И настанет весёлое утро (сборник) - Токмакова Ирина Петровна - Страница 42

«Ни цветного телевизора?» – спросила я у неё.

А она засмеялась.

«Телевизоров, – говорит, – тогда совсем не было. Ни цветных, ни никаких вообще. Дедушка дарил мне розы от Вардкеза, и нам было легко и весело. Мне, ему и Верочке. Каждое утро было таким весёлым!» Ты представляешь себе, Фокки?

Фокки слушал внимательно, наклоняя головку то на одну, то на другую сторону.

Он всё понимал.

– Я как-то спросила у мамы: «Ты помнишь розы от Вардкеза?» – продолжала Полина. – Мама сначала сказала: «Подожди, мне не до тебя! Видишь, я работаю? – А потом улыбнулась и подобрела: – Розы! Конечно, помню! Твой дедушка, мой папа, приносил их моей маме, твоей бабушке. Алые и белые розы. И почему-то от них было весело. Каждое утро было таким весёлым!»

Фокки тянул поводок, Полина шла вприпрыжку следом. Как хорошо, как славно иметь свою собаку!

– Полина-а-а-а! – вдруг донеслось до неё. Это звала Анна Ильинична. – Поли-на-а-а-а! Мы уходим! Полина! Строиться!

И тут произошло то, что происходило всегда, когда кто-нибудь окликал её громким и повелительным голосом. Фокки сильно рванул поводок, и Полина не смогла его удержать в руках. Фокки помчался без оглядки. Петелька поводка подпрыгивала, разбрызгивая воду в лужах натаявшего снега.

– Фокки, Фокки-и, остановись! – звала Полина.

Но всё было бесполезно. И она это знала. Её собака, собственная любимая понарошковая собака, когда вмешивался кто-то третий, всегда убегала, уносилась, таяла вдали.

Полина пошла строиться. Плохо начавшийся день и продолжался плохо, потому что ей совсем мало удалось побыть с Фокки. Но дальше всё пошло ещё хуже. После тихого часа она не захотела вставать. Анна Ильинична посердилась немного, потом забеспокоилась и принесла градусник. Померив температуру, она оставила Полину в постели и только велела выпить тёплого молока. Полине не хотелось, но она выпила.

Папа задерживался в министерстве, забирать Полину из детского сада пришла мама с двумя тяжёлыми сумками: в одной – продукты, в другой – модальные глаголы. Мама очень затревожилась, одела Полину сама, оставила возле неё сумки, пошла на улицу, поймала такси. По дороге в такси она всё время щупала Полинин лоб и говорила:

– Что ж это ты, доченька?

У Полины болела голова и горло. Резало в глазах. Плохой день кончился совсем плохим вечером. Полина заболела.

Кто, скажите на милость, любит болеть? Казалось бы, никто на свете. А вот Полина… Впрочем, нет. Болеть Полина тоже не любит. Кому это может понравиться – температура, и лекарства всякие, и в постели лежать, да ещё в шерстяных носках. Ну что может быть противнее – под одеялом и в шерстяных носках!

Но дело в том… Дело-то в том, что если Полина заболеет, то мама или бабушка позвонят в детскую поликлинику и придёт доктор Дорохов. А это уже кое-что! Это просто очень даже хорошо! Собственно, почему это так хорошо, Полина не могла бы так вот сразу взять и объяснить.

Доктора Дорохова зовут Алексей Иванович. Он такой молоденький, что всем хочется называть его просто Алёша. А это невежливо – называть доктора в белом халате и с трубочкой-фонендоскопом просто Алёша. Поэтому, чтобы как-нибудь не оговориться, папа, и мама, и бабушка, и Полина зовут его между собой доктор Дорохов.

Доктор Дорохов высокий-высокий, и у него такой взгляд особенный, внимательный, и добрый, и понимающий – всё сразу. Полине кажется, что она бы могла рассказать ему про Фокки. Никому из взрослых – только ему.

Среди дня раздался звонок в дверь, и через несколько минут, вытирая руки и отдавая бабушке на ходу мохнатое полотенце, к Полине вошёл – конечно, он – доктор Дорохов.

Бабушка пододвинула ему стул, и он сел рядом с Полининой кроватью.

