Живая вода - Крупин Владимир Николаевич - Страница 55

– Ты что, зараза, толкаешься?!

После этого ошалело выпучил глаза, растопырил руки и стал тонуть. Мы вытащили его, он выскочил на берег, плясал, кувыркался, ходил на руках и кричал:

Говорил непрерывно, боялся закрыть рот, думал, что если замолчит, то насовсем.

Помню, мы особо не удивились, что Утя заговорил. Мы даже оборвали его болтовню, что было несправедливо по отношению к человеку, молчавшему десять лет.

Утя побежал домой, по дороге называл вслух все, что видел: деревья, траву, заборы, дома, машины, столбы, ворвался в дом и крикнул:

– Есть хочу!

Его мать упала без чувств, а очнувшись, зажгла свечку перед недавно купленной иконой.

Утя говорил без умолку. Когда кончился запас его слов, схватил журнал "Крокодил" и прокричал его весь от названия до тиража.

Он уснул после полуночи. Мать сидела у кровати до утра, вздрагивала и крестилась, когда сын ворочался во сне.

Утром Утя увидел одетую мать, сидящую у него в ногах, и вспомнил, что он может говорить. Но испугался, что снова замычит или скажет только: "Утя". Он выбежал из комнаты и залез на крышу. Сильно вдыхал в себя воздух, раскрывал рот и снова закрывал, не решаясь сказать хотя бы слово.

Он глядел на дорогу, отдохнувшую за ночь, на тяжелый неподвижный тополь, на заречный песчаный берег, на котором росли холодные лопухи мать-и-мачехи, сверху затянутые тусклой скользкой зеленью, снизу бело-бархатистые; он видел рядом с крышей черемуху, ее узкие листья с красными сосульками болячек, воробьев, клюющих созревшие ягоды; печную трубу, над которой струился прозрачный жар, – он мог все это назвать, но боялся.

Наконец он вдохнул и, не успев решить, какое скажет слово, выдохнул, и выдох получился со стоном, но этот стон был не мычанием, а голосом, и Утя засмеялся, присел и стал хлопать по отпотевшей от росы железной крыше.

Его мать расспросила нас о происшедшем на реке и испекла много-много ватрушек. Мы ели их на берегу, и, когда съели, я снова спихнул Утю в воду, тем самым окончательно равняя его со всеми. Он, однако, обиделся всерьез.

В сентябре учителя подходили к Уте, гладили по голове и вызывали к доске с удовольствием, чтобы слышать его голос. Но здесь голоса от Ути было трудно дождаться: он почти ничего не знал, подсказок слушать не хотел и быстро нахватал двоек.

В конце концов учителя стали его упрекать. В ответ он всегда произносил услышанную от кого-то фразу: "Я детство потерял!"

Он и матери так кричал, когда чего-то добивался. Например, появились радиолы, и он потребовал, чтобы мать ему купила.

Радиола стояла у них на тумбочке в углу под иконами.

Мать слушала только одну пластинку, заигранную нами, – о цыганке. А Утя накупил тяжелых черных пластинок и ставил их каждый вечер.

Особенно любил военные песни, которых мать не выносила. Она просила не заводить их при ней, но Утя отмахивался. Когда он садился к радиоле, мать уходила на улицу.

Утя включал звук на полную мощность, и радиола гремела на всю округу…

Фонтан в центре города

Девочка-подросток знает, что ей завидуют подружки. У девочки есть город, а в городе есть фонтан. В самом центре. Он не простой, этот фонтан. Он цветной и музыкальный.

В этом городе живут дедушка и бабушка девочки. Выйдя из поезда, девочка спрашивает, работает ли фонтан. Да, работает, говорят ей. И она, едва присев за стол с дороги, бежит в центр, вверх по прямой и зеленой улице, по которой можно бежать в любом месте, она только для людей, а не для машин. Перед площадью надо ждать светофора, но после того огромного города, в котором девочка живет с родителями, ей просто смешно здешнее движение, и она бежит прямо на красный свет.

Фонтан работает!

