Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 34

Инопланетянин остановился. Здоровый, оранжевый глаз его заметно потускнел; красный, опухший потемнел, как запекшаяся кровь. Кожа — уже не пепельная, но и не изукрашенная завитками, как прежде — приобрела текстуру акварельной бумаги, только угольно-серого цвета.

— Нам надо остановиться. — Пришелец покосился на Рамона, и перья на его голове пошевелились так, словно тот удивлен, хоть и устал. Они подошли к здоровенному пню огнедуба, кора которого с сухим треском осыпалась, стоило Маннеку к нему прислониться. Рамон пригнулся над звериной тропой, вглядываясь в чащу. Он поймал себя на том, что непроизвольно чешет подбородок: действительно, он как-то не привык обходиться так долго без бритья. Обыкновенно щетина его за такое время сделалась бы уже мягче. Теперь же вместо этого его шея и подбородок чуть опушились, словно у двенадцатилетнего юнца. Он распахнул рубаху и нашел шрам, оставленный крюком Мартина Касауса. Бледная полоска на коже сделалась шире, но все равно мало напоминала еще рваный, узловатый шрам, каким он был до того, как им занялись инопланетяне. Шрам от мачете у локтя и вовсе ощущался только по легкому отвердению под кожей. Впрочем, и этот шрам тоже рос. Рамон все больше походил на того, каким он себя помнил. Хорошо еще, у него росли-таки усы и борода — с этих pinche пришельцев сталось бы превратить его в женщину.

Все-таки я убью вас, ублюдков гребаных, за это, подумал Рамон. Впрочем, при том, что злость его никуда не делась, она казалась ему теперь какой-то далекой, отстраненной, словно он осознавал, что должен злиться, но умом, а не душой. Вроде их отношений с Еленой. Знакомых, но глухих, пустых каких-то эмоций.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил Рамон вслух. — Ну, когда все это кончится. Когда вы убьете этого чувака, что случится со мной?

— Твой таткройд будет завершен, — произнес Маннек.

— А что происходит с теми, чей таткройд завершен?

— Твой язык текуч. Завершить свой таткройд означает вернуться в течение.

— Не понимаю, что это значит, — буркнул Рамон.

— Исполнив свою функцию, мы вернемся в течение, — повторил тот.

И вдруг, с такой кристальной ясностью, что он даже подумал, не через сахаил ли это ему передалось, Рамон понял, что станет с ними: они оба умрут. Умрут, и их обоих поглотит «течение», что бы те под этим ни понимали. Стоит им исполнить свой таткройд, и их дальнейшее существование лишится смысла — словно у инструментов, которые выбрасывают по окончании работы.

Возможно, Маннек и мирился с подобной участью, а может, она даже прельщала его, но в том, что касалось лично Рамона, это лишний раз напоминало, что ему нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше.

— Как скажешь, — устало выдохнул он. Странное дело, он обрадовался передышке больше, чем ожидал. Он и устал сильнее, чем ему полагалось бы. Впрочем, он почти весь вчерашний день провел в пути — это после того, как их едва не угробило при взрыве. И спал он плохо. И возможно, недомогание и тревога Маннека передавались ему каким-нибудь дурацким инопланетным способом по все еще багровевшей кровоподтеками кишке сахаила.

Мысль о связи между народом Маннека и эниями не давала ему покоя, но понять, чем именно, у него пока не получалось. Война, протянувшаяся от звезды к звезде, продолжавшаяся столетиями, если не тысячелетиями? Вендетта, повод к которой давно уже забылся, но орудием которой стала человеческая раса?

Значит, их использовали как гончих псов в охоте на демонов. Микеля Ибраима, Мартина Касауса, самого Рамона. Всех. С самого начала. Собак, которых послали в чащу, чтобы выгнать из нее Маннека и тех, кто с ним. Для Рамона это означало не меньшую перемену мировоззрения, чем потрясающий факт наличия у него двойника, но на сей раз никто не давил на него, чтобы он не отвлекался. Никто не мешал ему обдумать это так, как он считал нужным. Почти сразу же он пришел к выводу, что для скрывающегося от правосудия геолога-самоучки задача слишком сложна. От этого у него только разболелась голова. И тогда он попытался представить себе, чем сейчас занимается Елена. Время близилось к полудню, и… сколько там прошло дней с тех пор, как он выскользнул на рассвете из ее дома? Неделя? Больше? Он сбился со счета. Он никогда не отличался религиозностью. Воскресенье означало для него только то, что бары не работали. Но скорее всего сегодня будничный день… значит, она поднялась с рассветом, оделась и ушла не работу.

