Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 14


14
Изменить размер шрифта:

— Нет. На продажу разводим.

Он проводил нас к своей избе на сваях, поднялся по шаткой лесенке и распахнул дверь. Мы заглянули туда. Шум внутри стоял такой, будто одновременно работало несколько прялок. То были канарейки, множество канареек. Прижившиеся на чужбине переселенцы из жарких стран суетливо прыгали в своих клетках, наполняя тесное помещение оглушительным свистом и щебетом.

— Мы из Медыни, калуцкие, — пояснил дед, осторожно притворяя дверь. — У нас каждая волость имеет свое предназначение. Из Хотисина идут по всей России бутоломы, иначе — камнерои, из Дворцов — столяры, из Желохова — печники, маляры, штукатуры. Наша Медынская волость занимается канарейками.

— Сами и продаете их?

— Зачем сами? Скупщики скупают, потом развозят птичек по всей империи.

— Кто же у вас, у калуцких, землей занимается? — спросил Петр Арианович.

— Землей? — удивился дед. — А откуда ей быть, земле-то? У нас, слышь ты, одних графьев да князей, почитай, десятка полтора или два. Им-то кормиться надоть или как?

— А Лиза говорила: была у вас земля.

— Ну, это когда была! Была, да сплыла. Вода теперь на нашем поле, луга заливные.

— Чьи?

— Княгини Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон!..

Дед произнес двойной титул своей обидчицы чуть не с гордостью, будто ему приятнее было, что землю оттягала не простая помещица, а сиятельная.

— Мельницу она воздвигла на речушке, — словоохотливо продолжал он, — и плотину к ней. Вот и затопила вода землицу. Пошли мы к княгине, в ноги упали. Смеется; «Не виновата — паводок, вода!» С тем и ушли.

— Судились с ней?

— Что ж судиться-то? К ней губернатор кофий приезжает пить.

Петр Арианович встал, сердито дернул плечом.

— Канареечная волость! Подстрочные примечания к учебнику географии!..

Он долго говорил о чем-то со стариком — вполголоса. До меня донеслись только последние слова его:

— Ну и что ж, что далеко? Ты до моря не дойдешь — оно до тебя, может, дойдет!

Старик засмеялся. Он понимал, что барин шутит.

А про море зашла речь вот почему. Старик вспомнил, что служил «действительную» в городе Дербенте. И полюбилось ему море с той поры. Вот уж море так море! Правду в сказках говорят: синь-море!.. Перед смертью мечталось побывать еще разок.» Дербенте, на море взглянуть. Да где уж! Ноги плохи стали, не дойти до Дербента…

На обратном пути Петр Арианович молчал, думая о своем. Потом обернулся к нам:

— Дед не поверил мне, засмеялся… А почему? Человек давно начал менять мир вокруг себя. На то он человек! Силен — да, но будет еще сильнее, во сто крат сильнее…

Вспоминая об этом вечере, представляю Петра Ариановича стоящим на высоком берегу. Фуражка в руке, прямые волосы треплет ветер. Фигура четко вырисовывается на фоне пронизанной солнечными лучами просторной поймы.

Вдали густо-синяя кайма лесов, в светлых излучинах неторопливой Мологи темнеют деревеньки, несколько низеньких покосившихся, крытых дранкой изб, между которыми протянуты для просушки рыбачьи сети. Все будто сковано сном, все неподвижно, неизменно. Так же, наверное, текла Молога, так же темнели избы, сушились сети и сто лет назад, и триста, и пятьсот.

Кто же разбудит пойму Мологи от векового сна?

10. «Скорей Весьегонск с места сойдет!»

Петру Ариановичу упорно преграждали путь к островам.

Опасность все время подстерегала его. Мы чувствовали ее в многозначительных косых взглядах Фим Фимыча, в осторожно прощупывающих вопросах моего дядюшки. Мы чувствовали ее всю весну — за каждым кустом, за каждым углом.

Однажды после привала в лесу Андрей обнаружил несколько окурков у куста. Место было примято, от свежей земли шел пар. Значит, только что кто-то лежал здесь и подслушивал нас.

В другой раз, сидя над картой в комнате Петра Ариановича, я ощутил холодок в спине и быстро оглянулся. В просвете между шторами темнело чье-то прижавшееся к оконному стеклу лицо. Оно тотчас исчезло.

