Александр Суворов - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 49

– Ах, ах! – жалел Суворов. – Какие почести упустил! Надо было, как на грех, колесу сломаться! Да на чем же я завтра к фельдмаршалу поеду? Скажи, друг, сделай милость, цела ли у тебя твоя колымага?

– А что ей сделается? – ответил Непейсын. – Стояла и стоит в каретнике. Брал ее у меня архиерей для визита к его светлости, а больше в нее и не запрягали. Сам я иначе как на дрожках не езжу.

– Окажи, друг, услугу – одолжи мне на завтра твою карету.

Майор усмехнулся и ответил:

– Да берите, Александр Васильевич! Не на трех же колесах вам к фельдмаршалу ехать.

Утром ко дворцу, где до вступления русской армии жил паша, наместник султана, подкатила, дребезжа, старинная облупленная колымага, запряженная парой тощих кляч. На козлах сидел в плаще с широким капюшоном и в широкой черной шляпе кучер с длинным бичом в руке. Суворов притаился в колымаге.

Потёмкин поднялся с постели раньше обычного, и от этого дурное настроение его усилилось. Повторять вчерашнюю церемонию встречи он не хотел: неужто ждать подряд несколько дней, ставить у дворца почетный караул, а бомбардирам держать круглые сутки горящие фитили для пушечного салюта? Потемкин изменил привычному бухарскому халату и сразу надел мундир.

Увидев в окно колымагу майора Непейсына, адъютант доложил Потёмкину:

– Ваша светлость, к нам, кажется, опять архиерей!

Лицо Потёмкина изобразило брюзгливую досаду.

– До чего это некстати!

Однако он вышел в сени встречать преосвященного владыку и остановился на верху лестницы.

Суворов, смеясь, с резвостью мальчика прыгая через три ступеньки, взбежал по лестнице. Фельдмаршал и Суворов обнялись и расцеловались.

– Чем я могу наградить вас за ваши заслуги, граф Александр Васильевич? Они достойны великих наград! – сказал Потёмкин, выпрямляясь.

Суворов ответил:

– Ничем, князь. Деяния мои принадлежат Отечеству.

Потёмкин пригласил гостя в зал. Суворов последовал за ним, подал строевой рапорт и вскоре откланялся. Он вернулся в дом Непейсына, велел надеть на ось своей повозки четвертое колесо и отправился дальше – в Петербург, уверенный, что получит фельдмаршальский жезл.

Падение Измаила потрясло Турцию. Перед русской армией лежал открытым путь на Балканы. России был обеспечен выгодный мир.

В Петербурге ликовали. Екатерина II в письме к Потёмкину, рискуя задеть его самолюбие, говорила, что «почитает измаильскую эскаладу[159] города и крепости за дело, едва ли где в истории бывшее». Императрица спрашивала у Потёмкина совета, как и чем наградить Суворова. Курьер с ответом Потёмкина обогнал Суворова на дороге в Петербург.

Екатерина II приняла измаильского героя, когда он к ней явился, с холодной лаской и наградила за взятие Измаила чином подполковника Преображенского полка. Эту награду за подвиг, беспримерный в истории, можно было счесть за издевку. Хотя полковником Преображенского полка числилась сама императрица, но подполковников этого полка насчитывалось уже целый десяток, в том числе и фельдмаршал Потёмкин. Награды по армии за штурм Измаила всех удивили своей скупостью. Враги Суворова радовались; доброжелатели сетовали на несправедливость; в армии негодовали. Прохор Дубасов гневался на самого Суворова, считая его виновным в неожиданном повороте судьбы. Если посетители спрашивали: «Дома ли граф?», Дубасов отвечал: «Графа нет, а подполковник дома!» Попреки и грубость Прохора наконец надоели Суворову, и он отослал его в далекую деревню.

Вслед за Суворовым в столицу явился и Потёмкин, оставив армию на попечение князя Репнина. В честь Потёмкина готовился великолепный праздник.

Суворов незадолго до этого торжества получил повеление Екатерины II отправиться на границу Финляндии для осмотра крепостей. Он сел в почтовую кибитку и покинул Петербург.

