Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 13

9. Канареечная волость

Друзей у нас прибавилось. Но вместе с тем появился и враг, что сразу же значительно обогатило нашу жизнь. И впрямь, что это за жизнь без врагов?

Таковых ни у меня, ни у Андрея до сих пор не было. Нельзя же, в самом деле, считать врагами учеников параллельного класса «Б», с которыми происходили регулярные стычки в саду во время больших перемен!

А этот враг был настоящий, завистливый, мстительный и непримиримый. То был наш первый ученик.

Его надо описать подробнее.

Не знаю, как в других учебных заведениях того времени, но в нашем весьегонском реальном училище первыми учениками могли стать только зубрилы. Обучение, видимо, было поставлено так, что выдвигались и поощрялись не самые способные, а лишь самые усидчивые, вдобавок выскочки.

Союшкин был именно таков; безнадежный, скучнейший выскочка и зубрила. Ни проблеска мысли не появлялось на его лице, когда он торчал у доски и рапортовал урок. Он знал только от сих пор до сих, не более!

Мне могут не поверить, но он так и не удосужился прочесть ни одного из романов Жюля Верна или Майн Рида, во всяком случае, в свои детские годы. Ведь Майн Рид и Жюль Верн не значились в учебной программе! А Союшкин ничего не делал зря. Он никогда не читал ради удовольствия, он лишь «проходил», чтобы получить хорошую отметку.

Да, зубрила, школяр! Бич моего детства! С удручающим постоянством мне ставили его в пример и дома и в школе.

— Посмотрите, дети, на Союшкина! — восклицал инспектор, простирая к нему руки.

Мы смотрели в указанном направлении и видели благонравного мальчика, востроносого, бледного. Перед ним разложены были на парте пенальчик, карандашики, ластик, ручка с наконечником и, наконец, тетрадки, поражавшие опрятностью, без единой помарки или кляксы, словно в зеркале отражавшие душу своего владельца. А почерк был уже установившийся, четкий, с небольшим наклоном в левую сторону, что, как говорят, есть признак упорства характера.

Союшкин изумлял своими добродетелями. Никогда не играл он в перышки, не читал на уроках припасенную книгу, прикрываясь, как щитком, крышкой парты. Избегал драк, причем не из боязни увечий, а не желая ронять достоинства первого ученика. Он очень дорожил своим достоинством.

Ходил Союшкин всегда бочком. Семенил по коридору, держась у стеночки, чтобы не дали невзначай подножки или не вытолкнули на середину.

Зато на уроках при каждом удобном случае тянул руку вверх, иногда даже отпихивая локтем соседа:

— Я знаю, я! Меня спросите, господин учитель!

По традиции Союшкину доверялось развешивать географические карты на доске. Это была одна из его привилегий. Когда в класс входил Петр Арианович с картами, свернутыми трубкой, первый ученик поднимался навстречу, поспешно одергивая свою куцую гимнастерку. Ему было важно заслужить еще одну похвалу начальства. А Петр Арианович, как ни странно, был начальством в его глазах.

И дома меня неизменно попрекали добродетельным Союшкиным.

— Вот уж за него-то я спокоен, — говорил дядюшка, ударяя на слово «него». — Фим Фимыч рассказывал мне об этом Союшкине. Уверен: и оклад будет приличный иметь, и квартиру казенную. И орден раньше тебя получит. Да, впрочем, где уж тебе орден!

Тетка соболезнующе вздыхала. А дядюшка, постепенно входя во вкус, принимался фантазировать. Получалось складно, но обидно для меня. Вот как описывал он мою встречу с Союшкиным лет этак через пятнадцать-двадцать:

— Союшкин твой на лихаче, развалясь, или даже в собственном экипаже, а ты трюх-трюх по тротуару — денег-то нет даже на конку… Связка книг под мышкой, в кургузом пальтеце, воротничишко поднят. Дождь, слякоть. Остановит Союшкин лихача, окликнет: «Эй, Ладыгин! Хочешь, подвезу?» И благосклонно тебе — два пальца…

— А я не приму его двух пальцев, — угрюмо прерывал я.

— Примешь, примешь! Еще как примешь-то!

Дядюшка злорадно хохотал.