Кто же это мог быть? Круглые глаза, очень толстые губы, приплюснутый — пуговкой — нос. Лицо, прижатое вплотную к стеклу, как бы превратилось в маску. Я бы не смог потом узнать его.

Андрей предположил, что это был Фим фимыч. Очень приятно было думать, что мы сидим сейчас в тепле, а он, желая подслужиться инспектору, мерзнет на улице. Почки на дубе уже начали распускаться, в эту пору всегда холодает.

Наверное, помощник классных наставников подпрыгивал на месте, чтобы согреться. Мороз хватал его за ноги, и он быстро отдергивал их, будто обороняясь от собак.

Попрыгай, попрыгай!..

Имя-отчество помощника классных наставников было Ефим Ефимович, но дети и взрослые звали его сокращенно Фим Фимычем. О, если бы можно было укоротить и самого его, как сделали это с именем-отчеством!.. Я никогда, ни до того, ни после, не видел таких длинных людей. Он выглядел именно длинным, а не высоким, потому что плечи его были необыкновенно покаты и узки. На тощей шее рывками поворачивалась маленькая голова.

Во взгляде его было что-то больное и странное. Замечали: чем способнее, инициативнее, талантливее ученик, тем больше придирается к нему Фим Фимыч.

В обязанности Фим Фимыча входило следить за тем, чтобы, встречаясь на улице с педагогами, ученики приветствовали их согласно ритуалу (полагалось не просто козырнуть, а, плавно отведя фуражку в сторону, вполоборота повернуться к приветствуемому, причем желательно — с улыбкой). Он должен был также пресекать всякую школьную крамолу. Можно было почувствовать на затылке сдерживаемое дыхание и увидеть, как через плечо простирается к тетрадкам длинная рука: а не малюешь ли ты карикатуру на инспектора или на самого Фим Фимыча?

Нужное и важное дело — поддержание в училище дисциплины — превращалось в унизительную слежку.

С нами он стал подозрительно ласков. Как-то даже назвал «милыми мальчиками». Это было, конечно, неспроста.

Затем меня вызвал инспектор училища и принялся выспрашивать про знакомства Петра Ариановича за пределами Весьегонска.

Я знал лишь, что существует какой-то профессор, который хлопочет насчет экспедиции, но, понятно, промолчал об этом.

Стоя посреди просторного кабинета, инспектор с минуту недоверчиво смотрел на меня, потом закрыл глаза и, казалось, забыл о моем присутствии.

Известно было, что он обременен разнообразными болезнями, которые, собственно говоря, и составляют смысл его существования. Вот и сейчас наш инспектор неподвижно стоял, чуть склонив голову набок, как бы прислушиваясь к тому, что происходит внутри него, и, судя по выражению лица, не был доволен происходящим.

— Ты еще здесь? — сказал он после некоторого молчания. — Ну, не знаешь, так иди! Иди себе…

Окурки в лесу, плоское, прижавшееся к оконному стеклу лицо, вкрадчивая приветливость Фим Фимыча, расспросы инспектора и моего дядюшки — все говорило о том, что враги Петра Ариановича не дремлют, что они стягивают кольцо.

А между тем Петр Арианович с поразительной беспечностью относился к нашим тревожным сообщениям.

Быть может, он думал, что мы до сих пор еще играем в индейцев? Или просто недооценивал своих весьегонских противников?

Да, понятно, недооценивал. И можно ли, в конце концов, винить его за это? Ему ли было бояться каких то гнусных провинциальных сплетников, ему, который сейчас потягался бы силою со всеми льдами Северного Ледовитого океана?

Никогда еще не видели мы нашего учителя в таком оживленном, бодром, приподнятом настроении, как той весной — первой и последней, кстати сказать, которую нам довелось провести вместе.

От профессора регулярно приходили письма, благоприятные, обнадеживающие. Если не летом 1914 года, то уж наверняка летом 1915-го небольшая, но хорошо снаряженная экспедиция отправится на поиски островов в Восточно-Сибирском море. Профессору как будто бы удалось заинтересовать ею кого-то из видных сибирских капиталистов. По-видимому, легендарная корга Веденея сохраняла свою притягательную силу и по сей день.