В Таврическом дворце, купленном Екатериной II у Потёмкина за полмиллиона, а теперь вновь ему подаренном, праздновали измаильскую победу. Великолепием и пышностью праздник затмил все, что видели в столице раньше. Потёмкина чествовали как победителя. Екатерина II подарила ему фельдмаршальский мундир, затканный бриллиантами, стоимостью 200 тысяч рублей.

Праздники сменились буднями.

Вскоре Екатерина II охладела к Потёмкину. Тот погрузился в хандру, но не поехал к армии, куда его старалась сбыть императрица. Тем временем Репнин разбил турок за Дунаем и подписал мир, вырвав у Потёмкина славу окончания войны.

Жизнь Григория Александровича Потёмкина, светлейшего князя Таврического, склонялась к закату. В 1791 году он вернулся к армии, потом заболел и выехал в Яссы. По дороге туда он умер в степи.

Александр Васильевич Суворов должен был осмотреть финляндскую границу и представить проект ее укрепления. Мир со Швецией заключили еще до падения Измаила, но отношение шведского короля к России продолжало оставаться враждебным. Шведы все еще не хотели примириться с укреплением русских на финских берегах, хотя уже истекало столетие со дня основания Петербурга.

Суворов быстро исполнил возложенные на него поручения и явился в столицу с готовым планом переустройства старых крепостей и возведения новых. По его плану численность войск, а следовательно, и расходы по обороне финляндской границы заметно сокращались, а надежность обороны возрастала. Суворов считал дело оконченным и ждал какого-либо другого, более почетного назначения.

Ожидания еще раз обманули его. Он получил высочайший приказ: отправиться назад, в Финляндию, и осуществить свой проект. Он оставался в немилости.

Войска в Финляндии находились в плохом состоянии. В финляндские батальоны ссылали за разные провинности гвардейских солдат. О перевоспитании их до Суворова не помышляли. Солдаты часто болели, но, больные, они бежали из казарм, чтобы не попасть в госпиталь. Эти, по выражению Суворова, «богадельни» представляли собой не лечебные заведения, а очаги заразы.

Суворов поступил просто – закрыл все госпитали, оставив для неотложной помощи только полковые лазареты. Жалкие средства лжеученых медиков он заменил народными средствами – травами, корешками. Живительная сила природы быстро сказалась в войсках: смертность значительно понизилась. Гиблый, казалось, климат Финляндии на самом деле был целебным.

Природные условия страны: ее скалы, леса, бесчисленные озера и реки, туманы и дожди летом, глубокие снега и морозы зимой, – по общему мнению, не допускали здесь обучения войск. Суворов рассуждал иначе: если в этих природных условиях приходится воевать, то и обучать солдат надо не где-то далеко, в России, а именно здесь. «Оболгали мне здесь невозможность всеместных маневров», – писал он, что в переводе на обычный язык значит: мы доказали здесь, что маневры войск возможны в любых местных условиях, в любой природной обстановке.

Так же как и в Новой Ладоге, Суворов и тут показал выпрямляющую силу труда. Он отвлек солдат от праздности не только воинским обучением. Ему не хватало рабочих рук; он заставил солдат участвовать в постройке крепостей, на обжиге извести, на устроенных им кирпичных заводах, заготовке и пилке леса.

Кроме полевых войск в команде Суворова состояла гребная флотилия. Для этой флотилии не хватало гребцов. В Крыму и на Днепровско-Бугском лимане Суворов ознакомился с морским делом. Он посадил на суда флотилии пехотинцев и начал их обучать. Все же ему недоставало судов для перевозки грузов, а рядом, на рейде Роченсальма, праздно стояла под флагом эскадра капитан-командора Нанинга. Вид бездействующей эскадры с сотнями матросов на каждом корабле был для Суворова невыносим.

Нанинг именовал себя капитан-командором по старой памяти: в ту пору чин этот был временно упразднен. А Суворов был генерал-аншефом, то есть являлся по службе старше капитан-командора Нанинга, который к тому же ничем не был знаменит, кроме разве прозвища сэр Бушприт, данного ему моряками.