Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник) - Лондон Джек - Страница 55

– Эта собака потеряла своего хозяина, – сказал первый помощник.

– Нам нужно его найти, – прибавил другой.

– Хорошая собака, сколько вы за нее хотите? – спросил Доутри, критически оглядывая Майкла. – Какого она нрава?

– Посмотрите сами, – был ответ.

Баталер протянул руку и хотел погладить Майкла, но ему пришлось быстро отдернуть ее, так как Майкл, ощетинившись, зарычал, оскалив зубы.

– Ничего, валяйте, он вас не тронет! – кричали восхищенные пассажиры.

Между тем Майкл чуть не вцепился в руку баталера, и тот едва успел отскочить от свирепо прыгнувшего на него пса.

– Держите его, – сердито закричал Доутри. – Подлая бестия! Мне его и даром не надо!

Они подтянули веревку, и Майкл, в пароксизме бешенства, скакал, натягивая ее, и злобно рычал, глядя на баталера.

– Ну как? Кто бы сказал, что он меня знает? – торжествовал баталер. – Сам я никогда этого трюка не видел, но много о нем слышал. В прежнее время браконьеры в Англии обучали ему своих собак. Ни один лесной сторож или контрабандист не мог поймать чужого браконьера при помощи его собаки – собака была нема.

Да, сказать вам, он много чего знает, этот пес. И английский язык тоже. Вот как раз дверь моей каюты открыта, и он может все что угодно принести оттуда – башмаки, туфли, шапку, полотенце, щетку для волос или табак. Ну, что хотите? Скажите только – и он принесет.

Пассажиры заговорили хором, выкрикивая разные предметы.

– Нет, вы должны выбрать что-нибудь одно, – сказал баталер.

– Туфли, – с общего одобрения сказал капитан Дункан.

– Одну или обе? – спросил Доутри.

– Обе.

– Сюда, Киллени! – наклоняясь к нему, начал Доутри и отскочил назад, потому что зубы Майкла щелкнули у самого его носа.

– Это я виноват, – оправдывал он Майкла. – Я не предупредил его, что та игра окончена. Теперь последите-ка за нами, посмотрите, сможете ли уловить, когда я ему подам какой-нибудь знак.

Никто ничего не увидел и не услышал, когда Майкл, с восторженным визгом, извиваясь всем телом, бросился к баталеру, ласкаясь и прижимаясь к любимым рукам, которым он только что угрожал, бешено лизал их и пытался подскочить к самому лицу и лизнуть его. Нелегко далось Майклу нервное и умственное напряжение, требуемое для того, чтобы разыграть ярость и угрожать своему любимому баталеру.

– Ему нужно прийти в себя после той игры, – объяснил Доутри, лаская Майкла. – Ну, Киллени, ступай и принеси мне туфли! Погоди! Принеси мне одну туфлю! Принеси две туфли!

Майкл, насторожив уши, вопросительно смотрел на него. Его глаза светились разумом и сознанием.

– Две туфли! Живо!

Майкл сорвался с места с такой поспешностью, что его тело распласталось на палубе, и, обогнув рулевую будку, он соскользнул вниз по лестнице.

В один миг он уже вернулся с обеими туфлями в зубах и положил их у ног баталера.

– Чем больше я смотрю на собак, тем больше поражаюсь, – говорил вечером шортлендскому плантатору Дэг Доутри, кончая четвертую бутылку пива. – Возьмите Киллени-боя. Он проделывает все эти штуки совсем не механически, только потому, что его им обучили. Нет, тут дело не в этом. Он проделывает их из любви ко мне. Я не сумею объяснить вам, но я это чувствую, знаю.

А впрочем, может, я и сумею объяснить это: Киллени не умеет говорить так, как говорим мы с вами. Он не может сказать, как он меня любит, а он весь дышит любовью – каждый волосок в нем. Дела говорят больше, чем слова, и он, исполняя все мои желания, говорит мне о своей любви. Трюки? Конечно. Но перед ними красноречие человека дешевле грязи. Ведь это его речь. Собака говорит без языка. Разве я не понимаю? Разумеется, понимаю и вижу, что он счастлив, проделывая для меня все эти трюки… так же счастлив, как человек, протягивая в трудный момент руку своему товарищу, или влюбленный, укутывая от холода любимую девушку своей курткой. Скажу вам…

Тут Дэг Доутри запнулся от непривычки выражать мысли, витающие в его возбужденной пивом голове, и, пробормотав что-то, начал снова:

– Знаете, все дело в разговоре, а Киллени не может говорить. Он не мало передумал у себя, там, в голове, – посмотрите, как светится мысль в его милых коричневых глазах, – но он не может передать ее мне. Я иногда замечаю, как он напряженно старается сказать что-то. Между нами большая пропасть, и язык был бы единственным мостом через нее; он не может перескочить через эту пропасть, хотя он полон тех же чувств и мыслей, что и я.

