный от постоя серовских конников, нашелся не сразу. Зато теперь, когда нашли, пожаловаться было не на что. Жирная баранья похлебка обжигала рот, куски соленой рыбы розовели, оттаивая. А хлеб!.. Он был из настоящей пшеницы, без всяких примесей, и еще хранил тепло русской печи. Рука так и торопилась за следующим куском.

Не худо, видать, живут эти уральские казаки – именно эти, Ивановы, что так охотно приютили самарского коробейника. Оно, конечно, неизвестно, как на гостей поглядел бы хозяин, будь он дома. Но вернется Викентий Иванов только к вечеру: сегодня почти все казаки Горской багрят на Урале рыбу. По дороге, в нескольких верстах от станицы, Мишка с Байжаном заметили на хорошо окрепшем льду реки?кормилицы шевеление десятков, а то и сотни черных человечков. Багры рассмотрел Байжан: слух у него кошачий, а глаз, как у орла.

Горница была жарко натоплена, кизяков Ненила Петровна не пожалела. В избе не как у крестьян в родном Старом Буяне. Через всю горницу бегут тканые цветные дорожки, у кровати такие же коврики?кругляши. Комод новый, на нем зеркало, и, хотя у стен обычные лавки, к столу приставлены четыре венских стула. На одном из них сидит закусывающий купец Ягунин. Пиджак повешен на спинку стула, косоворотка расстегнута. Лоб и нос Мишкины мокры от пота, в животе тяжесть, а рука все сует да сует деревянную ложку в миску с похлебкой. «Вот уж, правда, из голодной деревни», – думает о себе с неодобрением Мишка и двумя пальцами берет с тарелки кусок балыка потолще.

Зато Алена не осуждает его. Радуется, что заезжий белобрысый парень ест с таким смаком. Мать убежала по соседям – разнести весть о торговце самонужным товаром. Наконец?то заглянули, слава богу, и в их дыру! Скоро в горницу набьются бабы и мужики и Мишка начнет с ними – не как раньше, уже безо всяких стеснений и краснений – деловитый и говорливый торг. Позавчера в Калмыковске Байжан освободил арбу от продуктов. На этот раз они наменяли фунтов сто рыбы – соленой, копченой, вяленой. Взяли и немного икры. К ней привык?таки за время долгой дороги Ягунин. Только вот без хлеба шла она туго.

Поглядывая то на пронзительно яркие лубочные картинки сугубо военной тематики, развешанные по стенам, то на портрет бравого усача в белой фуражке и казачьем бешмете («Аленкин батя», – догадался Ягунин), он изредка и, понятно, украдкой бросал любопытствующий взгляд на девушку. Перед ней были разложены во всю длину лавки женские мелочи: мотки лент, широкие цветные резинки, клубки и катушки ниток, пачечки иголок, косынки цветастые и однотонные, разнокалиберные пуговицы, бусы из цветного стекла, колечки отнюдь не из драгоценных металлов и прочая чепуховина. За свои неполных семнадцать годков Аленка всего раз – пять лет назад, на ярмарке в Лбищенске, куда ездила с батей, – видела такое изобилие сокровищ. Ее чуть смугловатое лицо красил круглый румянец, отчего оно было точь?в?точь похоже на персик, который Ягунин видел лишь однажды, да и то на картинке. Возможно, оттого, что душа размягчилась от тепла и сытости, но, глядя на Алену, Мишка признавался себе, что видеть таких красивых девушек ему не приходилось. Не хотелось сравнивать ее с Шурочкой, хоть и были они слегка похожи: обе черненькие, черноглазые, быстрые в движениях. Но короткая прическа Шуры никак уж не могла соперничать с тяжелой косой Алены, а тоненькая, «буржуазная», как однажды определил Мишка, фигурка дворянской барышни определенно проигрывала статности юной казачки. Но, как подметил Мишка, внимательнее приглядевшись к портрету урядника Иванова, была в бате, а значит, и в Алене, бо?о?ольшая примесь каких?то степных, восточных кровей. Те же глаза взять: вроде и не как у киргизов, не щелочки, а все же чуть подрезанные сверху, не русские. И лицом не бела, и скуластенькая… И все равно… Лучше парням не заглядывать в ее черные очи – сухотка обеспечена.

Куда меньше внимания обращала на него Алена. Она увлеченно перебирала быстрыми пальцами Мишкину галантерею, прикидывала к шее то шарфик, то бусики, что?то откладывала в сторону, потом заменяла другим… Скоро в избе появятся хваткие станичницы, нужно до них отложить для себя что покраше.

В путешествии по Гурьевскому тракту у Мишки с Байжаном наступил ответственный момент. Уже в Красноярской станице они нос к носу столкнулись с бандитами Серова. Правда, встретились всего лишь разведчики – четверо кавалеристов, заглянувших погреться в избу на окраине. И надо же – именно в ту избу, где в тот час коробейничал Ягунин! На молоденького торгаша, а тем более на его спутника киргиза, не понимавшего по?русски ни слова, особого внимания бандиты не обратили. Не до них: станица была под врагом, и, хотя ее армейский гарнизон насчитывал не более двадцати сабель, показываться красноармейцам на глаза разведчики Серова не хотели. Один из них, рыжебородый сутулый казак, выменял у Мишки на желтую сыромятную плетку две ложки и котелок. Бандиты не расседлывали лошадей. Попили чаю, порасспросили хозяина, что слышно о передвижении большевистских войск, и умчали в пургу, которая к вечеру пошла на убыль.