Впрочем, антипатия была взаимной.

Дело в том, что Союшкин был очень самолюбив и обидчив. А получалось так, будто его выбросили из игры. Давно уже прекратилось описанное выше «оттеснение учителя на север». Это было ни к чему. Приглашение к географической карте перестало пугать.

Во время уроков Петр Арианович, конечно, ничем не выказывал своего особого внимания ко мне или к Андрею. Нельзя было, однако, скрыть, что мы вхожи к нему в дом. А Союшкин не был вхож. Но ведь он был первый ученик, и географические карты на доске развешивал именно он, а не кто другой!

Подталкиваемый ревнивой обидой и любопытством, Союшкин стал набиваться к нам в товарищи. Мы с Андреем отклонили его домогательства.

Вот с каких давних пор и от какой, по сути, пустяковой причины началась эта вражда с Союшкиным, которая впоследствии доставила мне и Андрею немало неприятностей, хлопот и даже тяжелых переживаний.

…В апреле, когда зазеленели деревья, мы стали совершать воскресные загородные прогулки.

Еще накануне, в субботу, охватывало меня сладкое предпраздничное волнение. Андрей, сидя рядом за партой, озабоченно хмурился. «Банку для насекомых захватить, — бормотал он, загибая пальцы. — Два сачка. Нож охотничий не забыть…»

Это были не просто прогулки с учителем, нет, это было путешествие в неведомое, в Страну Тайн.

Двигались строго по компасу. Маленький, на вид игрушечный, он всегда был при Петре Ариановиче. Наш учитель носил его на часовой цепочке вместо брелока — терпеть не мог разной модной в те годы металлической фигурной чепухи: якорьков, лир, охотничьих собачек.

Бывало, впрочем, что компас не вынимался. Петр Арианович учил нас ориентироваться по солнцу и по часам, по мху на стволах деревьев, учил находить друг друга в лесу по условным знакам. По дороге развертывал целую цепь замысловатых задач-приключений и сам был увлечен и доволен не меньше нас.

Помню одну из таких воскресных прогулок.

День выдался теплый, солнечный. Широкой поймой Мологи шагали мы все дальше и дальше от Весьегонска. Следом за нами плыли в воде облака. Распрямлялся полегший за зиму камыш. Хлопотливо журчащие струи обегали островки с одиноко торчащими ветлами. Кое-где темнели избы на островах.

С компасом в руке мы определяли части света. На восток от нас, за холмами, покрытыми березняком, располагался город Пошехонье, родной брат Весьегонска. На севере был Череповец, на западе — Вышний Волочек. Все болотистые, низменные места, страна озер, которую населяло когда-то диковинное племя Весь.

Кустарник был очень высок, почти в рост человека. На упругих плетях его уже появились листочки. Мы двигались как бы в сплошном зеленом, нежнейших оттенков тумане.

А наверху, в просветах, синело небо.

Весело было перекликаться друг с другом, перебегать по хлипким жердочкам через ручьи или, остановившись, в молчании наблюдать за хлопотливой беготней всякой водяной мошкары. Немолчно свистели птицы вокруг. Иногда подавали голос лягушки.

Солнце начало сильно припекать, когда Петр Арианович остановился. Я подбежал к нему. Раздвинув руками заросли, он смотрел на группу построек, черневших вдали.

Избы были странные: они стояли посреди болота на сваях!

Часть деревеньки была затоплена. Ребятишки, игравшие на пригорке, с воробьиным гомоном порхнули при виде нас в сторону.

Потом, когда мы устроились на привал, к нам подплыла лодка. В ней стоял во весь рост высокий худой старик с шестом в руках. Он был какой-то весь пегий от заплат.

Еще на середине реки старик начал улыбаться и стащил с головы замасленный картуз.

Это был знакомый Петра Ариановича, дед Лизы.

Взрослые мужчины в Мокром Логе занимались обычным для весьегонских крестьян отхожим промыслом — гоняли плоты — и сейчас отсутствовали в деревне. Один старик сидел дома.

— Я и дома при деле нахожуся, — сказал он, открывая в улыбке беззубый рот. — Мы птичкой кормимся.

— Охотники? — спросил Андрей с уважением.