Но вот послушайте! Ближе всего мы, когда я играю на гармонике, а он подвывает мне. Музыка – это почти мостик между нами. Это настоящая песня без слов. И… не объясню вам, как это выходит… но все равно, когда мы кончаем петь, я чувствую, что мы гораздо ближе друг другу и что наша близость не нуждается в словах. И, знаете, когда я играю, а он поет, то наш дуэт – это как раз то, что всякие там верующие называют религией и познанием Бога. Уверяю вас, что когда мы вместе поем, я становлюсь верующим, становлюсь ближе к Богу. Это очень большое чувство – такое же большое, как земля, океан, небо и звезды. Я тогда чувствую, что мы все сделаны из одного материала – вы, я, Киллени-бой, горы, песок, морская вода, черви, москиты, солнца, мерцающие звезды и сверкающие кометы.

Полет фантазии слишком далеко увлек Дэга Доутри, и он заключил свой монолог, скрывая смущение под хвастовством:

– Поверьте, не каждый день рождаются такие собаки. Верно – я его украл. Но он мне сразу понравился. И если бы мне пришлось начать сначала, зная его так хорошо, как я его знаю сейчас, я бы опять украл его, хотя бы мне пришлось поплатиться за это собственной ногой. Вот какой это пес!

Утром, когда «Макамбо» подходил к Сиднею, капитан Дункан сделал новую попытку получить Майкла. Баркас портового врача подходил к судну, когда капитан кивком головы подозвал проходившего по палубе Доутри.

– Баталер, я дам двадцать фунтов.

– Нет, сэр. Благодарю вас, сэр, – был ответ Доутри. – Я не могу с ним расстаться.

– Тогда двадцать пять. Я не могу дать больше. Кроме того, на свете много других ирландских терьеров.

– Я как раз думал о том же, сэр. И я вам достану другого. Здесь же, в Сиднее. И вам это не будет стоить ни одного пенса.

– Но я хочу иметь Киллени-боя, – настаивал капитан.

– Я – тоже, и в этом вся загвоздка, сэр. Кроме того, я первый получил его.

– Двадцать пять соверенов – хорошая сумма… за такую собаку, – сказал капитан Дункан.

– А Киллени-бой, хорошая собака… за такую сумму, – возразил баталер. – Оставим в стороне вопрос о чувствах – одни его трюки больше стоят. Неузнавание меня в тех случаях, когда мне это нужно, само по себе стоит пятидесяти фунтов. А его счет, а его пение и все остальное? Все равно, как бы там я его ни получил, но он тогда этих штук не знал. Это все мое. Я сам учил его всему. Он теперь совсем не тот, каким взошел на борт. Я столько вложил в него своего, что продать его – значит продать часть самого себя.

– Тридцать фунтов! – назвал окончательную цену капитан.

– Нет, сэр. Благодарю вас. Дело не в цене, – отказался Доутри.

Капитан Дункан повернулся и пошел навстречу поднявшемуся на пароход портовому врачу.

Врачебный осмотр едва закончился, и «Макамбо» шел из гавани в доки, когда к нему вплотную подъехала нарядная военная шлюпка и нарядный лейтенант поднялся по трапу. Скоро выяснилось, в чем дело. Он был четвертым помощником капитана британского крейсера второго класса «Альбатрос», который заходил в Тулаги с депешами от резидента Южноокеанских английских колоний. Так как между прибытием «Альбатроса» и отплытием «Макамбо» прошло едва двенадцать часов, резидент Соломоновых островов и капитан Келлар считали, что пропавшая собака была увезена именно на этом пароходе. Зная, что «Альбатрос» должен зайти в Сидней, его капитану поручили узнать о судьбе собаки. Имеется ли на борту ирландский терьер, отзывающийся на кличку Майкл?

Капитан Дункан честно признался, что имеется, причем всячески выгораживал Дэга Доутри, повторяя сказку о собаке, самостоятельно появившейся на борту. Как же вернуть теперь собаку капитану Келлару, возникал вопрос; «Альбатрос» шел к берегам Новой Зеландии, но капитан Дункан разрешил все недоумения.