– Ну что, нашлёпалась по лужам, Веснушка? – спросил доктор Дорохов.

У Полины и правда по обеим сторонам носа, как только чуть весна, высыпали весёлые веснушки. Но никто её так никогда не называл. Она бы и не позволила. А доктору Дорохову было можно: у него это получалось не обидно и даже ласково.

Он, как всегда, послушал через трубочку «дыши – не дыши», а потом, словно не доверяя трубочке, приложил ухо к Полининой спине и опять велел то дышать, то не дышать.

– Ничего особенного, простудилась, – сказал он Полине, беря обе её руки в свои и глядя на неё пристально. – Ты чем-то озабочена, Веснушка? – спросил он тихим голосом. – У тебя плохое настроение?

Полина посмотрела доктору Дорохову в глаза и кивнула. Не могла не кивнуть. Он понял. Он больше ни о чём не стал спрашивать. Только, уходя, улыбнулся, сказал:

– Ничего, скоро поправишься, Веснушка! – И еле слышно – или Полине это только показалось? – почти шёпотом, пропел:

Подмигнул, чего обычно никогда не делал, и быстро вышел в коридор. Полина очень удивилась, но, когда, проводив доктора Дорохова, в комнату вернулась бабушка, Полина ничего ей не сказала и только попросила:

– Бабушка Тая, расскажи мне про Крутогорск.

– Дак ведь что же рассказывать, Полинушка. Что было, то прошло, того уж нет нигде.

Бабушка вздохнула.

– Что, и города нет? – удивилась Полина. – Ты же туда ездила, даже открытки с видами Крутогорска привезла!

– Город есть. Только он не тот же самый. Новый. Большой. Дома высокие. Каменные. Людей в них много живёт. Чужих.

Бабушка замолчала, задумалась.

– Бабуль, – не отставала Полина, – а ты мне про тот Крутогорск расскажи. Ну тот, прежний.

Полина хитрила немножко. Девочка знала, что бабушка любит тот Крутогорск, где она сама выросла и мама выросла и где раньше был дедушка.

«Крутогорск маленький, – говорит она обычно. – Но ведь это моя родина!»

– Бабушка Тая, ну расскажи.

– Полиночка, обед у меня ещё не готов. Мама придёт с работы усталая, папа придёт с работы голодный. А я борщ затеяла со сморчками.

– Откуда ты сморчки взяла? Грибов ещё нет! Снег ведь не стаял!

– Ты разве забыла, дедушкин друг, дядя Йонас, приезжал из Литвы нас с тобой навестить, он нам мешочек сушёных сморчков привёз. Так у меня ещё остались. Вот с ними борщ и варится.

– Ну, пусть ещё поварится. А ты со мной посиди, расскажи. Я больная. Доктор Дорохов ведь сказал, что больная!

– Ты кого хочешь уговоришь, – улыбнулась бабушка. – Сейчас только схожу немного газ прикручу. И то – пусть борщ упреет хорошенечко.

Как только бабушка вышла из комнаты и пока не вернулась, Полина ясно слышала, как в воздухе звучат слова, которые произнести было решительно некому:

Или это всё только кажется?

– Ну вот, – сказала бабушка Тая, садясь возле Полининой кровати. – Слушай. Вокзальчик в Крутогорске раньше был маленький, но красивый. Как теремок. Весь он был жёлтый, а под крышей бордюр и наличники белые-белые, их каждую весну белили.

– А где вы жили? – перебила Полина. Хотя она и про красивый вокзальчик, и про то, где жили, слышала не один раз.

– Где жили? Жили мы на самой крутой горе, на самой верхотуре. Город-то ведь недаром Крутогорском называется. Надо было сначала в гору подняться, потом липовым сквером пройти, а за сквером и начиналась наша улица. Пальмовая называлась. И откуда такое название, никто докопаться не мог. Я даже, когда в школе училась, в краеведческий музей бегала. Там сказали: мол, жил раньше на этой улице некто по фамилии то ли Пальмин, то ли Пальмов. А что за Пальмин или Пальмов и почему улицу в честь него назвали, пока неизвестно. Ну вот. А когда твой дедушка с войны пришёл…