Он стоит на одном режиме водоиспускания, то есть из середины бьют несколько струй, и все. Но это ничего не значит, то есть как раз это значит, что фонтан исправен. А разные умные слова о режимах работы фонтана девочка слышала тут же, когда на скамье рядом сидели, видимо, специалисты. Они говорили про какую-то сверхзакалку титана, из которого сделаны форсунки, эти крошечные брандспойты, они говорили о наборах программ для электронной машины, управляющей автоматическими сменами воды, и цвета, и света, и словно специально находили слова, чтобы отпугнуть очарование фонтаном. Но вот специалисты сказали, что подобного фонтана нет нигде, только здесь, и девочка все им простила. Даже фразу "нет аналогий". Это уж она и сама знала, что нет. Даже на знаменитой своими фонтанами выставке в ее большом городе.

Девочка облегченно вздыхает и обходит вокруг, по красным дорожкам, садится на скамье и замирает. Еще не вышло из нее движение поезда, его укачивание, к которому она особенно чувствительна, и сейчас, в этой неподвижности, при ровном, шероховатом звуке падающей воды ей уютно.

Но главное будет вечером.

Девочка еще раз обходит фонтан, гуляет по боковым аллеям, видит, как на скамейках вяжут старушки, старики разговаривают или читают газеты. Сейчас сухая поздняя осень. Тепло, солнечно. Как девочка вырвалась сюда в это время, как уговорила родителей, это даже ей непонятно. Но она здесь, и теплая волна ликования поднимается у нее в груди, и она, чуть не прыгая, бежит на почту звонить родителям. На почте быстро и ловко меняет деньги по пятнадцать копеек, женщина-дежурная так ласково спрашивает, сколько монеток нужно, так прекрасно слышен мамин голос, как только и бывает в девочкином городе. Здесь все хорошо, здесь никто и никогда не сделает ей ничего плохого. Она так и говорит маме, что все хорошо, что ее встретили, что она, конечно, первым делом прибежала звонить, что погода хорошая, что нет, двоюродных братьев и сестер еще не видела, что обратный билет – это не проблема, – все это девочка тараторит с такой скоростью и так весело, что тревожный мамин голос становится спокойным, мама говорит, что и у них все хорошо, папа поехал по делам, а братик вечером и утром спрашивал о сестричке и чтобы девочка передавала всем приветы…

Надо же, думает девочка, выходя из кабины и считая монетки в ладони, столько сказано – и всего за тридцать копеек. Но ведь это девочкин город! А деньги девочке нужны: она обязательно всем привезет по подарку. Ах, если бы у девочки было много-много денег, тогда бы она покупала всем подарки. Девочка идет по городу и думает, кому бы и что она подарила. Собака бежит – подарила бы всем собакам по конуре. Дом стоит ободранный – ему бы подарила веселых маляров, а то бы и сама пришла с ними красить. Пусть бы он был полосатый, нет, пусть был бы разный: зимой – красный, весной – белый, летом – голубой, а сейчас? Сейчас был бы, был бы… сиреневый! Тетка навстречу идет, ой, какую тяжелую сумку тащит, вот ей бы подарила такую сумку, чтоб не таскать груз, а катить на колесиках. Тут же девочка смеется над собой и говорит: "Тетя, давайте я вам помогу". – "Ой, что ты, милая, – отвечает женщина, – да я сама, ой, спасибо". И видно, как в ней прибавились силы от доброго слова.

Девочка идет дальше и думает: а что бы она подарила своему фонтану? Крышу? Это нельзя – ему надо, чтоб над ним было небо. И как ни воображает девочка, ей нечего подарить фонтану. А я подарю себя, решает она, и ей снова смешно, как это она себя подарит? Было бы лето, она бы взяла и выкупалась и никого бы не постеснялась. Ведь когда она первый раз увидела фонтан три года назад, было как раз лето и в фонтане барахтались два маленьких мальчика. Но тогда девочка посчитала, что она взрослая, и, вот ведь дура, не выкупалась в фонтане. Теперь поздно.

Надо домой, к дедушке и бабушке, а то они беспокоятся. Но это ничего, это пережить можно, они ругаться не будут. Девочка ходит по магазинам и всему радуется. Братику она купит теремок. Теремок разборный, из него много чего можно построить. Маме она купит набор тарелочек. Они вместе с мамой испекут сладкий пирог и поставят эти тарелочки, и мама скажет, что тарелочки купила дочь. Папе можно ничего не покупать, он не обидится. А вообще-то надо бы. Он хоть и не обидится, но как-то показал ей, что хранит подарок, который она сделала в детском еще садике, – наклеенный на цветную бумагу спичечный коробок и на нем написано "23 февраля".