Счастливые (сборник) - Улицкая Людмила Евгеньевна - Страница 114

В окошке появилась сотрудница, перенесшая свое привычное раздражение на следующего.

– И ходят, и ходят тут, – ворчала она, пока девица за спиной Шурика пыталась поудобнее ухватить ящик.

Шурик сунул конверт, деньги, взял квитанцию. Девица все еще возилась с ящиком. На лице ее было детское отчаяние. Из бледной она сделалась пятнисто-розовой и готова была расплакаться.

– Давайте я вам помогу, – предложил Шурик.

Она посмотрела на него подозрительно. Потом вскинулась:

– Я вам заплачу.

Шурик засмеялся:

– Ну что вы, какие деньги… Куда вам нести? – Он подхватил ящик – необыкновенно тяжелый для его скромного размера.

– В соседний подъезд, – хмыкнула девица и пошла вперед с крайне недовольным видом.

Шурик поднялся с ней в лифте на третий этаж. Она ковырнула ключом дверь. Вошли в большую прихожую со множеством дверей. Из-за ближней двери раздался громкий мужской голос:

– Светлана, это ты, что ли?

Девица ничего не ответила. Прошла по коридору вперед. Шурик – за ней. За спиной его скрипнула дверь: сосед вышел посмотреть, кто пришел…

Девица, которую назвали Светланой, прошла мимо висящего на стене телефона и открыла последнюю перед поворотом коридора дверь. Два ключа, по два поворота каждый.

– Заходите, – строго сказала она. Шурик внес ящик и остановился. В комнате приятно пахло клеем. Девица сняла туфли и поставила их на ковровую скамеечку.

– Снимите обувь, – приказала она. Шурик поставил ящик возле двери.

– Да я пойду.

– Я попрошу вас открыть. Он же забит гвоздями.

– Хорошо, хорошо, – согласился Шурик.

Светлана эта была какая-то странная. Шурик снял сандалии. Поставил их на скамеечку рядом с туфлями хозяйки.

– Нет-нет, – испугалась она. – Поставьте на пол.

– А посылку куда?

Она призадумалась. Большой, не по размеру комнаты стол был завален цветной бумагой и лоскутами ткани. Шурик хотел было поставить ящик на стол, но она сделала запрещающий жест и принесла табурет. Шурик поставил на него ящик.

– У меня в Крыму совершенно сумасшедший родственник. Моего дедушки двоюродный брат. Он мне иногда присылает фрукты. Наверное, испортились. Эта почтовая тетка на меня так кричала. Ужас.

Вытащила из-под кровати деревянный ящичек, пошарила там и протянула Шурику старинного вида молоток с гвоздодером на ручке:

– Вот. Молоток.

Шурик легко выдернул гвозди, снял крышку. Фруктами, тем более гнилыми, там и не пахло. Нечто завернутое в бумагу и монолитное.

– Ну, вынимайте же, – заторопила девица.

Шурик вынул этот монолит и развернул. Это был камень или нечто давно окаменевшее, довольно правильной формы, с волнистой поверхностью.

– Письма нет? – она указала на ящик.

Шурик пошарил в ящике и вытащил записку. Девица взяла ее, долго читала, перевернула, рассмотрела бумагу со всех сторон. Потом хихикнула и протянула ее Шурику.

«Дорогая Светочка! Мы с тетей Ларисой поздравляем тебя с днем рождения и посылаем палеонтологическую редкость – зуб мамонта. Он раньше был в местном краеведческом музее, но теперь его закрыли и передают экспонаты в Керчь, а там у них и своего добра много. Желаем тебе крепкого здоровья, как у того мамонта, и ждем тебя в гости. Дядя Миша».

Пока Шурик читал, она сняла со стола палеонтологическую ценность, неловко повернула ее и уронила. Прямо Шурику на ногу. Шурик взвыл и подпрыгнул.

Все боли, которые ему приходилось испытывать до этого момента, – ушная, зубная, все мальчишеские травмы от драк, и ужасный нарыв, образовавшийся на месте прокола ржавым гвоздем, и от рыболовного крючка, вцепившегося в мякоть большого пальца, – в сравнение не шли с этим глухим ударом по нежной границе, где начинает расти ноготь. В глазах вспыхнул яркий свет – и погас. Перехватило дыхание. Через мгновение потекли слезы – сами собой. Он опустился на край тахты. Ощущение было такое, что ему отрубили пальцы.