Он как-то отстраненно подумал о том, что ни разу не изменял Елене. Он убивал, он лгал, он крал. Он поколачивал Елену, а она — его, но когда они были вместе, он не шлялся по портовым шлюхам. Даже когда они ссорились, он ни разу не спутался с другой.

Во-первых, наверное, потому, что Елена убила бы его и любую женщину, с которой он спал бы. Ну и потом, перспектива поисков женщины, которая сочла бы его достойным хотя бы своего внимания, не то чтобы тела, приводила его в тоску — слишком много лет провел он в одиночестве, получая отказ за отказом. Однако помимо всего этого, Рамон к своему удивлению вдруг понял, что это просто не по-мужски. Трахать женщин, торгующих своим телом, — это да. Соблазнять девушку своего приятеля, уводить ее у него — это святое. Встречаться с нескольким женщинами — да, конечно, если ты такой везучий сукин сын, у которого хватает на это сил. Но обманывать женщину после того, как она стала твоей? Это не укладывалось в рамки. Даже если эта женщина — бешеный хорек в человеческом облике, вроде Елены. Даже если ты ее не любишь или даже недолюбливаешь, настоящий мужчина так не поступит.

Рамон коротко хохотнул. Черепашья голова Маннека повернулась в его сторону, но пороха на взбучку у пришельца явно не хватало.

— Похоже, у меня появляются моральные принципы, — объяснил Рамон. — Вот уж не ожидал.

— А этот звук? Он является отображением удивления?

— Угу, — кивнул Рамон. — Что-то вроде того.

— А какова причина размещения пищи на ветвях дерева? Разве не логичнее потребить ее?

Рамон удивленно нахмурился, и Маннек махнул рукой в направлении кроны дерева, под которым они сидели. Там, завернутая в листья так плотно, что сквозь них почти не просачивалась кровь, обнаружилась освежеванная тушка плоскомеха. Перекинув сахаил через плечо, Рамон вскарабкался на дерево осмотреть ее поближе. Она практически ничем не отличалась от той, что он обнаружил у озерка. Спрятанная, но спрятанная наспех. Он немного смутился тому факту, что не заметил ее сам. Хорошо всяким мелким хищникам и трупоедам — они очень скоро нашли бы тушку по запаху, как нашли они ту jabali rojo, которую убил Маннек. Двойник Рамона явно проворачивал какую-то хитрость. Вот только…

И тут — с ясностью, почти кристальной, как озарение — он понял. Он вспомнил Мартина Касауса — на заре их отношений, когда они еще дружили. И те пьяные истории, что тот рассказывал — например, как заманивать в яму чупакабру, используя в качестве приманки свежее мясо…

— Вот ведь чертов сукин сын! — выдохнул Рамон и осторожно, чтобы не запутаться в сахаиле, спрыгнул обратно на землю. — Этот pendejo, мать его растак, с ума сошел!

— Что означают твои слова? — удивился Маннек. — Подобное использование пищи — ойбр!

— Нет, это имеет смысл. Этот ублюдок заводит нас в места обитания чупакабр, а эти штуки предназначены для того, чтобы выманить чупакабру на нас.

— Чупакабру? Это опасно?

— Еще как, мать ее, опасно. Если она обнаружит его прежде, она его убьет.

— Это сорвет осуществление его функции, — заметил Маннек. — Его действия лишены смысла.

— Черта с два. Ему известно, что мы выжили при взрыве. Он нас видел, и ему известно, что мы достаточно близко и что у него нет времени строить плот. Он изможден, он ранен, и он понимает, что мы его схватим. Поэтому он пытается заманить нас и чупакабру в одно место в надежде на то, что она убьет нас прежде, чем убьет его. Риск совершенно безумный, но это лучше, чем сдаваться без боя. — Рамон восхищенно покачал головой. — Да, за крутым чуваком мы с тобой гонимся!