Светлана ахнула и кинулась к резной аптечке, вытащила из нее все, что там находилось, – дрожащими пальцами разложила на столе. Нашатырный спирт, закупоренный тонким металлическим колпачком, долго не открывался. Она неловко содрала крышечку, пролив половину. Запахло сильно и успокаивающе. Шурик продохнул. Потом налила в рюмочку успокоительно-пахучие капли и выпила одним махом.

– Только не волнуйтесь, только не волнуйтесь… Просто кошмар какой-то – стоит человеку ко мне приблизиться, тут же что-то случается… – бормотала она. – Это все я, все я виновата… Проклятый мамонт… Это все дура тетя Лариса…

Она присела на корточки перед Шуриком, сняла с ноги носок. Он сидел как окоченевший. Боль разливалась по всему телу, отдаваясь в голове. Палец на глазах менял цвет от розово-телесного к сине-багровому.

– Только не трогайте, – предупредил ее Шурик, все еще пребывающий в болевом облаке.

– Может, йод? – робко спросила девица.

– Нет-нет, – отозвался Шурик.

– Я знаю, рентген, вот что нужно, – сообразила девица.

– Не беспокойтесь, я немного посижу и пойду… – успокоил ее Шурик.

– Лед! Лед! – воскликнула девица и рванулась к маленькому холодильнику возле двери. Она что-то там скребла, звякала, роняла и через несколько минут приложила к Шурикову несчастному пальцу кубик льда. Боль взвилась с новой силой.

Светлана села на пол возле его ног и тихо заплакала.

– Ну почему, почему? – причитала она. – Что за несчастье такое? Стоит мужчине ко мне только приблизиться, тут же происходит что-то ужасное.

Она обняла его здоровую ногу и уткнулась лицом в голень, обтянутую грубой шерстяной материей.

Боль была сильнейшая, но острота уже отошла. Сухие светлые волосы щекотали и клубились, и Шурик жалостливо провел ладонью по пушистой голове. Плечи ее затряслись мелкой дрожью:

– Простите меня ради бога, – всхлипывала она, и Шурика охватила печаль и особая жалость к негустым этим волосам, к вздрагивающим узким плечикам, костляво выпирающим под тонкой белой блузкой…

«Воробышек какой-то выгоревший», – подумал Шурик, хотя если уж и была она похожа на птицу, то скорее на нескладную цаплю, чем на подвижного и аккуратного воробья…

– Ну почему, почему всегда вот так? – Она подняла к нему свое заплаканное лицо, шмыгнула носом.

Жалость, опускаясь вниз, претерпевала какое-то тонкое и постепенное изменение, пока не превратилась во внятное желание, связанное и с прозрачными слезами, и с сухим прикосновением к руке пушистых волос, и с болью в пальце. Шурик не двигался, вникая в эту странную и несомненную связь между сильной болью и столь же сильным возбуждением.

– Всем плохо! Всем от меня плохо! – рыдала девушка, и ее сцепленные замком руки истерически били воздух.

– Тише, тише, пожалуйста, – попросил ее Шурик, но она начала трясти головой совершенно не в такт рукам, и он догадался, что у нее истерика. Он прижал ее к себе. Она по-птичьи колотилась в его руках.

«Совсем как Аля Тогусова», – подумал Шурик.

– Ну почему? Почему все у меня всегда вот так? – плакала бедняжка, но затихала постепенно и прижималась к нему все теснее. Ей было утешительно в его руках, но она предчувствовала, что будет дальше, и готовилась дать отпор, потому что твердо знала, что сдача позиций приводит к ужасным последствиям. Так было в ее жизни всегда. Уже три раза… Но он только гладил ее по голове, жалел и понимал, что она совершенно больная девочка, и он нисколько не нахальничал. И даже более того, когда тряска затихла, он слегка отстранился. А она ждала, что ее сейчас опять изнасилуют. И тогда бы она сопротивлялась, тихонько, чтобы соседи не услышали, кричала и сжимала бы колени…

– Дать вам воды? – спросил раненный мамонтом молодой человек, и она испугалась, что все сейчас закончится, и замотала головой, и стащила с себя помявшуюся белую блузку и бедную бумажную юбочку, и сделала все возможное, чтобы сказать в последний момент «нет!»… Но он все не нахальничал и не нахальничал, ну просто как истукан, и ей не пришлось говорить гордое «нет», а напротив, пришлось все взять в свои руки…